Уге-хан
| Уге-хан 乌介可汗 | ||
| ||
|---|---|---|
| 840 — 846 | ||
| Предшественник: | Кюлюг-бег-хан | |
| Преемник: | Энянь дэлэ-хан | |
| Вероисповедание: | Манихей | |
| Смерть: | 846 | |
| Супруга: | царевна Тайхэ (太和公主) | |
Уге-хан (кит. упр. 乌介可汗, пиньинь: wujiekehan, палл.: Узце-кэхань) — каган Уйгурского каганата с 840 года по 846 год. Возглавил остатки каганата, вторгся в Китай и погиб.
Правление
В 840 13 родов избрали Уге каганом. Он тут же решил восстановить престиж уйгуров и отбил у кыргызов ханшу-китаянку Тайхэ (太和公主).
Вторжение в Китай 841—843 год
Собрав уйгуров, Уге повёл из подальше от кыргызов, в Китай. Голодные уйгуры принялись грабить крестьян, каган осадил крепость Тьхянь-дэ. Ли Ши прибыл для переговоров с каганом. После сего министр Чисинь, князья Умус дэлэ и Насечур объявили о желании предаться императору, а Тайхэ, наоборот, рекомендовала признать Уге каганом. Гйеганьгяс просил крепость Чжень-ву для кагана и ханши. Ван Хой, гвардейский командующий, выдал уйгурам 20 000 мешков хлеба,
В 841 каган собрал армию и, захватив царевну, напал на Юнь-чжеу, Шо-фан, опустошил Хын-шуй, побил и захватил множество людей; прошёл между Тьхянь-дэ и Чжень-ву, и разграбил пастбища. Император начал собирать войска, а Умус договорился с Тай Мэу захватить и казнить, заманив в Тьхянь-дэ, Чисиня; так и получилось. Насечур, собрав до 7.000 юрт аймака Чисяня, ушел на восток в Чжень-ву и Да-тхун, и через Черные пески в Ши-вэй (совр. Маньчжурия). Чжан Чжунву, главноуправляющий в Ючжеу, разбил его и покорил его народ. Нагйечжо бежал к Уге, был арестован и убит.
У Уге было войско, оценочно 100 000[1]. У горы Люймынь-шань он поставил ставку, на юге был Датун. Дэлэ Пангюйчже, Адуньнин и пр., всего четыре аймака, и предводитель Цаомони с 30 000 человек покорились Чжан Чжунву.
В 842 Умус хотел предать кагана. Каган напал на Юньчжоу и император решил, что станет относиться к нему как к врагу. Лю Мянь был разбит в сражении с каганом. Умус с тремя поколениями и 2 000 конницы главного старейшины Дэлэ, , явился в Чженьву и покорился. Умусу дали военный чин и княжеское достоинство Хуайхуа Гюнь-вана, а Тьхяньдэ переименовать в Гуй-и-гюнь. Умус просил оставить его со всем родом в Тайюане, чтобы, служа императору, защищать границы. Император приказал Лю Мянь разместить род его по разным местам в Юньчжоу и Шочжоу.
Хан отправил посланника просить у императора войска для возвращения в степь, и уступить на время город Тяньдэ. Император отказал. Хан с досады ограбил Датхунчуань, и, продолжая сражаться, напал на Юньчжоу. Правитель укрепился окопами и не смел выступить. Решено расставить войска от Тайюаня на север. Вскоре Умус явился к императору, и был награждён императорской фамилией Ли. Умус наименован Сычжун, Аличжи назван Сычжен, Сивучжо назван Сыи, Улосы назван Сы-ли, Аййеву назван Хуншунь; последний определен помощником начальника корпуса Гуйигюнь. После сего указано Лю Мянь быть уйгурским надзирателем в южной стороне, Чжан Чжунву надзирателем в восточной стороне, Сычжун управляющим западными дансянами и главнокомандующим против мятежников, на юго-западе полководцу Лю Мянь расположиться лагерем в Яймынь. Ещё указано Хэ Цинчао, правителю в Иньчжоу, и Киби Туну, правителю в Юйчжоу, с заграничными войсками выступить в Чженьу и соединиться с Мянь и Чжун-ву, приближаясь несколько к кочевьям уйгур. Сы-чжун несколько раз далеко заходил в уйгурские кочевья, чтобы уговорить уйгур покориьться Китаю. Мянь отделил часть войск шатосцев для усиления Ли Сы-чжуна. Корпус Хэчжунгюнь с 500 конницы усилил Хуншуня. Мянь пошел вперед и расположился в Юньчжоу. Сычжун остановился для охранения большого палисада. Хэй Бин, с корпусом Хэчжунгюнь, вступил в сражение с уйгурами и разбил их.
В 842 году Хун Шунь разбил уйгуров. Мянь и Ши Хун, помощник главноуправляющего в Тяньдэ, с сильною конницею из шатосцев и киби выступили в ночи в Юнь-чжоу, пошли в Маи на пограничное укрепление Аньчжунсай. Встретившись с уйгурами, он вступил в сражение и разбили их. Уге тогда подходил к Чженьву. Хун поспешил вступить в эту крепость; в ночи пробил отверстие в стене, чрез которое вышел, и вступил в жаркое сражение. Уге в страхе отступил. Хун преследовал его до гор Шаху-Шань. Уге, израненный, обратился в бегство. Хун встретился с царевною и возвратился с нею. Он покорил Дэлэ и прочих, всего несколько десятков тысяч, взял весь обоз и жалованные императором грамоты.
Смерть
Разбитый каган бежал в степь, где нашёл убежище у племени Хэйчэцзы (вероятно, дословный перевод с тюркского на китайский, значит «Чёрная телега»). Хун Шунь (弘順) отправил подарки «чёрнотележным» и те убили Уге. В основном уйгуры пришли в Ючжоу и сдались, другие пали от голода и болезней, многих захватили «чёрнотележные».
В 846 остатки уйгур избрали каганом Энянь дэлэ-хана, младшего брата Уге-хана.
| Предшественник: Кюлюг-бег-хан |
Уйгурский каган 840— 846 |
Преемник: Энянь дэлэ-хан |
Напишите отзыв о статье "Уге-хан"
Примечания
- ↑ В реальности гораздо меньше, но более 10 000
Ссылки
- [gumilevica.kulichki.net/OT/ot30.htm#ot30text4 Л. Н. Гумилёв Древние Тюрки. Глава XXX. УЙГУРИЯ В VII—IX вв.]
Отрывок, характеризующий Уге-хан
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.
От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
