Уваров, Сергей Семёнович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Уваров Сергей Семёнович»)
Перейти к: навигация, поиск
Сергей Семёнович Уваров<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет Сергея Уварова
работы В. А. Голике, 1833.</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Министр народного просвещения
Российской империи
1834 — 1849
Предшественник: Князь Ливен, Карл Андреевич
Преемник: Князь Ширинский-Шихматов, Платон Александрович
 
Рождение: Москва, Российская империя
Смерть: Москва, Российская империя
Род: Уваровы

Граф (с 1846) Серге́й Семёнович Ува́ров (25 августа (5 сентября) 1786, Москва — 4 (16) сентября 1855, там же) — русский антиковед и государственный деятель, министр народного просвещения (1834—1849), действительный тайный советник. Почётный член (1811) и президент (1818—1855) Императорской Академии наук, действительный член Императорской Российской академии (1831). Наиболее известен как разработчик идеологии официальной народности.





Биография

Представитель дворянского рода Уваровых. Сын Семёна Фёдоровича Уварова (1743—1788) от брака его с Дарьей Ивановной Головиной. Рано потерял родителей, воспитывался в семье тётки Натальи Ивановны Головиной, в замужестве княгини Куракиной. Получил начальное образование в доме князя А. Б. Куракина.

Службу начал в 1801 году в коллегии иностранных дел, в 1806 году был отправлен к русскому посольству в Вену, а в 1809 году назначен секретарем посольства в Париже. В 1810 году оставил дипломатическую службу.

С юности интересовался классической античностью. В ранней молодости опубликовал ряд работ по древнегреческой литературе и археологии[1], которые принесли ему европейскую известность, знакомство с Гёте и Гумбольдтами.

В 1811—1822 годы — попечитель С.-Петербургского учебного округа, затем — директор департамента мануфактур и внутренней торговли. Входил в литературное общество «Арзамас» (с прозвищем «Старушка»).

16 января 1811 избран почётным членом Императорской Академии наук. 12 января 1818 года был назначен президентом Императорской Академии наук и оставался им до самой своей смерти.

14 апреля 1828 года избран почётным членом Императорской Российской академии, а 24 января 1831 года — её действительным членом.

21 апреля 1833 года назначен товарищем (заместителем) министра народного просвещения, с 20 марта 1834 года по 1849 год — министр народного просвещения. Уже 21 марта 1834 года, при вступлении в должность министра, Уваров писал в своём циркуляре, разосланном попечителям учебных округов:
Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное образование, согласно с Высочайшим намерением Августейшего Монарха, совершалось в соединённом духе Православия, Самодержавия и народности.[2]
Николай I на всю жизнь запомнил декабристов. Тайные общества и бунты виделись ему постоянно. В ответ на требования нового Николаевского порядка Уваров предложил направить просвещение по самобытному пути. Он указал, что России нужно такое просвещение, которое давало бы умных, дельных, хорошо подготовленных исполнителей. Просвещение, которое не только бы давало знания, но еще и воспитывало бы верноподданных государя-императора. По сути дела Уваров стремился лишить европейское просвещение его неотъемлемой части – аналитического подхода, критического подхода к окружающему.

Триада «Православие, Самодержавие, Народность» впоследствии стала крылатым выражением и сжатым воплощением русской монархической доктрины. Согласно теории Уварова, русский народ глубоко религиозен и предан престолу, а православная вера и самодержавие составляют непременные условия существования России. Народность же понималась как необходимость придерживаться собственных традиций и отвергать иностранное влияние, как необходимость борьбы с западными идеями свободы мысли, свободы личности, индивидуализма, рационализма, которые православием рассматривались как «вольнодумство» и «смутьянство». Такая концепция позволяла оградить широкие слои населения от получения университетского образования, которое по замыслу Уварова было зарезервировано только для представителей дворянского сословия.

Стремился усилить правительственный контроль над университетами и гимназиями. Вместе с тем при Уварове было положено начало реальному образованию в России и восстановлена практика командирования учёных за границу.

