Письмо Румянцева Титову

Письмо Александра Румянцева к Титову Дмитрию Ивановичу (Убиение царевича Алексея Петровича) — получивший распространение в середине XIX века текст, который рассказывает о последних днях и смерти сына Петра I царевича Алексея Петровича. «Письмо» написано от имени соратника Петра Первого Александра Румянцева, сыгравшего ключевую роль в возвращении под суд бежавшего из России царевича Алексея. Личность адресата, Дмитрия Ивановича Титова, не установлена. «Письмо» датировано 27 июля 1718 года (Алексей умер 26 июня 1718).

Согласно версии источника, ночью, после вынесения судом смертного приговора царевичу, Пётр I собрал нескольких доверенных лиц и сообщил им: «не хочу поругать царскую кровь всенародной казнию, но да совершится сей предел тихо и неслышно». По приказу царя Александр Румянцев, Иван Бутурлин, Пётр Толстой и Андрей Ушаков поехали в Петропавловскую крепость, где был заключен Алексей, под разными предлогами отослали окружавших царевича лиц и задушили его двумя пуховиками «от возглавия».

Эта версия гибели Алексей расходится как с официально распространённой информацией (о том, что царевич умер от отчаяния после объявления ему приговора), так и с другими свидетельствами (что смерть наступила вследствие пыток или отравления). Оригинал письма не обнаружен, независимыми источниками версия «Письма» не подтверждается.

История документа

«Письмо» ходило в нескольких списках, пока, наконец, в 1858 году не было опубликовано в лондонской Вольной русской типографии в альманахе «Полярная звезда», куда, скорее всего, попало благодаря М. И. Семевскому, одному из наиболее активных популяризаторов и распространителей. Вскоре после публикации «Письмо» стало предметом ожесточённой полемики. Придворный историограф Н. Г. Устрялов сделал вывод о подложности «Письма». Он указывал на отсутствие сколько-нибудь известных лиц петровской эпохи, подходивших бы на роль адресата письма, и считал маловероятным обнаружение этого письма спустя сто тридцать лет после описываемых событий. Наиболее убедительными аргументами были указания на некоторые анахронизмы. Авраам Лопухин и Яков Игнатьев, упомянутые в письме как казнённые, были живы до 8 декабря, любовница царевича Евфросинья, о которой говорилось как о находящейся в монастыре, была отдана туда не раньше ноября (а по другим источникам — вообще благополучно вышла замуж; вдобавок, «Письмо» описывает её как рослую девку, тогда как из донесений иностранцев известно, что она была миниатюрной). Таким образом, текст мог быть составлен в лучшем случае в конце 1718 года. В то же время демократические и либеральные круги сразу начали использовать «Письмо» для дискредитации властей и постарались опровергнуть доводы Устрялова. В защиту подлинности письма выступали, например, П. П. Пекарский в «Современнике» и М. И. Семевский в «Русском слове». Было справедливо отмечено, что несанкционированное обнародование информации об убийстве члена императорской семьи угрожало как безопасности публикатора, так и причастных к этому событию лиц и членов их семей. При переписывании рукописей описки были неизбежны, и ошибкой в дате письма можно было объяснить некоторые анахронизмы. Упоминалось также, что в одном из старых списков «Письма» в качестве адресата был указан не «Титов», а «Татищев».

Изыскания историка Эйдельмана показали, что «Письмо» могло быть частью коллекции материалов о Петре I и деле царевича Алексея, которую вводил в оборот князь Владимир Семёнович Кавкасидзев . В 1844 году в журнале «Отечественные записки» было опубликовано 14 документов этой коллекции. 12 из 14-ти документов оказались компиляциями, в той или иной степени смонтированными на основании выполненного Степаном Писаревым обратного перевода на русский язык с греческого издания Антония Катифоро открытых официальных документов петровского времени. Поскольку перевод книги Катифоро «Житие Петра Великого» был сделан в 1743 году, этот год является нижней границей времени написания скомпилированных документов.

Однако для двух из четырнадцати документов прототипов обнаружено не было, что не позволяло определить их как доказанные подделки. Одним из этих двух документов было письмо Александра Румянцева некоему Ивану Дмитриевичу, повествовавшее о событиях, предшествовавших гибели царевича. Таким образом, «Письмо Дмитрию Титову» становится как бы «второй частью» рассказа из двух писем Румянцева и пятнадцатым документом коллекции, содержащей двенадцать поддельных материалов. Тем не менее, во втором прижизненном издании 1984 года книги «Герцен против самодержавия» Натан Эйдельман считает, что решающих доказательств в пользу подлинности или подложности «Письма Румянцева Титову» всё ещё нет, и оставляет этот вопрос открытым.

Интересные факты

Восходящая к «Письму» версия об удушении Алексея Петровича упоминается как основная в соответствующих статьях Советской исторической энциклопедии и Большой советской энциклопедии. В настоящее время «Письмо» обычно рассматривают как доказанную подделку. Популярна точка зрения, поддерживаемая историком и архивистом В. П. Козловым, что «Убиение царевича Алексея» является попыткой реконструкции В. Кавкасидзевым интересовавших его исторических событий.

Литература

• Эйдельман Н.Я. 1718—1858 // Герцен против самодержавия. — М.: Мысль, 1984. — 317 с. — 80 000 экз.
• Козлов В. П. «Поведаю вам страшныя сия тайны и буду изменник и предатель всепресветлого державца моего» // Тайны фальсификации. Анализ подделок исторических источников XVIII—XIX веков. — М.: Аспект Пресс, 1996. — 272 с. — 5000 экз. — ISBN 5-7567-0044-7.
• Полярная звезда. Журнал А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Книга IV. Факсимильное издание. Изд. «Наука». 1967 год. Тираж 11000 экз.
• Полярная звезда. Журнал А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Комментарии и указатели. Изд. «Наука». 1968 год. Тираж 11000 экз.

Ссылки

• [vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/NYE/ALEXIS.HTM Эйдельман Н. Я. Розыскное дело.]
• [vivovoco.astronet.ru/VV/BOOKS/KOZLOV/KOZLOV00.HTM Козлов В. П. Тайны фальсификации. Анализ подделок исторических источников XVIII—XIX веков.]

См. также

• Алексей Петрович
• Румянцев, Александр Иванович
• Устрялов, Николай Герасимович

Отрывок, характеризующий Письмо Румянцева Титову

– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала: