Убийство Соломона Михоэлса

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Убийство Соломона Михоэлса было совершено 12 января 1948 года в Минске. Всемирно известный театральный режиссёр и еврейский общественный деятель Соломон Михоэлс был убит по прямому приказу Иосифа Сталина сотрудниками Министерства государственной безопасности СССР. Убийство было замаскировано под несчастный случай — гибель в автокатастрофе. Обстоятельства совершения преступления стали известны после смерти Сталина в 1953 году, однако уголовное дело не возбуждалось и наказания участники убийства не понесли.





Предыстория

Зная об усиливающемся антисемитизме Сталина и его ненависти к родственникам покончившей с собой жены Надежды Аллилуевой, министр государственной безопасности Виктор Абакумов сфальсифицировал сионистский заговор, якобы направленный против самого Сталина и его семьи. С конца 1946 года он регулярно направлял Сталину информацию о контактах его дочери Светланы и её мужа Григория Морозова с Исааком Гольдштейном, якобы подосланным к ним «еврейским националистом» Михоэлсом с целью сбора личной информации о Сталине по заданию американской разведки[1].

С Михоэлсом Гольдштейн был знаком через своего друга Захара Гринберга, члена Еврейского антифашистского комитета, который возглавлял Михоэлс. Михоэлс действительно обсуждал с Гольдштейном его контакты с дочерью Сталина и её мужем, поскольку рассчитывал через родственников информировать Сталина о проблемах в положении евреев в СССР[2].

10 декабря 1947 года после доклада Абакумова Сталину была арестована сестра Надежды Евгения Аллилуева. Затем были арестованы другие родственники Аллилуевых и их знакомые. 16 декабря Евгения дала показания против Гольдштейна, и 19 декабря он был арестован[3].

23 декабря Абакумов присутствовал на встрече со Сталиным в Кремле Молотова, Маленкова, Берии, Жданова, Кузнецова, Вознесенского, Косыгина, министра внутренних дел Круглова и министра финансов Зверева. Историк Геннадий Костырченко полагает, что на эту встречу Абакумов принёс выбитое у Гольдштейна признание в заговоре[3].

27 декабря был арестован Гринберг[4]. Далее с помощью систематических избиений следователи МГБ добились от Гольдштейна и Гринберга оговора Михоэлса. 9 января 1948 года протоколы допросов были представлены Сталину[5].

Решение Сталина

27 декабря 1947 года Сталин провёл вечером секретную встречу с Абакумовым и его заместителем генерал-лейтенантом Огольцовым. Эта встреча, в отличие от других встреч Сталина с министром, проходила без посторонних и продолжалась дольше обычного — с 20:20 до 21:35. Впоследствии Абакумов и Огольцов дали показания, что во время этой беседы Сталин поручил им убийство Михоэлса и распорядился об инсценировке автокатастрофы[6][7]. Узнав от Абакумова о предстоящей поездке Михоэлса в Минск, Сталин 6 января 1948 года подтвердил по телефону указание убить Михоэлса и инсценировать смерть в автокатастрофе[8]. Косвенно содержание этого разговора подтвердила дочь Сталина Светлана Аллилуева[9].

Костырченко отмечает также, что в ночь убийства состоялось заседание Политбюро. Он считает, что Сталин ознакомил участников совещания с информацией об убийстве, представив его как акт государственного возмездия, поскольку ещё 10 января начальник личной канцелярии Сталина Поскрёбышев разослал членам и кандидатам в члены Политбюро подготовленные Абакумовым протоколы допросов, содержащие обвинения Михоэлса в шпионаже[10].

Подготовка операции

Огольцов рассказывал впоследствии министру госбезопасности Белоруссии Цанаве, что вначале Михоэлса предполагалось устранить в Москве, но он редко оставался один, и этот план был отвергнут[11].

Существует точка зрения, что выбор Минска как места проведения операции был сделан в МГБ, и именно поэтому ранее завербованный как осведомитель МГБ театровед В. И. Голубов, публиковавшийся под псевдонимом «Потапов», уговорил Михоэлса ехать в Минск вместо Ленинграда. Так полагают писатель Александр Борщаговский и историк Жорес Медведев. Однако с ними не согласен Геннадий Костырченко, поскольку в материалах расследования убийства, проведённого Берией в марте 1953 года, эта версия опровергается. Согласно этим материалам, решение о проведении убийства именно в Минске принималось после того, как стало известно о предстоящей поездке Михоэлса[11].