Уваров вывел на новый уровень русское просвещение, в полном противоречии с постулатами этой идеологии. Именно при нём, по крайней мере, ступени этого образования — гимназии, университеты — выходят на европейский уровень, а Московский университет, может быть, становится одним из ведущих учреждений подобного типа в Европе.

А. Левандовский[3]

Несмотря на некоторые заслуги на поприще народного просвещения, деятельность Уварова в целом не имела большого значения для национальной образовательной системы, ввиду того что право на получение образования имели лица лишь дворянского звания (то есть 1% населения страны), тогда как представители большей части населения Российской Империи оказались за пределами созданной им системы и не имели права на получение образования независимо от своих способностей.

Именным Высочайшим указом 1 марта 1846 года министр народного просвещения, действительный тайный советник Сергей Семёнович Уваров возведён, с исходящим его потомством, в графское Российской империи достоинство.

Во время революций 1849 года инспирировал публикацию статьи в защиту университетов, которая крайне не понравилась Николаю I, начертавшему: «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать про себя»[3]. После этого Уваров ушёл в отставку с поста министра, а его преемник Ширинский-Шихматов принялся «закручивать гайки»К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4028 дней], без возражений исполняя пожелания монархаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4028 дней].

6 декабря 1850 года был награждён орденом Св. Андрея Первозванного[4].

В 1851 году в журнале «Современник» (том 27) опубликовал Литературные воспоминания (под псевдонимом А. В.)[5].

Общество возмущало скандальное поведение Уварова во время тяжёлой болезни его родственника по жене Д.Н. Шереметва. Уваров приказал начать опечатывать своей личной печатью имущество ещё живого Шереметева, рассчитывая на огромное наследство. Однако Шереметев справился с недугом и выздоровел. По этому поводу Пушкин написал своё известное стихотворение «На выздоровление Лукулла». В стихотворении есть строки «…И воровать уже забуду/Казённые дрова!» Данные строки имеют вполне реальную историческую подоплёку, так как на ранней стадии своей карьеры Уваров попросту спекулировал государственным имуществом – казёнными дровами, которые выдавались для зимнего отопления помещений университета, академии наук и казённых квартир служащих по вверенному ему ведомству. Вот, что пишет современник:

«Будучи президентом Академии наук, Уваров, назначил вдове шестинедельный срок для очищения казенной квартиры, прибавив свою любимую фразу: «Ни 24 часа долее» — и приказав немедленно прекратить отпуск казенного топлива, а это было в январе. Уваров, grand seigneur, большой вельможа, особенное имел внимание к дровам.»

Наследие

В своём подмосковном имении Уваровка (Гжатский уезд Московской губернии) граф создал частный ботанический сад[6].

В честь С. С. Уварова Александр Бунге назвал один из видов растений семейства Вербеновые (Verbenaceae) — уваровией (Uwarowia Bunge). В его честь назван также минерал уваровит.

В 1857 году сын Уварова Алексей Сергеевич учредил в честь отца Уваровские премии при Академии наук.

Поречье

В подмосковном имении графа Уварова, селе Поречье, проходили знаменитые литературные вечера. Они так и назывались: «знаменитые литературные вечера села Поречье»К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4028 дней]. Поречье находится в 20 километрах от посёлка Уваровка и 40 километрах от города Можайска. Главной достопримечательностью является дворец графа Уварова. Он представляет собой здание с двумя корпусами. Крыша главного (центрального) корпуса построена из стекла. Сейчас под стеклянным куполом находятся растения некогда большого зимнего сада. Лес, окружающий дворец, не менее знаменит, чем его хозяин. Из каждой заграничной поездки граф Уваров привозил с собой диковинные растения, которые адаптировал к российскому климату и высаживал в лесопарковой зоне.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4028 дней] До сих пор там произрастает каштан, которому более 300 лет, и ель в виде трезубца ЗевсаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 4028 дней]. Зимний сад находился недалеко от центрального здания, его павильон был сделан из металлических конструкций и стекла, отапливался с помощью котельной, которая подавала горячую воду в трубы, прикреплённые к стенам.

