Углов, Фёдор Григорьевич

Фёдор Григорьевич Углов
Место рождения:	Чугуево, Киренский уезд, Иркутская губерния, Российская империя
Научная сфера:	медицина, хирургия
Место работы:	Санкт-Петербургский государственный медицинский университет им. академика И. П. Павлова
Учёная степень:	доктор медицинских наук (1949)
Учёное звание:	академик АМН СССР (1967) член-корреспондент АМН СССР (1955) профессор (1949)
Альма-матер:	Иркутский государственный медицинский университет, Саратовский государственный университет
Награды и премии:

Фёдор Григо́рьевич Угло́в (22 сентября (5 октября) 1904 — 22 июня 2008) — советский и российский хирург, писатель и общественный деятель, доктор медицинских наук, профессор. Главный редактор журнала «Вестник хирургии имени И. И. Грекова» (1953—2006)

Академик АМН СССР (1967; член-корреспондент 1955). Лауреат Ленинской премии (1982). Член Союза писателей России. Член КПСС с 1931 года.

Биография

Родился 22 сентября (5 октября) 1904 год в деревне Чугуево Киренского уезда Иркутской губернии (ныне Киренский район, Иркутская область). Отец — Григорий Гаврилович Углов (1870—1927). Мать — Анастасия Николаевна Углова (ур. Бабошина) (1872—1947). Всего в семье было шестеро детей.

Образование

Oкончил семилетку и педагогический техникум в Киренске. В 1923 году поступил на медицинский факультет Восточно-Сибирского университета (ныне Иркутский государственный университет). На втором курсе после поездки в Ленинград тяжело заболел: перенёс брюшной и сыпной тиф с осложнениями, сепсис, длительное время находился без сознания на грани жизни и смерти. Выжил только благодаря стараниям однокурсницы, взявшей (несмотря на имевшегося маленького ребёнка) еле передвигавшегося после болезни молодого человека к себе на попечение и ставшей впоследствии его женой.

Учёбу на пятом курсе продолжил в Саратовском университете, который окончил в 1929 году. Получив диплом, Фёдор Григорьевич работал участковым врачом в селе Кисловка Нижневолжского края (1929), затем — в селе Отобая Гальского района Абхазской АССР (1930—1933) и в больнице имени Мечникова в Ленинграде (1931—1933). Принимал участие в борьбе с «кулаками» во время коллективизации в начале 1930-х годов, о чём впоследствии писал в автобиографической книге «Сердце хирурга».

Профессиональная карьера

По окончании интернатуры в городе Киренске работал главным врачом и заведующим хирургическим отделением межрайонной больницы водников (1933—1937).

На заре его профессиональной деятельности, ещё до широкого признания, в адрес Ф. Г. Углова поступали и пессимистичные отзывы: так ленинградский профессор А. М. Заблудовский, услышав о хирургических отчётах Углова, в 30-е годы 20-го века сказал: «Это всё выдумки барона Мюнхгаузена». Позднее, изучив операции, проведённые Угловым, Заблудовский изменил своё мнение.

В 1937 году Ф. Г. Углов поступил в аспирантуру Ленинградского государственного медицинского института усовершенствования врачей. Среди его первых научных работ были статьи «О гнойниках прямой мышцы живота при брюшном тифе» (1938), «К вопросу об организации и работе хирургических отделений на далекой периферии» (1938). После защиты кандидатской диссертации на тему «Смешанные опухоли (тератомы) пресакральной области» (1939) Ф. Г. Углов работал ассистентом (1940—1943), доцентом (1944—1950) кафедры хирургии этого института. В 1949 году он защитил докторскую диссертацию на тему «Резекция лёгких».

Во время советско-финской войны 1939—1940 гг. Фёдор Григорьевич служил старшим хирургом медсанбата на Финском фронте.

После начала Великой Отечественной войны на протяжении всех 900 дней блокады Ленинграда он работал в осаждённом городе хирургом, начальником хирургического отделения одного из госпиталей. Выжил, по собственному признанию, благодаря тому, что в течение месяца замещал директора госпиталя и имел обязанность снимать пробу с еды для больных на кухне.

С 1950 года Фёдор Григорьевич преподавал в 1-м Ленинградском медицинском институте (ныне — Санкт-Петербургском государственном медицинском университете имени академика И. П. Павлова). С 1950 по 1991 г. руководил кафедрой госпитальной хирургии №2 с клиникой[Санкт-Петербургский государственный медицинский университет|Первого Ленинградского медицинского института ]], до 1972 г. был директором ВНИИ пульмонологии МЗ СССР, создал большую хирургическую школу.

Пенсия

Фёдор Григорьевич любил читать историческую литературу, работать на садовом участке, бывать на природе, собирать грибы, кататься на лыжах. В последние годы жизни увлекался народным целительством и нетрадиционной медициной (в основном, рефлексотерапией). Практиковал ежедневные обливания холодной водой. Будучи крещён ещё в детстве, в конце жизни стал глубоко верующим православным христианином.

