Убийство Ицхака Рабина

Ицхак Рабин (израильский политический и военный деятель) был убит 4 ноября 1995 года на площади Царей Израиля в Тель-Авиве.

4 ноября 1995 года, когда после выступления на многотысячном митинге в поддержку мирного процесса на площади Царей Израиля (сейчас — площадь Рабина) в Тель-Авиве Ицхак Рабин подходил к своей машине, в него были произведены три выстрела. Через 40 минут он скончался от ран в больнице «Ихилов». Убийца, Игаль Амир, ультраправый религиозный и политический экстремист, мотивировал свои действия тем, что «защищал народ Израиля от соглашений в Осло».

27 марта 1996 года суд приговорил Игаля Амира к пожизненному тюремному заключению с содержанием в одиночной камере.

Убийство Рабина произвело значительный резонанс как в Израиле, так и в мире. На его похороны прилетели главы ряда государств, включая президента США Билла Клинтона, президента Египта Хосни Мубарака и короля Иордании Хусейна.

Рабин был похоронен на горе Герцля в Иерусалиме.

Реакция в обществе

После убийства Ицхак Рабин стал национальным символом для израильского левого лагеря. На волне всеобщего возмущения была забыта низкая популярность его политики: опросы показали, что если бы выборы происходили сразу после убийства, преемник Рабина Шимон Перес получил бы 60 % голосов, а лидер оппозиции Биньямин Нетаньяху — 28 %, соотношение в Израиле невиданное за последние 30 лет.

Общая солидарность в осуждении убийства была омрачена двумя факторами. С одной стороны, влиятельные левые круги в СМИ возлагали моральную ответственность за это преступление на весь национальный лагерь, и в первую очередь — религиозных сионистов (поскольку Игаль Амир идеологически принадлежал к этому лагерю). Следствием стала волна нападок на лагерь политических противников Рабина, вызвавшая позже ответную реакцию и усилившая раскол в израильском обществе.

Память о Рабине

Законом о Дне Памяти от 1997-го года постановлено, что 12-й день месяца Хешван по еврейскому календарю станет официальным днем памяти Ицхака Рабина.

К концу 2007 года имя Ицхака Рабина носили: 28 школ; 8 учебных городков; 26 проспектов, улиц, дорог и мостов; 14 районов, 13 микрорайонов (из них 4 в Тель-Авиве); 12 садов, бульваров и деревьев, посаженных в честь покойного премьера; 11 площадей; 10 зданий и комплексов, в том числе театр; 7 парков; 3 общественных центра; 3 факультета (в Хайфе и Иерусалиме); 2 правительственных городка (в Хайфе и Нацерете); 2 синагоги; 2 спортивных комплекса; 2 отделения травматологии; 1 населенный пункт (Цур-Ицхак, который возводится в настоящее время рядом с поселком Цур-Игаль); 1 военная база; 1 торговый комплекс (в Кирьят-Оно); 1 больница; 1 электростанция; КПП в Эйлате на границе с Иорданией. Помимо всего этого, в Тель-Авиве построен огромный Центр изучения наследия Рабина.

7 ноября 2009 года на центральной площади Тель-Авива прошел 20-тысячный митинг по случаю 14-й годовщины убийства Ицхака Рабина. Главным событием, стало видеообращение президента США Барака Обамы, в ходе которого он выразил надежду, что между израильтянами и палестинцами вскоре будет достигнут мир и отдал должное мужеству Ицхака Рабина.

Альтернативные версии

Убийство Рабина породило разнообразные слухи и толки. Игаль Амир был членом подпольной ультра-правой экстремистской организации «Эйаль» (Львы Иудеи), что породило предположения о существовании заговора.

Различные источники как в Израиле, так и за рубежом указывали на несоответствия в официальной версии убийства и высказывали удивление по поводу того, что Шабак (Служба Безопасности) не смогла предотвратить случившееся, что породило многочисленные слухи о возможной причастности к убийству лиц из высшего эшелона политики и служб безопасности.

Шабак официально озвучила версию об убийце-одиночке, чьи действия невозможно было предвидеть, однако эта версия вызвала многочисленные нарекания.

Особое внимание вызвал тот факт, что ближайшим другом убийцы был агент «Шабак» Авишай Равив знавший, судя по показаниям свидетелей, о планах Амира, но так и не преданный суду, несмотря на многочисленные требования общественных и политических кругов. В результате появились многочисленные версии заговора с целью убийства; были опубликованы статьи и изданы книги с изложением версий, отличных от официальной.

Одну из версий развивает Бари Хамиш в своей книге «Кто действительно убил Рабина». В частности, им выдвинута версия, что Амир был агентом израильских спецслужб, которые пытались помочь Рабину на приближающихся выборах, и решили использовать покушение как фактор, влияющий на их результаты. Амир получил от спецслужб «ненастоящие» пули, но заменил их настоящими. По этой причине ему дали приблизиться к Рабину на минимальное расстояние. Амир этим воспользовался, и убийство состоялось.

По другой версии, покушение на Рабина было спланировано Шимоном Пересом, вторым человеком в «Аводе». Эта версия обвиняет сами спецслужбы в том, что они самовольно подменили холостые патроны Амира на настоящие, несмотря на изначальный план Переса. Слух о холостых патронах основан на том, что кто-то из толпы пытался успокоить всех криком о том, что патроны ненастоящие.

Тем не менее, назначенная правительством комиссия под руководством Меира Шамгара, бывшего Председателя Верховного Суда Израиля, не нашла оснований для подтверждения этих версий.

Последняя речь

Из последней речи, произнесенной Рабином во время демонстрации в поддержку мирного процесса на Площади Царей Израиля, Тель-Авив, 4 Ноября 1995 года.

Мне хочется поблагодарить каждого из вас, пришедших сюда, чтобы сказать НЕТ насилию и ДА миру. Я прослужил в армии двадцать семь лет. Я воевал до тех пор, пока не блеснула первая надежда на мир. Сегодня я верю, что есть шанс, и весьма реальный. Я всегда верил, что большинство народа стремится к мирной жизни, и сам готов пожертвовать многим ради этого. Но прежде всего — сам израильский народ доказал, что мир возможен. Нужно много молиться, чтоб наступил мир, однако одних молитв мало. Мир наступит, когда он станет истинным и единственным стремлением нашего народа. Мирный процесс связан с трудностями, иногда с очень большой болью. Безболезненных путей у нашего народа не осталось, однако мирный путь лучше тропы войны. Ицхак Рабин, 4 ноября 1995 года

Ссылки

• [yigalamir.com/kempler_video.htm Видеозапись убийства Рабина] (снято любительской видеокамерой, Иврит)
• [www.languages-study.com/berlin/dossier.html Архив Барри Хамиша]
• [news.bbc.co.uk/hi/russian/international/newsid_7703000/7703643.stm Интервью, фотографии]
• [www.spectr.org/2005/088/kanal1.htm Три пулевых отверстия в рубашке Рабина от двух выстрелов Амира]

Источники

• Зеэв Гейзель, [www.lookstein.org/russian/geizel/ad3.php Политические структуры Государства Израиль]

Отрывок, характеризующий Убийство Ицхака Рабина

– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.