План и состав участников операции были согласованы со Сталиным. Руководителем был назначен генерал Огольцов[12]. Участниками операции кроме Огольцова были:

  • заместитель руководителя контрразведывательного управления МГБ СССР полковник Фёдор Шубняков;
  • два сотрудника возглавлявшегося генералом Павлом Судоплатовым диверсионного отдела «ДР» МГБ СССР полковник Василий Лебедев и старший лейтенант Борис Круглов;
  • секретарь Огольцова майор Александр Косырев;
  • майор МГБ Белоруссии Николай Повзун.

Шубняков, Лебедев, Круглов и Косырев вместе с Огольцовым выехали из Москвы на машине 8 января. Повзун был прикомандированным к группе сотрудником Белорусского МГБ[12][13].

Заручившись подтверждением приказа Сталина, Абакумов накануне выезда в Минск провёл инструктаж участников операции, позвонил в Минск Цанаве и сообщил, что МГБ Белоруссии предстоит выполнить важное решение правительства и личное указание Сталина[12].

Прибыв в Минск и не заезжая в республиканское МГБ, группа московских оперативников разместилась на даче Цанавы. Первые 3 дня Лебедев, Круглов и Шубняков наблюдали за Михоэлсом и отрабатывали варианты будущего убийства[3].

Выяснилось, как писал впоследствии Шубняков, что «Михоэлса всегда окружала большая группа местной интеллигенции, он часто пользовался автомашиной Совмина Белоруссии, и его сопровождали работники аппарата Комитета по делам искусств». Поэтому было решено устроить незаметное похищение артиста, используя влияние Голубова-Потапова. Для этого Шубняков встретился с агентом и поручил ему уговорить Михоэлса посетить некоего вымышленного личного друга, проживающего в Минске[3].

Ход событий

Дача Цанавы
Гостиница
Место, где нашли тела
Места, связанные с убийством

2 января 1948 года Михоэлс получил командировочное удостоверение, а 7 января выехал из Москвы в Минск поездом вместе с Голубовым-Потаповым[14]. Им предстояло побывать на спектаклях минских театров, выдвинутых на соискание Сталинской премии. Спектаклей было два: опера Евгения Тикоцкого «Алеся» с Ларисой Александровской в главной партии и «Константин Заслонов» Аркадия Мовзона в Белорусском драматическом театре им. Янки Купалы с Борисом Платоновым в главной роли. Просмотры этих постановок были назначены на 10 и 11 января[15].

В Минске 8 января Михоэлс и Голубов в сопровождении секретаря парторганизации Комитета по делам искусств СССР Иллариона Барашко, приехавшего в Минск тем же поездом, прибыли в гостиницу «Беларусь», где в честь Михоэлса был в тот же вечер дан банкет, устроенный администрацией драматического театра[16][7].

9 января, согласно отчёту Цанавы в Москву, посланному наутро после убийства, Михоэлс и Голубов смотрели в театре постановку «Тевье-молочник», а затем «с участниками постановки до 4-х часов утра пьянствовали в ресторане „Заря“»[7].

Далее Цанава пишет[7]:

10 января — банкет у артиста драмтеатра Глебова. 11 января днем обед у Сокола М. Б. Вечером после оперы «Алеся» в первом часу ночи ужинал у Арончик и Чайгорской. 12 января днем Михоэлс и Голубов с Гайдариным и Залесским был в ресторане «Заря» и в 5 часов дня ушёл в гостиницу «Беларусь».

12 января вечером в присутствии режиссёра Виктора Головчинера в номере раздался телефонный звонок. Голубов снял трубку и, поговорив, сказал, что звонит его однокашник по институту и приглашает на свадьбу — обязательно вместе с Михоэлсом[17].

Примерно в 20 часов Михоэлс и Голубов вышли из гостиницы и отправились на вымышленное торжество к «инженеру Сергееву». Примерно в 21 час они подошли к машине, за рулём которой сидел Круглов. В машине находился Шубняков, который представился Сергеевым. Михоэлс и его спутник сели в машину, после чего их отвезли на дачу Цанавы в Степянке[16].

Примерно в 22 часа Шубняков доложил Огольцову о прибытии. Тот созвонился с Абакумовым, а последний со Сталиным. Санкция на ликвидацию была получена.

Конкретные детали убийства в разных источниках описываются по-разному. Шубняков писал, что для создания впечатления, что Михоэлс и Голубов попали под колёса, будучи пьяными, их заставили выпить по стакану водки[18]. В записке Цанавы от 13 января 1948 года утверждается: «В желудке в пище у Михоэлса алкоголь не обнаружен. У Голубова весьма слабый запах алкоголя»[7]. В показаниях следствию написано, что они были раздавлены грузовиком на даче Цанавы. Шубняков рассказывал корреспонденту журнала Коммерсантъ-Власть, что жертвы были убиты ударами дубинки по голове[9].