Одну из последних операций выполнил накануне собственного столетия в присутствии представителей Книги рекордов Гиннеса, осуществлявших её видеозапись.

В интервью газете «Аргументы и факты» Углов сообщал, что сохраняет способность к осуществлению интимной жизни в возрасте 100 лет благодаря соблюдаемому им с юности правилу совершать не более одного-двух половых актов в неделю и бдительному отношению к своему здоровью. Последний ребёнок Углова родился, когда отцу было 66 лет.

Весной 2006 года перенёс инсульт, который стал следствием плохо проведенной операции (удаление камней в почке), затем последовал полугодичный период реабилитации, большую часть которого хирург провёл на своей даче в Комарово. Скончался 22 июня 2008 года в Санкт-Петербурге на 104-м году жизни от сердечного приступа. Похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.

Семья

Был женат дважды. Первая жена — Вера Михайловна (ур.Трофимова), гинеколог. Поженились в 1926 году, учась в одной группе в университете. У них родились три дочери — Татьяна, Эдита и Елена (ум. 2011).

Вторая жена — Эмилия Викторовна Углова-Стрельцова (род. 14.08.1936), кандидат медицинских наук. Поженились в 1964 году. Их сын — Григорий Фёдорович Углов (10 июня 1970), дирижёр, старший преподаватель в РГПУ им. Герцена.

У Фёдора Углова при жизни было 9 внуков, 9 правнуков, 2 праправнука.

Достижения в хирургии

Ф. Г. Углов одним из первых в стране успешно выполнил сложнейшие операции на пищеводе, средостении, при портальной гипертензии, аденоме поджелудочной железы, при заболеваниях легких, врождённых и приобретённых пороках сердца, аневризме аорты. Он является автором изобретения «Искусственный клапан сердца и способ его изготовления» (1981, 1982). Ф. Г. Углов как хирург обладал уникальной хирургической техникой, нашедшей высокую оценку многих известных хирургов мира.

Профессор Углов — ваше национальное достояние. Он двинул хирургию так же высоко, как вы двинули покорение космоса.

— Майкл Эллис ДеБейки, американский кардиохирург

Выдающийся хирург, учёный и педагог, Ф. Г. Углов до последних дней был полон энергии. Работая в должности профессора кафедры госпитальной хирургии СПб ГМУ имени академика И. П. Павлова, он проводил обходы и консультации хирургических больных, занятия со студентами и молодыми хирургами, выполнял операции, многие из которых по-прежнему уникальны. Профессиональная деятельность Ф. Г. Углова получила высокую оценку коллег-современников.

Академик Углов остаётся в памяти как незаурядная, исторических масштабов личность, мы преклонялись, равнялись на хирурга Божией милостью.

— председатель горкомитета С.-Петербурга по здравоохранению профессор Юрий Щербук

Публицистика

В 1974 году в свет вышла первая художественная книга Углова «Сердце хирурга». Она несколько раз переиздавалась в России, переведена на многие языки мира. Ещё до Великой Отечественной войны Фёдор Григорьевич начал борьбу за трезвость в стране: читал лекции, писал статьи, письма в ЦК и Правительство. Убеждённый сторонник трезвости, Углов активно выступал за искоренение привычек к употреблению алкоголя и табака, рассказывал читателю о действии спиртного и табачного дыма на важнейшие внутренние органы — мозг, сердце, лёгкие, органы ЖКТ, подкрепляя свои тезисы многочисленными примерами собственной врачебной практики.

На данную тематику Углов создал книги:

• «В плену иллюзий»,
• «Самоубийцы»,
• «Ломехузы»,
• «Капкан для России»,
• «Человеку мало века»,
• «Правда и ложь о разрешённых наркотиках».

Борьба за трезвость, возрождённая Угловым, была направлена не только на взрослое население, но и заключалась в мерах по предотвращению потребления алкоголя в младенческом возрасте через кефир, который в те годы, по данным, приведенным Угловым со ссылкой на БМЭ содержал от 0,12 % (однодневный) до 0,88 % (трехдневный кефир) алкоголя, и вытеснению его из рациона детского питания. По мнению Углова, кефир, которым вскармливали грудных детей, а также употребляемый беременными и кормящими женщинами, должен быть заменён молочнокислыми продуктами, приготовляемыми без брожения — ряженкой, простоквашей, болгарской простоквашей и т. д..

К наркотикам, помимо алкоголя и табака, Углов относил и рок-музыку, распространение которой, по его мнению, поддерживается орденом иллюминатов.

Также известен знаменитой статьей «О недопустимости потребления алкоголя», посвященной вреду любых доз алкоголя и восстановлению в общественном сознании понятия о трезвости как необходимом условии народного благополучия (написана во время антиалкогольной кампании 1980-х гг.).

