Убийство львовских профессоров

Убийство львовских профессоров — массовые убийства представителей польской интеллигенции Львова (около 45 польских учёных и преподавателей, в основном Львовского университета, членов их семей и гостей), совершённые в июле 1941 года во Львове немецкими оккупационными войсками.

Ход акции

30 июня 1941 года, через неделю после начала Великой Отечественной войны, немецкими войсками был захвачен Львов. Нацисты осуществили массовые казни местных жителей — поляков и евреев, выбирая своих жертв по заранее подготовленным спискам. Большинство людей в списках были польскими политиками, артистами, спортсменами, учёными и священниками. Эта акция имела своей целью уничтожение элиты польской нации — людей, которые могли попытаться выступить выразителями польского общественного мнения и обратиться к мировой общественности.

Аналогичные акции уже проводились гестапо и немецкими властями на территории Чехословакии и Генерал-губернаторства в 1939 году, в отношении краковских профессоров, которые, правда, были не расстреляны сразу же, а отправлены в концлагеря.

Массовые аресты и расстрелы начались сразу после оккупации Львова. Непосредственное уничтожение населения проводили прибывшие в город вслед за армейскими подразделениями 2−3 июля 1941 года специальные немецкие подразделения (айнзатцкоманды), которыми командовал гауптштурмфюрер СС Ганс Крюгер, руководитель подразделения львовского гестапо. Большинство схваченных евреев было расстреляно на месте, тогда как поляков и представителей других национальностей сначала вывозили в тюрьму гестапо, бывшую военную тюрьму на Замарстынове, и в окружающие город холмы — Вулецкие холмы, Винники, на Кортумову гору, на новое еврейское кладбище.

2 июля днём был арестован профессор Казимеж Бартель, в прошлом несколько раз возглавлявший польское правительство.

В ночь с 3 на 4 июля 1941 года между 22 и 2 часами несколько групп, состоящих из эсэсовцев, полиции и полевой жандармерии под руководством офицеров СС, произвели аресты нескольких десятков профессоров высших учебных заведений во Львове. Кроме профессоров забрали всех присутствующих в квартире мужчин старше 18 лет. Списки были составлены ещё до вторжения. К этим спискам мог иметь отношение некий голландец, Питер Ментен, владелец имения, который был вхож в богатые дома и хорошо знал, чем там можно поживиться. Ранним утром 4 июля один из профессоров и большинство прислуги были освобождены, тогда как остальные были вывезены в Вулецкие холмы за город на место казни, либо расстреляны во внутреннем дворике Воспитательного дома им. Абрахамовичей.

Профессор Казимир Бартель был расстрелян позднее, 26 июля 1941 года.

В октябре 1943 года тела расстрелянных были эксгумированы, перевезены в Кривчицкий Лес и сожжены вместе с сотнями других трупов, в ходе мероприятий по сокрытию следов нацистских преступлений.

Как указывает польский историк Зигмунт Альберт, жильё расстрелянных заняли высокопоставленные чиновники гестапо и украинской полиции.

В работе Института Истории АН Украины, посвящённой деятельности ОУН и УПА в 1939-56 годах, отмечается:

Польский историк Ришард Тожецкий в работе «Поляки и Украинцы. Украинское дело во время Второй мировой войны на территории Второй Речи Посполитой», выясняя, кто же совершил убийства львовских профессоров, привлекает материалы немецких айнзацкоманд, которые хранятся в Федеральном архиве города Кобленц (ФРГ). По его мнению, задача массовых уничтожений т. н. всесторонне опасных лиц возлагалась на действовавшую в Галиции «Айнзацкоманду особого назначения» (нем. «Eіnsatzkommando zur besonderen Verwendung»), возглавляемую шефом полиции безопасности и СД в Генерал-губернаторстве оберфюрером СС Карлом Эберхардом Шёнгартом.

Относительно участия в этих преступлениях украинцев учёный отмечает:

Нельзя утверждать наверняка, что в экзекуционные команды входили националисты, хотя, на основании утверждений свидетелей, это не исключается.