Затем тела отвезли в Минск и бросили на одной из улиц недалеко от гостиницы, инсценировав попадание под колёса грузовика[19]. Непосредственными исполнителями убийства, по словам Огольцова, были Лебедев, Круглов и Шубняков[3].

Расследование в Минске

Тела были обнаружены в 7 часов 10 минут 13 января на дороге около строящейся трамвайной линии, ведущей с улицы Свердлова на улицу Гарбарная (ныне Ульяновская). Тела были быстро опознаны, поскольку документы погибших находились в карманах их одежды[20][21].

14 января министр внутренних дел СССР генерал-полковник Сергей Круглов доложил Сталину, что смерть погибших наступила в результате наезда автомашины. Оперативники МВД БССР обнаружили, что раздавившая Михоэлса и Голубова-Потапова машина находится в гараже МГБ. Однако при попытке министра внутренних дел БССР генерал-полковника Сергея Бельченко дать ход этим материалам, Цанава предупредил его о возможных неприятностях, а Круглов рекомендовал не проявлять активности в расследовании[22].

Материалы следствия в архиве Белорусского КГБ занимают несколько томов, было опрошено огромное количество людей, разных подозреваемых задерживали, допрашивали, затем отпускали. Как пишет белорусский историк Эммануил Иоффе, при ознакомлении с документами создаётся «впечатление деятельных, активных поисков — но безрезультатных»[7].

В 1953 году некий Иванов, находящийся в местах заключения, утверждал в заявлении, что в январе 1948 года был свидетелем того, как из белой легковой машины поздно вечером выбросили в глухом месте города Минска тела двух человек. Иванов утверждал, что узнал одного из приехавших — участкового милиционера лейтенанта Курочкина. Он утверждал, что понял, кто это были, лишь спустя несколько лет и решил рассказать об этом[7][23].

Официальная версия

11 февраля результаты расследования были представлены заместителю министра внутренних дел СССР Ивану Серову[24]:

Судебно-медицинским исследованием трупов, производившимся 13 января главным судебно-медицинским экспертом Министерства здравоохранения БССР Прилуцким и экспертами — врачами Наумович и Карелиной, установлено, что смерть Михоэлса и Голубова-Потапова последовала в результате наезда на них тяжёлой грузовой автомашины. У покойных оказались переломанными все рёбра с разрывом тканей лёгких, у Михоэлса — перелом позвонка, у Голубова-Потапова — тазовых костей. Все причинённые повреждения являлись прижизненными. Судя по наступлению и развитию трупных явлений, смерть их наступила за 15—16 часов до момента исследования трупов, то есть примерно в 20 часов 12 января, вскоре после выхода из гостиницы. Состояние пищи в желудке подтвердило тот факт, что пища эта была принята за два часа до смерти, и состав пищи соответствовал той, которая подавалась им в ресторане. Никаких данных о том, что Михоэлс и Голубов-Потапов погибли не от случайного на них наезда, а от каких-либо других причин, расследованием не добыто.

Эта же версия — случайная смерть от наезда грузовика — была обнародована для общественности. Костырченко полагает, что несовпадение времени смерти в показаниях Цанавы (22 часа) и выводах экспертов можно объяснить как результат случайной ошибки либо намеренной подтасовки экспертов либо забывчивостью свидетеля. Дальнейшая отработка версий, с кем намерены были встретиться Голубов и Михоэлс в вечер гибели (то есть поиск несуществующего «инженера Сергеева»), была поручена МГБ СССР — и затем без огласки прекращена[25].

14 января о смерти Михоэлса было объявлено по радио, а в «Правде» было опубликовано краткое сообщение от имени ГОСЕТ[26]. На следующий день власти опубликовали в ряде газет некролог, в котором Михоэлс был назван «крупным общественным деятелем, посвятившим свою жизнь служению советскому народу». При этом, правда, никто из высших партийных и государственных деятелей некролог не подписал[27]. Были организованы пышные похороны[7], выпущены сборники его памяти. Московскому государственному еврейскому театру было присвоено имя Михоэлса.

Тем не менее, в обществе ходили слухи о том, что смерть Михоэлса не была случайной автокатастрофой[28][29][30]. Так, Айзик Платнер говорил, что минские евреи считают гибель Михоэлса официально организованным убийством с целью «снять голову у еврейской общественности»[31].