Личная жизнь

С 1811 года был женат на фрейлине графине Екатерине Алексеевне Разумовской (1783—1849), дочери графа А. К. Разумовского, предыдущего министра народного просвещения. От брака с ней имел трёх дочерей и сына:

В петербургском обществе живо обсуждали и гомосексуальные привязанности Уварова. Назначение им на пост вице-президента академии своего любовника Дондукова-Корсакова высмеял в известной эпиграмме Пушкин («В Академии наук Заседает князь Дундук…»[7]. Отношения поэта с министром складывались не всегда ровно[8].

Память

В Можайске, что располагается неподалеку от усадьбы Уварова, существует улица Уварова.

Напишите отзыв о статье "Уваров, Сергей Семёнович"

Примечания

  1. Essay on the Eleusinian Mysteries (1817), О греческой антологии (1820)
  2. [anguium.narod.ru/200_4.html Арсений Замостьянов. Граф С. С. Уваров — министр народного просвещения.]
  3. 1 2 [echo.msk.ru/programs/netak/697378-echo/ Радио ЭХО Москвы :: Не так, 24.07.2010 14:08 В проекте 'Наше все': Просвещенный хранитель, граф Уваров: Андрей Левандовский]
  4. Карабанов П. Ф. Списки замечательных лиц русских / [Доп.: П. В. Долгоруков]. — М.: Унив. тип., 1860. — 112 с. — (Из 1-й кн. «Чтений в О-ве истории и древностей рос. при Моск. ун-те. 1860»)
  5. Венгеров С. А. А. В. // [runivers.ru/upload/iblock/c8d/Vengerov%20S.A.%20Kritiko-bibliograficheskij%20slovarc%20russkix%20pisatelej%20i%20uchenyx.%20Tom%201.%20Vypuski%201-21.%20A%20y1889cvruur1200sm.djvu Критико-биографический словарь русских писателей и ученых (от начала русской образованности до наших дней)]. — СПб.: Семеновская Типо-Литография (И. Ефрона), 1889. — Т. I. Вып. 1—21. А. — С. 24.
  6. Дробнич О.А. [kukovenko.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=7:uvarovy-i-poretskij-muzej&catid=14&Itemid=129 Поречье Уваровых — памятник культуры XIX в.] // Уваровские чтения — II. — М., 1994. — С. 71—77.
  7. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Psihol/Kon/08.php Библиотека Гумер — Кон И. С. Любовь небесного цвета]
  8. [vivovoco.astronet.ru/VV/THEME/STOP/PUVAR.HTM К вопросу о взаимоотношениях С. С. Уварова и А. С. Пушкина в 30-е гг. XIX века.]

Литература

  • Уваров, Сергей Семенович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Дегтярёва М. И. «Лучше быть якобинцом, чем фейяном»: Жозеф де Местр и Сергей Семёнович Уваров // Вопросы философии. — М., 2006. — № 7. — С. 105—112.
  • Парсамов В. С., Удалов С. В. Сергей Семёнович Уваров // Уваров С. С. Избранные труды. — М.: РОССПЭН, 2010. — С. 5—54.
  • [polit.ru/article/2007/04/11/uvarov/ Триада графа Уварова] // Лекция Алексея Миллера на Полит.ру
  • Пайпс Р. Сергей Семенович Уваров: жизнеописание. — М.: Посев, 2013. ISBN 978-5-9902820-5-6.

Ссылки

  • Фролов Э. Д. Граф Сергей Семёнович Уваров и академический классицизм // [www.centant.pu.ru/centrum/publik/frolov/frol03f.htm Петербургская Академия наук в истории академий мира. К 275-летию Академии наук. Материалы международной конференции] / Санкт-Петербургский научный центр Российской Академии наук. — СПб., 1999. — Т. II. — С. 275—285.
  • Бороздина И. Н. Университеты в России в первой половине XIX века // [tmcdo.net/content/view/34/30/ История России в XIX веке]. — Т-во Бр. А. и И. Гранат и Ко, 1910. — Т. 2.
  • [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-52439.ln-ru Профиль Сергея Семёновича Уварова] на официальном сайте РАН
  • [www.ras.ru/presidents/4f9f715e-071d-4afa-8673-ab94789a0255.aspx С. С. Уваров как Президент Императорской Академии наук]

Отрывок, характеризующий Уваров, Сергей Семёнович

Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.