Списки убитых

Украинский советский писатель и публицист Владимир Беляев, долгие годы изучавший этот вопрос, даёт такой список убитых:

• профессор-стоматолог Антоний Цешинский
• профессор-терапевт Ян Грек,
• профессор-хирург Генрих Гилярович,
• профессор-правовед Роман Лонгшамо-де-Бере (с тремя сыновьями),
• профессор математики Антоний Ломницкий,
• профессор-геолог Станислав Пилят,
• профессор судебной медицины, бывший ректор Университета Влодзимир Серадзский (70 лет),
• профессор-хирург Тадеуш Островский,
• доктор права, беженец из Гданьска Тадеуш Тапковский,
• профессор-терапевт Роман Ренцкий, академик,
• писатель Тадеуш Бой-Желеньский,
• профессор-пенсионер Адам Соловей (82 лет) с женой и внуком Адамом Монсовичем (19 лет),
• профессор, декан Витольд Новицкий с сыном Юрием — военврачом,
• профессор геометрии, бывший премьер-министр Казимир Бартель,
• профессор Роман Виткевич,
• профессор Владимир Круковский,
• профессор Владимир Стожек (с двумя сыновьями),
• доктор технических наук Казимир Ветуляни,
• доктор Каспар Вейгель (с сыном Юзефом),
• доцент-хирург Владислав Добржанецкий,
• окулист Ежи-Юрий Гжендельский,
• доцент Ветинститута Эдмунд Хамерский,
• врач-гинеколог, профессор Станислав Мончевский,
• врач-педиатр Станислав Прогульский с сыном Андреем,
• ординатор госпиталя Станислав Руфф с женой и сыном Адамом (инженер-химик),
• также жена Островского, учительница, гражданин США Кэтти Демкив.

В Акте Львовской комиссии по расследованию фашистских зверств (1-6.11.1944) добавлены:

• профессор права, член Гаагского трибунала Алерганд,
• профессор-психиатр Домасевич,
• профессор Порчинский,
• профессор Адам Фишер,
• профессор Штрикс,
• профессор Мундт,
• доцент Ауэрбах (с женой и дочкой — отравились при аресте),
• доцент Остерн (отравился),
• доцент Чертковер,
• доцент Пьясецкий,
• инженер Блюменталь,
• инженер Шимон.

Польский историк З.Альберт добавляет также:

• жена проф. Грека Мария,
• доктор теологии ксёндз Владислав Коморницкий,
• знакомый Добржанецкого Эугениуш Костецкий,
• жена профессора Островского Ядвига,
• жена доктора Руффа Анна,
• профессор Хенрик Корович;
• профессор математики Станислав Рузевич,
• медсестра Мария Рейманова;
• знакомый Серадзкого бизнесмен Волиш.

Послевоенные события и современные оценки

15 февраля 1946 года во время заседания Нюрнбергского трибунала советский представитель судебного обвинения Смирнов цитировал фрагменты материалов, собранные «Специальной комиссией по раскрытию немецких преступлений на территории Львовской области»:

Уже перед захватом Львова в распоряжении гестапо были списки ведущих учёных, которые подлежали уничтожению. Списки были составлены по приказу немецкого правительства. Массовые аресты и расстрелы начались сразу после оккупации Львова немцами.

Ни батальон «Нахтигаль», ни его командир, обер-лейтенант связи Т. Оберлендер, в деле не фигурировали.

Как утверждает историк Александр Гогун, кампания по дискредитации Т. Оберлендера началась в СССР и ГДР гораздо позднее — через шесть лет после того как Т. Оберлендер, придерживавшийся антикоммунистических взглядов, был назначен министром ФРГ по делам беженцев в правительстве Конрада Аденауэра — в 1959 году Комитет государственной безопасности СССР обвинил Т. Оберлендера в том, что в 1941 году он находился в составе «немецко-украинского буржуазно-националистического» батальона «Нахтигаль», а сам батальон участвовал в убийствах поляков и евреев во время войны — в том числе во Львове. Через коммунистическую прессу в ГДР, Польше, СССР и ФРГ, была запущена версия о терроре «Нахтигаля» во Львове в июле 1941 года. Созданный в ГДР по советской инициативе «Комитет немецкого единства» опубликовал книгу «Правда о Оберлендере», в которой были представлены свидетельские показания.