Впоследствии во время расследования «Дела Еврейского антифашистского комитета» в материалах следствия и на закрытом суде Михоэлс упоминался как один из участников заговора «еврейских националистов», а во время так называемого «Дела врачей» в 5-ю годовщину его смерти 13 января 1953 года в передовице «Правды» это было объявлено публично. Имя Михоэлса было снято с театра в 1949 году. Посмертная клевета сопровождалась указанием об изъятии из библиотек его книг. Клевета была опровергнута в той же «Правде» 6 апреля 1953 года после смерти Сталина и прекращения «Дела врачей»[7].

Награждение участников убийства

Организаторы и исполнители убийства Михоэлса были награждены государственными орденами[7]. 26 октября 1948 года был принят секретный указ Президиума Верховного Совета, по которому «за успешное выполнение специального задания правительства» участники убийства получили: генерал-лейтенант Цанава — Орден Красного Знамени, полковники Шубняков, Лебедев и старший лейтенант Круглов — боевые ордена Отечественной войны 1-й степени, майоры Косырев и Повзун — ордена Красной Звезды[32]. Орден не получил лишь генерал Огольцов, ему вручали в тот же день другую награду по иному поводу[9].

Раскрытие убийства

Во время чистки в МВД в ноябре 1951 года Шубняков был арестован. После выхода на свободу 18 марта 1953 года он написал рапорт об убийстве Михоэлса на имя Лаврентия Берии, ставшего после смерти Сталина главой объединённого МВД-МГБ[9][33].

2 апреля Берия направил в Президиум ЦК КПСС секретную докладную записку «О привлечении к уголовной ответственности лиц, виновных в убийстве С. М. Михоэлса и В. И. Голубова». Записка была адресована Георгию Маленкову, который председательствовал на заседаниях Президиума. В записке содержалась информация о проверке материалов «Дела врачей», которая выявила фальсификацию обвинений в адрес Михоэлса. Арестованный ранее Абакумов на допросе сообщил, что убийство Михоэлса проводилось по прямому указанию Сталина и осуществлялось Цанавой, Огольцовым и Шубняковым. Огольцов и Цанава подтвердили показания Абакумова[7].

Участники убийства были лишены полученных за него наград. Огольцов был арестован 3 апреля, а Цанава 4 апреля 1953 года[34]. Абакумов был расстрелян 19 декабря 1954 года вне связи с данным делом. Цанава умер в тюрьме в декабре 1955 года, а Огольцова выпустили после ареста Берии. Уголовное дело против участников убийства не возбуждалось, и суда над ними не было[35][36][3].

К 15-й годовщине события (1963) сведения об убийстве Михоэлса были впервые преданы гласности в советской печати: в газете «Советская Литва» в статье о Михоэлсе говорилось, что «он был убит подлой кликой Берия — теми, кто расчётливо и безжалостно растаптывал материальную и духовную культуру народа»[37]. Несмотря на то, что это была единственная публикация в периферийном издании, сообщение в советской печати об убийстве Михоэлса сразу было замечено на Западе[38], и уже через четыре дня появилась заметка об этом в New York Times[39].

Причины и значение

Причины, по которым аресту и судебному процессу Сталин предпочёл тайное убийство, обсуждаются политиками, учёными и исследователями.

Н. С. Хрущёв в своих воспоминаниях осуждал «бациллу антисемитизма» Сталина и считал причиной убийства Михоэлса расправу над ним за его деятельность по созданию еврейской автономии в Крыму. В частности, он писал[40]:

А что сказать о жестокой расправе с заслуженными людьми, которые подняли вопрос о создании еврейской автономии в Крыму? Да, это было неправильное предложение. Но так жестоко расправиться с ними, как расправился Сталин? Он мог просто отказать, разъяснить людям, и этого оказалось бы достаточно. Нет, он физически уничтожил всех, кто активно поддерживал их документ. Только Жемчужина выжила каким-то чудом и отделалась долголетней высылкой. Безусловно, такая акция стала возможна только в результате внутренней деятельности бациллы антисемитизма, которая жила в мозгу Сталина. Произошла расправа с Михоэлсом, величайшим артистом еврейского театра, человеком большой культуры. Его зверски убили, убили тайно, а потом наградили его убийц и с честью похоронили их жертву: уму непостижимо! Изобразили, что он попал под грузовую автомашину, а он был подброшен под неё. Это было разыграно артистически. А кто сие сделал? Люди Берии и Абакумова по поручению Сталина.