Рекомендации

В своих книгах академик Углов даёт рекомендации, касающиеся продления жизни и достижения здоровья:

• Люби Родину. И защищай её. Безродные долго не живут.
• Люби работу. И физическую тоже.
• Умей владеть собой. Не падай духом ни при каких обстоятельствах.
• Никогда не пей и не кури, иначе бесполезны будут все остальные рекомендации.
• Люби свою семью. Умей отвечать за неё.
• Сохрани свой нормальный вес, чего бы тебе это ни стоило. Не переедай!
• Будь осторожен на дороге. Сегодня это одно из самых опасных для жизни мест.
• Не бойся вовремя пойти к врачу.
• Избавь своих детей от разрушающей здоровье музыки.
• Режим труда и отдыха заложен в самой основе работы своего тела. Люби своё тело, щади его.
• Индивидуальное бессмертие недостижимо, но продолжительность твоей жизни во многом зависит от тебя самого.
• Делай добро. Зло, к сожалению, само получится.

Взгляды

На протяжении всей жизни был последовательным пропагандистом трезвого образа жизни; в качестве первоочередных мер предлагал запрет продажи алкогольной и табачной продукции в СССР. Углов был бессменным председателем Союза борьбы за народную трезвость, основанного в конце 1988 года. Табак и алкоголь Углов причислял к «разрешённым наркотикам», ссылаясь на работу А. Н. Тимофеева «Нервно-психические нарушения при алкогольной интоксикации» (Л., 1955).

Также в 1991 году он стал одним из учредителей «Славянского Собора».

Ряд исследователей отмечают, что, по мнению Углова, до XIX века пьянство не было свойственно русскому народу и что его внедрили и поддерживали евреи с целью подрыва русского национального характера

В намеренном спаивании советских граждан Углов обвинял ЦРУ США, сионистов и империалистическую агентуру.. Доктор политологии из Еврейского университета в Иерусалиме Ицхак Брудны (англ. Yitzhak Brudny) отмечает, что провал антиалкогольной кампании 1986 года Углов объяснял сговором бюрократии и «этнических нерусских» (евреев) в СМИ, противостоящих идее трезвости русского народа.

Исследователь антисемитизма доктор философии Вадим Россман также считает, что обвинение Угловым евреев в распространении алкоголизма в России содержит элементы теории заговора. Сам Углов обвинения в антисемитизме категорически отвергал.

Историк и политолог, специалист по радикальным националистическим идеологиям Вальтер Лакер считает, что кампания Углова «в некоторой степени схожа с крайностями трезвеннического движения на Западе; Для Углова и последователей антиалкоголизм — это новая религия со значительной примесью крайне-правых элементов».

В 1988 году в журнале «Огонёк» была опубликована статья Льва Овруцкого, где отмечалось, что книга Углова «В плену иллюзий», а также одна из его статей в журнале «Наш современник», изобилуют ссылками на Ивана Сикорского, называемого Угловым «замечательным ученым» и «известным психиатром». Автор статьи также подвергал критике убежденность Углова в том, что в своем абсолютном большинстве народ готов к трезвому образу жизни и с нетерпением ждет такого решения, подчеркивая, что этим убеждением Углов впадает в ошибку, на которую указывал Владимир Ленин — «принять изжитое для авангарда за изжитое для масс». Лев Овруцкий отмечал, что «под пером Углова трезвость приобретает угрюмые и так узнаваемые черты догматического стремления насильно облагодетельствовать человека» и что лексика экспрессивных призывов Углова к трезвости схожа с лексикой, характерной для 1937 или 1948 годов. Указывал Лев Овруцкий также «не только на стилевые», но и «явные фактические передержки» в ряде заявлений Углова. Лакер также ссылался на эту статью из «Огонька». По мнению американского историка и политолога, в этой статье среди источников работ Углова отмечаются идеологи «Чёрной сотни» и других квазифашистских движений.

Углов был близким другом митрополита Иоанна (Снычёва) и был близок к нему по взглядам.

Социолог Николай Митрохин также отмечает близость Углова с русскими националистами и активную пропаганду антисионизма. Углов даже укрывал в своей клинике от угрозы ареста одного из ленинградских националистов Сергея Семанова, обеспечив ему не только место в палате, но и даже наличие вина в холодильнике.