Заочный суд, состоявшийся в ГДР 29 апреля 1960 года, осудил Оберлендера как виновного в расстреле польской интеллигенции Львова, а также в убийствах нескольких тысяч львовских евреев. 4 мая 1960 года правительство ФРГ было вынуждено отправить Оберлендера в отставку.

В 1993 году судебное решение в отношении Оберлендера было отменено по формальным основаниям.

Польский историк Зигмунт Альберт утверждает:

Многие поляки до сих пор ошибочно считают, что убийство профессоров совершили украинцы. Если бы это было так, то гамбургский прокурор [в процессе расследования в 1970-х гг.] не признал бы после войны, что это было дело его соотечественников — немцев. Когда доцент Хелена Круковска подала в суд в Людвигсбурге заявление о расследовании убийства её мужа проф. Владимира и остальных профессоров, прокурор Белоу написал ей, что виновными в убийстве являются: [рейхсфюрер СС Генрих] Гиммлер, [генерал-губернатор Ганс] Франк, [бригадефюрер СС доктор Эберхард] Шоэнгарт, СС-Штандартенфюрер Хейм и, видимо, СС-Хауптшарфюрер Хорст Вальденбургер, но всех этих людей нет уже среди живых, а остальные виновные разыскиваются. Этот прокурор признал, что только группа расстреливающих состояла из украинцев, переводчиков, одетых в мундиры формации СС.

Тем не менее часть поляков по-прежнему убеждены в причастности батальона «Нахтигаль» к расстрелам львовских профессоров. В 2004 году руководитель польского «Общества жертв Организации украинских националистов» Степан Секерка назвал утверждения про непричастность «четарей» «Нахтигаля» к этим событиям фальсификацией истории.

См. также

• Бромбергское «Кровавое воскресенье»

Ссылки

• Гогун Александр. Между Гитлером и Сталиным. Украинские повстанцы. — СПб.: «Нева», 2004. — ISBN 5-7654-3809-1..
• Боляновський, Андрій. [chtyvo.org.ua/authors/Bolianovskyi_Andrii/Rozstrily_polskykh_profesoriv_u_Lvovi_v_lypni_1941_roku_istorychni_fakty_iurydychni_zvynuvachennia_politychni_insynuatsii/ Розстріли польських професорів у Львові в липні 1941 року: історичні факти, юридичні звинувачення, політичні інсинуації] // Україна — Польща: історична спадщина і суспільна свідомість: [зб. наук. праць / відп. ред. М. Литвин] / Національна академія наук України, Інститут українознавства ім. І. Крип’якевича. — Львів, 2010—2011. — Вип. 3-4. — С. 107—146.
• [www.polskieradio.pl/zagranica/ua/dokument.aspx?iid=55156 Розстріл гітлерівцями львівських професорів 4 липня 1941 року] (укр.). / Матеріал підготував Назар Олійник // Polskie Radio dla Zagranicy (www.polskieradio.pl) (8 июля 2007). Проверено 14 октября 2013. [web.archive.org/web/20070929102958/www.polskieradio.pl/zagranica/ua/dokument.aspx?iid=55156 Архивировано из первоисточника 6 июня 2008].
• Масловский В. З ким і проти кого воювали українські націоналісти в роки Другої світової війни — М., 1999. — [www.ukrstor.com/oun-upa/maslovskij-vse.html#3 Разд. 3. Батальоны Абвера «Нахтигаль» и «Роланд». — С. 25.]  (укр.)
• Вейгман Сергей. [cn.com.ua/N199/history/history.html Батальон «Нахтигаль»: сражения после войны]. // Еженедельник «Столичные новости» — К., 29 января−04 февраля 2002 — №03(199). Проверено 14 октября 2013. [web.archive.org/web/20101107034352/cn.com.ua/N199/history/history.html Архивировано из первоисточника 7 ноября 2010].
• Киршман Андрей. В.Рабинович против С.Визенталя. // «Слава Родины» — Львов, 2002. — № 7−8. — С. 29−32.
• Козлов А. В. Волынская резня: украинско-польское вооруженное противостояние в 1943—1944 гг. // Военно-исторический журнал № 10. 2012.
• Козлов А.В. Вся правда об Украинской повстанческой армии (УПА). М.: «Вече», 2014.

Отрывок, характеризующий Убийство львовских профессоров

– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.