Александр Борщаговский пишет, что убийство Михоэлса было первым шагом в разгроме Еврейского антифашистского комитета: «Любой список жертв этого дела должен открываться его именем»[41]. Борщаговский и Жорес Медведев полагают, что инициатором убийства был Абакумов, а Сталин лишь пошёл навстречу его инициативе[3]. При этом Медведев видит в убийстве Михоэлса один из этапов борьбы двух партийных кланов: с одной стороны Берии и Маленкова, с другой — Молотова и поддерживающих его Микояна, Кагановича и Андреева. По мнению Медведева, Михоэлс пал жертвой заговора, нацеленного против Молотова[42].

Яков Басин полагает, что причиной убийства стала деятельность Михоэлса по защите прав евреев в СССР, сопряжённая с его высоким авторитетом в стране и мире[15].

Геннадий Костырченко считает, что это решение Сталина было обусловлено не только усилением репрессий и его шпиономанией, но также стремлением обезглавить культурную элиту еврейского общества и нейтрализовать её влияние на массы[43]. Костырченко опровергает бытующие среди некоторых исследователей мнения о том, что причинами убийствами могли быть лоббируемый Михоэлсом проект еврейской автономии в Крыму или выраженное им положительное отношение к созданию Израиля[44].

«Крымская версия» описывается в мемуарах генерала Судоплатова. По его мнению, проект создания еврейской автономии в Крыму был чуть ли не ключевым аспектом советско-американских послевоенных отношений, а с наступлением холодной войны Михоэлс стал жертвой смены политического курса. Однако, как пишет Костырченко, никакими документальным источниками версия Судоплатова не подтверждается[44].

Мнение, что убийство Михоэлса могло быть связано с его публичным мнением по поводу ситуации в Палестине, было озвучено в мемуарах его дочери. В завуалированном виде эту версию высказывали также Жорес Медведев и Джошуа Рубинштейн[45]. Но Костырченко считает, что на тот момент эта позиция соответствовала официальной и потому не могла служить причиной для убийства[3].

Костырченко уверен, что «главной причиной … тайной расправы над Михоэлсом … стало послевоенное усиление государственного антисемитизма в стране, вызванное обострением холодной войны и личной юдофобией Сталина». Убийство Михоэлса стало прелюдией к антиеврейской кампании по «борьбе с космополитизмом», гонениям на еврейскую культуру и кадровым чисткам[3].

В контексте события упоминалось также, что смертная казнь в СССР с мая 1947 по начало 1950 года была отменена, поэтому в ходе официального судебного процесса Михоэлс быть приговорён к ней не мог[9].

В истории и культуре

В 1990 году вышла книга братьев Вайнеров «Петля и камень в зеленой траве», по их словам написанная в 1975—1977 годах, сюжет которой строится вокруг событий, связанных с убийством Михоэлса[46].

14 января 1995 года в передаче «До и после…», посвящённой 47-й годовщине гибели Соломона Михоэлса, автор и ведущий Владимир Молчанов сказал, что «акцией по уничтожению Михоэлса руководил генерал Лубянки Питовранов». Евгений Питовранов в 1948 году возглавлял управление контрразведки МГБ и был прямым начальником полковника Шубнякова. Молчанов утверждал, что документы, подтверждающие участие Питовранова, якобы имеются в архиве Reuters. Питовранов подал иск против телекомпании «Останкино» и Молчанова. В сентябре 1995 года состоялся судебный процесс, на котором Шубняков дал показания, что Питовранов не был никоим образом причастен к этому делу и не был информирован о роли Шубнякова до начала расследования убийства Берией в 1953 году[47][48][49]. На суде Шубняков лгал о своей личной непричастности к убийству (якобы его задачей было исключительно «установление контактов с Голубовым в целях получения информации о настроениях и планах Михоэлса и передача её Огольцову и министру ГБ БССР Цанаве»). Шубняков умер в 1998 году, так и не раскаявшись в содеянном[3].

Российский писатель Виктор Левашов в 1998 году опубликовал политический триллер «Убийство Михоэлса». Геннадий Костырченко пишет, что фабула книги художественная и что все «политико-шпионские страсти» в ней опираются либо на собственные фантазии автора, либо на недостоверные мемуары генерала Судоплатова. Костырченко считает, что эта книга является попыткой перевернуть прошлое с ног на голову[44]. Среди не заслуживающих доверия источников информации Костырченко упоминает также публицистику Вадима Кожинова и Юрия Мухина. Последний в своей шовинистической теории заговора, изложенной в книге «Убийство Сталина и Берия», утверждает, что все документы об убийстве были сфальсифицированы[3].