Награды и почётные звания

• Орден «За заслуги перед Отечеством» III степени (9 февраля 2005 года) — за выдающиеся заслуги в области здравоохранения и медицинской науки
• Орден «За заслуги перед Отечеством» IV степени (17 июня 2000 года) — за заслуги перед государством, большой вклад в развитие здравоохранения и многолетнюю добросовестную работу
• Орден Отечественной войны II степени
• Два ордена Трудового Красного Знамени
• Орден Дружбы народов
• Медаль «За боевые заслуги»
• Медаль «За оборону Ленинграда»
• Нагрудный знак «Изобретатель СССР»
• Ленинская премия (1961) — за разработку хирургических методов лечения заболеваний лёгких
• Премии Склифосовского
• Премии им. А. Н. Бакулева
• Первая национальная премия «Призвание» в номинации «За верность профессии» (2002)
• Международная премия святого Андрея Первозванного в номинации «За веру и верность» (2003)
• Золотой знак Минздрава РФ (2003)
• Лауреат конкурса «Золотая десятка Петербурга — 2003» в номинации «За честное служение Отечеству» (2004)

Ф. Г. Углов занесён в Книгу рекордов Гиннесса как старейший практикующий хирург в России и СНГ.

Память

• 7 октября 2014 года в Петербурге на Петроградской стороне состоялось торжественное открытие сквера имени Фёдора Григорьевича Углова. Сквер находится на пересечении улиц Льва Толстого и Рентгена, перед окнами клиники госпитальной хирургии нынешнего Государственного медицинского университета, которую долгие годы возглавлял Углов.
• 7 октября 2016 года у здания Санкт-Петербургского государственного медицинского университета был установлен памятник Фёдору Углову. Композиция являет собой собирательный образ медсотрудника, заботливо полусклонившегося над пациентом. На пьедестале начертаны слова Углова: «Труд врача - в высшей степени гуманен и благороден».

Публикации

Книги

• [www.uglov.tvereza.info/knihi/sh/1.html «Сердце хирурга»] (1974) ISBN 978-5-17-047522-3
• [www.uglov.tvereza.info/knihi/csl/1.html «Человек среди людей (записки врача)»] — М.: «Молодая гвардия», 1978. — 272 с.
• Углов Ф. Г., Дроздов И. В. [www.uglov.tvereza.info/knihi/jlmsv/1.html Живём ли мы свой век]. — М.: «Молодая гвардия», 1983. — 240 с. — 100 000 экз.
• [www.uglov.tvereza.info/knihi/pbm/1.html «Под белой мантией»] (1984) ISBN 5-265-01208-7
• «Образ жизни и здоровье» (1985)
• [orthomed.ru/pms.php?id=library.badhabits.v0007 «В плену иллюзий»] (1985) / «Из плена иллюзий» (1986)
• «Береги здоровье и честь смолоду» (1988) ISBN 5-7155-0133-4
• Углов Ф. Г. [optimalist.narod.ru/uglov.3.htm Ломехузы]. — Л., 1991.
• [www.miroslavie.ru/optimalist/uglovf.htm «Самоубийцы»] (1995)
• [www.uglov.tvereza.info/knihi/kdr/1.html «Капкан для России»] (1995)
• [www.uglov.tvereza.info/knihi/cmv/0.html «Человеку мало века»] (2001) ISBN 5-02-026165-3
• [www.uglov.tvereza.info/knihi/pilorn/k.html «Правда и ложь о разрешённых наркотиках»] (2004) ISBN 5-89747-057-8
• «Тени на дорогах» (2004)

Монографии

• «Резекция лёгких» (1950, 1954)
• «Рак лёгкого» (1958, 1962; переведена на китайский и польский языки)
• «Тератомы пресакральной области» (1959) (в соавторстве с Р. А. Мурсаловой)
• «Диагностика и лечение слипчивого перикардита» (1962) (в соавторстве с М. А. Самойловой)
• «Хирургическое лечение портальной гипертензии» (1964) (в соавторстве с Т. О. Корякиной)
• «Осложнения при внутригрудных операциях» (1966) (в соавторстве с В. П. Пуглеевой, А. М. Яковлевой)
• «Катетеризация сердца и селективная ангиокардиография» (1974)(в соавторстве с Ю. Ф. Некласовым)
• «Патогенез, клиника и лечение хронической пневмонии» (1976)
• «Основные принципы синдромальной диагностики и лечения в деятельности врача-хирурга поликлиник» (1987)

А также автор более 200 статей в художественно-публицистических и более 600 статей — в научных журналах.

См. также

• Кардиолог Николай Амосов
• Академик Фёдор Углов (поезд)

Литература

• Зубцовский В. Н. Углов Федор Григорьевич // Большая медицинская энциклопедия: В 30 томах / Главный редактор Б. В. Петровский. — 3-е издание. — М.: Советская энциклопедия, 1985. — Т. 26. Углекислые воды — Хлор. — С. 9. — 560 с. — 150 000 экз.

Ссылки

• [www.uglov.tvereza.info/ Неофициальный сайт Ф. Г. Углова]
• [www.soronto.hostoi.com/ Зеркало неофициального сайта Ф. Г. Углова]

Отрывок, характеризующий Углов, Фёдор Григорьевич

Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.