Вокруг гибели Михоэлса существовало и продолжает существовать большое количество слухов и домыслов. Так, до публикации в 2006 году данных архивного дела КГБ Белоруссии о последних днях Михоэлса публицист Борис Фрезинский утверждал, что 8 января вечером Михоэлс якобы встречался и даже остался ночевать у своего знакомого, командующего Белорусским военным округом генерала Сергея Трофименко[26].

Дача Цанавы, на территории которой произошло убийство, была снесена в начале июня 2011 года[50].

О смерти Михоэлса было написано несколько стихотворений. 16 января 1948 года в день похорон Михоэлса Перец Маркиш написал поэму «Михоэлс — неугасимый светильник», в которой были и такие строчки[31]:

В продавленной груди клокочет крик упрямый:

— О Вечность! Я на твой поруганный порог

Иду зарубленный, убитый, бездыханный.

Зеев Бар-Селла и Майя Каганская полагают, что известное стихотворение Николая Заболоцкого «Журавли», также написанное в 1948 году, в аллегорической форме описывает гибель Михоэлса[51].

Напишите отзыв о статье "Убийство Соломона Михоэлса"

Примечания

  1. ↑ Костырченко, Тайная политика Сталина, 2003, с. 376.
  2. ↑ Костырченко, Тайная политика Сталина, 2003, с. 376—377.
  3. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Костырченко, Дело Михоэлса, 2003.
  4. ↑ Костырченко, Тайная политика Сталина, 2003, с. 381—383.
  5. ↑ Костырченко, Тайная политика Сталина, 2003, с. 383—385.
  6. ↑ Костырченко, 2010, с. 153—154.
  7. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Иоффе, 2006.
  8. ↑ Костырченко, 2010, с. 155—166.
  9. ↑ 1 2 3 4 5 Жирнов Е. [www.kommersant.ru/doc/14041 Посмертная автокатастрофа] // Коммерсантъ-Власть : журнал. — Коммерсантъ, 27.01.1998. — № 2 (254). — С. 38. [www.webcitation.org/6HW4A0xO6 Архивировано] из первоисточника 20 июня 2013.
  10. ↑ Костырченко, 2010, с. 159—160.
  11. ↑ 1 2 Костырченко, 2010, с. 155.
  12. ↑ 1 2 3 Костырченко, 2010, с. 156.
  13. ↑ [podvig.gpk.gov.by/povzun_nicholas_federowicz/ Повзун Николай Федорович]. История пограничной службы. Государственный пограничный комитет Республики Беларусь. Проверено 19 августа 2013.
  14. ↑ Костырченко, 2010, с. 155—156.
  15. ↑ 1 2 Басин Я. З. Год 1948, или Смерть Короля Лира // Мишпоха. — Витебск, Февраль 1999. — № 5.
  16. ↑ 1 2 Костырченко, 2010, с. 158.
  17. ↑ Борщаговский, 1994, с. 24.
  18. ↑ Костырченко, 2010, с. 158—159.
  19. ↑ Костырченко, 2010, с. 159.
  20. ↑ Медведев, 2003, с. 17.
  21. ↑ [www.alexanderyakovlev.org/fond/issues-doc/68435 Оперативная информация министра внутренних дел СССР советскому руководству о смерти С. М. Михоэлса]. Фонд Александра Яковлева. Проверено 6 августа 2013.
  22. ↑ Костырченко, 2010, с. 160—161.
  23. ↑ Версия о лейтенанте Курочкине — явный вымысел, никто из сотрудников белорусской милиции к этому сверхсекретному делу не привлекался.
  24. ↑ [www.alexanderyakovlev.org/fond/issues-doc/68436 Главное управление милиции — руководство МВД СССР о результатах официального расследования смерти С. М. Михоэлса]. Фонд Александра Яковлева. Проверено 6 августа 2013.
  25. ↑ Костырченко, Тайная политика Сталина, 2003, с. 391—392.
  26. ↑ 1 2 Борис Фрезинский. [narodknigi.ru/journals/48/general_trofimenko_i_akter_mikhoels_minsk_1948/ Генерал Трофименко и актер Михоэлс. Минск. 1948]. Народ Книги в мире книг (2003). Проверено 10 августа 2013.
  27. ↑ Медведев, 2003, с. 22.
  28. ↑ Рубинштейн Д. Разгром Еврейского антифашистского комитета = Stalin's Secret pogrom / пер. с англ. Л. Высоцкого. — СПб: Академический проект, 2002. — С. 5—6. — 142 с. — ISBN 5-7331-0254-3.
  29. ↑ [www.yadvashem.org/yv/ru/education/learning_environments/families/jac.asp#1.3 Еврейский антифашистский комитет]. Международная школа преподавания и изучения Катастрофы. Яд ва-Шем. Проверено 14 июля 2013.
  30. ↑ Костырченко, Тайная политика Сталина, 2003, с. 393.
  31. ↑ 1 2 Костырченко, 2010, с. 162.
  32. ↑ Костырченко, Тайная политика Сталина, 2003, с. 392.
  33. ↑ [www.rubezh.eu/Zeitung/2008/01/11.htm Убийство Михоэлса и начало «разработки» ЕАК госбезопасностью]. Зарубежье (январь 2008). — Документы об убийстве Михоэлса. Проверено 3 августа 2013.
  34. ↑ Медведев, 2003, с. 21.
  35. ↑ Медведев, 2003, с. 26.
  36. ↑ Клейн Б. [kackad.com/kackad/?p=15099#more-15099 Реванш сталинистов]. Каскад. Проверено 3 августа 2013.
  37. ↑ Л. Е. Лурье. Выдающийся художник-реалист. Памяти С. М. Михоэлса // Советская Литва (Вильнюс), 1963, 13 января
  38. ↑ М. Н. Золотоносов. Гадюшник: Ленинградская писательская организация: избранные стенограммы с комментариями . М., НЛО, 2013, с. 450
  39. ↑ Moscow Confirms Police Killed Mikhoels, Yiddish Actor, in '48 // The New York Times, 1963, January 17, P. 5
  40. ↑ Хрущёв Н. С. Книга 2 часть 3. От дня Победы до XX съезда. Один из недостатков Сталина // [www.hrono.ru/libris/lib_h/hrush35.php Время. Люди. Власть (Воспоминания). В 4 книгах]. — М.: Информационно-издательская компания "Московские Новости", 1999. — ISBN 5-900036-03-0.
  41. ↑ Борщаговский, 1994, с. 18.
  42. ↑ Медведев, 2003, с. 74.
  43. ↑ Костырченко, 2010, с. 162—163.
  44. ↑ 1 2 3 Костырченко Г. В. [www.lechaim.ru/ARHIV/139/kostyr.htm «Дело Михоэлса»: новый взгляд (окончание)] // Лехаим : журнал. — М., 2003. — № 11 (139). — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0869-5792&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0869-5792].
  45. ↑ Рубинштейн Д. Разгром Еврейского антифашистского комитета = Stalin's Secret pogrom / пер. с англ. Л. Высоцкого. — СПб: Академический проект, 2002. — С. 52—53. — 142 с. — ISBN 5-7331-0254-3.
  46. ↑ Вайнер А. А., Вайнер Г. А. [www.e-reading.club/bookreader.php/81111/Vaiiner_-_Petlya_i_kamen'_na_zelenoii_trave.html Вступительная статья Разгона Л. Э. «Ничего, кроме правды…»] // Петля и камень в зеленой траве. — М.: «ИКПА», 1990. — 416 с. — 20 000 экз. — ISBN 5-85202-027-3.
  47. ↑ Абрамов В. Е. П. Питовранов и контрразведка в послевоенное сталинское десятилетие // [militera.lib.ru/research/abramov_v01/text.html Контрразведка. Щит и меч против Абвера и ЦРУ]. — М.: Яуза, Эксмо, 2006. — С. 368. — 336 с. — 3100 экз. — ISBN 9785699112821.
  48. ↑ [www.kommersant.ru/doc/117211/ Чекист утверждает, что не причастен к убийству Михоэлса] // Коммерсантъ. — 9 сентября 1995. — № 166 (863). — С. 020.
  49. ↑ [www.kommersant.ru/doc/114947/ Влиятельный чекист обиделся на журналиста] // Коммерсантъ. — 11 августа 1995. — № 145 (863). — С. 015.
  50. ↑ Киеня С. [www.interfax.by/article/81101 В Минске избавляются от «проклятых» мест]. Интерфакс (8 июня 2011). Проверено 7 августа 2013.
  51. ↑ Бар-Селла З., Каганская М. [www.lechaim.ru/ARHIV/239/kaganskaya.htm Летят журавли...] // Лехаим. — март 2012. — № 3(239).

Литература

  • Костырченко Г. В. [www.krotov.info/libr_min/11_k/os/tyrchenko_1.html Тайная политика Сталина: власть и антисемитизм]. — 2. — М.: Международные отношения, 2003. — 784 с. — ISBN 9785713310714.
  • Костырченко Г. В. Сталин против «космополитов». Власть и еврейская интеллигенция в СССР. — М.: Российская политическая энциклопедия, 2010. — 432 с. — ISBN 978-5-8243-1103-7.
  • Медведев Ж. А. Убийство Соломона Михоэлса // [scepsis.net/library/id_1475.html Сталин и еврейская проблема. Новый анализ]. — М.: Права человека, 2003. — С. 10—26. — 288 с.
  • Борщаговский А. М. Обвиняется кровь. — Прогресс, 1994. — 398 с., журнальный вариант Борщаговский А. М. [magazines.russ.ru/novyi_mi/1993/10/borsh.html Обвиняется кровь] // Новый мир. — 1993. — № 10.
  • Костырченко Г. В. [www.lechaim.ru/ARHIV/138/kost.htm «Дело Михоэлса»: новый взгляд (начало)] // Лехаим : журнал. — М., 2003. — № 10 (138). — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0869-5792&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0869-5792].
  • Иоффе Э. Г. [www.lechaim.ru/ARHIV/175/VZR/m05.htm «Новые материалы о гибели Михоэлса»] // Лехаим : журнал. — 2006. — № 11 (175). — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0869-5792&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0869-5792]. [www.webcitation.org/6HW49GpFt Архивировано] из первоисточника 20 июня 2013.

Ссылки

  • [www.rubezh.eu/Zeitung/2008/01/11.htm Убийство Михоэлса и начало «разработки» ЕАК госбезопасностью]. Зарубежье (январь 2008). — Документы об убийстве Михоэлса. Проверено 3 августа 2013.
  • Государственный архив Российской Федерации. «Особая папка» И. В. Сталина. Д. 199. Л. 53.


Отрывок, характеризующий Убийство Соломона Михоэлса

В отношении поднятия духа войска и народа, беспрестанно делались смотры, раздавались награды. Император разъезжал верхом по улицам и утешал жителей; и, несмотря на всю озабоченность государственными делами, сам посетил учрежденные по его приказанию театры.
В отношении благотворительности, лучшей доблести венценосцев, Наполеон делал тоже все, что от него зависело. На богоугодных заведениях он велел надписать Maison de ma mere [Дом моей матери], соединяя этим актом нежное сыновнее чувство с величием добродетели монарха. Он посетил Воспитательный дом и, дав облобызать свои белые руки спасенным им сиротам, милостиво беседовал с Тутолминым. Потом, по красноречивому изложению Тьера, он велел раздать жалованье своим войскам русскими, сделанными им, фальшивыми деньгами. Relevant l'emploi de ces moyens par un acte digue de lui et de l'armee Francaise, il fit distribuer des secours aux incendies. Mais les vivres etant trop precieux pour etre donnes a des etrangers la plupart ennemis, Napoleon aima mieux leur fournir de l'argent afin qu'ils se fournissent au dehors, et il leur fit distribuer des roubles papiers. [Возвышая употребление этих мер действием, достойным его и французской армии, он приказал раздать пособия погоревшим. Но, так как съестные припасы были слишком дороги для того, чтобы давать их людям чужой земли и по большей части враждебно расположенным, Наполеон счел лучшим дать им денег, чтобы они добывали себе продовольствие на стороне; и он приказал оделять их бумажными рублями.]
В отношении дисциплины армии, беспрестанно выдавались приказы о строгих взысканиях за неисполнение долга службы и о прекращении грабежа.

Х
Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.
В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son genie n'avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus admirable [гений его никогда не изобретал ничего более глубокого, более искусного и более удивительного] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4 му, а к 15 му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquee [мечеть] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.
В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.
В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.
В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.
В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le pretre, que j'avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l'eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d'autres desordres». [«Священник, которого я нашел и пригласил начать служить обедню, вычистил и запер церковь. В ту же ночь пришли опять ломать двери и замки, рвать книги и производить другие беспорядки».]
В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.


В ночь с 6 го на 7 е октября началось движение выступавших французов: ломались кухни, балаганы, укладывались повозки и двигались войска и обозы.
В семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и негромко и равномерно стонал. Видимо, не столько страдания – он был болен кровавым поносом, – сколько страх и горе оставаться одному заставляли его стонать.
Пьер, обутый в башмаки, сшитые для него Каратаевым из цибика, который принес француз для подшивки себе подошв, подпоясанный веревкою, подошел к больному и присел перед ним на корточки.
– Что ж, Соколов, они ведь не совсем уходят! У них тут гошпиталь. Может, тебе еще лучше нашего будет, – сказал Пьер.
– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Убийство_Соломона_Михоэлса&oldid=81628222»