Угон самолёта Ан-24 в Китай (1985)

Рейс 101/435 Аэрофлота
Ан-24Б компании Аэрофлот, аналогичный угнанному
Общие сведения
Дата	19 декабря 1985 года
Характер	Угон самолёта
Место	близ Ганьнаня, Хэйлунцзян (КНР)
Воздушное судно
Модель	Ан-24Б
Авиакомпания	Аэрофлот (Якутское УГА, Якутский ОАО)
Пункт вылета	Якутск
Остановки в пути	Чульман, Нерюнгри Кадала, Чита
Пункт назначения	Иркутск
Рейс	101/435
Бортовой номер	СССР-47845
Дата выпуска	24 декабря 1971 года
Пассажиры	46
Экипаж	5
Выживших	51 (все)

См. также: Рейс 101 и Рейс 435

Угон самолёта Ан-24 в Китай — террористический акт (угон самолёта), произошедший в четверг 19 декабря 1985 года, когда пассажирский самолёт Ан-24Б компании Аэрофлот был захвачен одним из пилотов, после чего, по требованию угонщика, направлен в Китай. В результате данного происшествия никто не погиб.

Самолёт

Ан-24Б с заводским номером 17307407 и серийным 074-07 был выпущен Киевским авиационным заводом 24 декабря 1971 года и передан Министерству гражданской авиации. Авиалайнер получил регистрационный номер CCCP-47845 (в некоторых источниках ошибочно указан номер 42845) и направлен в Якутское управление гражданской авиации, где с 25 января 1972 года начал эксплуатироваться.

Экипаж

Командиром экипажа был 36-летний пилот 2-го класса Вячеслав Сергеевич Абрамян. Выпускник Сасовского лётного училища, он был квалифицирован на командира Ан-2 и Ан-24, а также имел опыт работы в сельхозавиации. Вторым пилотом был 33-летний лезгин Шамиль Гаджи-Оглы Алимурадов. Вместе пилоты работали уже два месяца. Кроме них в состав экипажа входили штурман, бортмеханик и стюардесса.

Угон

Самолёт выполнял пассажирский рейс 101/435 по маршруту Якутск — Нерюнгри — Чита — Иркутск, а на его борту находились 5 членов экипажа и 46 пассажиров (в некоторых источниках число пассажиров 38 или 44). На подходе к Чите штурман отлучился из кабины в туалет. Следом в салон вышел второй пилот Алимурадов, который вскоре вернулся в кабину и сообщил, что стюардессе требуется помощь бортмеханика. Когда бортмеханик вышел в салон, оставив пилотов в кабине одних, Алимурадов закрыл дверь из кабины на замок, после чего достал пронесённый на борт самодельный нож и приставил его к горлу командира Абрамяна, потребовав лететь на юг в сторону Китая. С помощью специальной кнопки командир предупредил диспетчера об угоне, после чего попытался приземлиться на военном аэродроме. Однако стоявший позади него угонщик быстро распознал хитрость и заставил держать южное направление, а также через дверь предупредил бортмеханика со штурманом, чтобы те прекратили попытки проникнуть в кабину.

На подходе к советско-китайской границе командир связался с диспетчером и сообщил о ситуации, на что получил данные по настройке радиокомпаса на ближайший доступный китайский аэропорт — Цицикар. Вскоре советский авиалайнер оказался над китайской территорией, но при этом китайские пограничные войска не стали поднимать истребители для его перехвата. Помимо этого, вскоре стрелка радиокомпаса несколько раз изменяла направление. По версии Абрамяна, китайские власти, из-за напряжённых на тот момент отношений с Советским Союзом, намеренно начали сбивать самолёт с маршрута и водить его по кругу в горном районе. Этим действием, как считает Вячеслав Абрамян, власти КНР хотели, чтобы у самолёта закончилось топливо, после чего он потерпел бы катастрофу. Поняв, что в таких условиях достичь аэропорта будет невозможно, пилот выбрал одно из рисовых полей. Примерно в 14:30 с выпущенными шасси Ан-24 совершил аварийную посадку в районе Ганьнаня, что в провинции Хэйлунцзян на северо-востоке Китая. Никто из людей на борту при этом не пострадал, а самолёт получил лишь небольшие повреждения.

Последствия

Самолёт приземлился на одно из колхозных полей, председатель которого вскоре сообщил в Цицикар о произошедшем. К 20:00 прибыли сотрудники службы безопасности, которые через час поставили вокруг самолёта оцепление из военных. После переговоров, угонщика Алимурадова забрали в Харбин для допросов, а остальным людям в самолёте была выдана тёплая одежда (температура воздуха опускалась до -25°C). После прибытия посла СССР и спустя 29 часов нахождения в оцеплении, пассажиры и экипаж были доставлены на автомобилях в Цицикар, а 21 декабря — в Харбин, откуда уже на самолёте Ту-134 были доставлены в Читу.

По результатам допроса Алимурадова были установлены мотивы его поступка. Оказывается, тот был обижен на своё руководство, так как после обучения в лётной академии его не стали повышать до командира экипажа. Тогда Алимурадов стал писать жалобы в вышестоящие инстанции, в результате чего его 5 раз направляли на обследование к невропатологу и даже кратковременно снимали с лётной работы. Неудачными были и попытки обращения в консульство США. Тогда и возникла мысль об угоне самолёта, тем более, что пилотов тогда не проверяли на предмет наличия оружия. 4 марта 1986 года в Харбине состоялся суд, на котором Шамиля Алимурадова приговорили к 8 годам тюрьмы. В 1989 году его передали Советскому Союзу, а 21 июня 1990 года в Якутске уже советский суд приговорил угонщика ещё на 5 лет.

Командира экипажа Вячеслава Абрамяна допрашивали полгода, после чего отпустили. Однако в авиаотряде его уволили, отказываясь брать обратно. Лишь через 2 года Абрамян смог вернуться на лётную работу, которую завершил уже только в 1998 году в звании пилота 1-го класса. По данным на 2010 год он работал в авиакомпании «Якутия» заместителем генпредставителя в Москве.

Что до самолёта Ан-24, то его тракторами перетащили на более удобную площадку. В январе 1986 года прибывший из СССР экипаж в составе 10 человек поднял машину в воздух и перегнал в Читу. По другим данным, самолёт был доставлен железнодорожным транспортом в Борзю. После ремонта авиалайнер продолжил эксплуатироваться в Якутском УГА, а с 1993 года — в образованной на базе данного УГА авиакомпании «ЯкутАвиаТранс», бортовой номер при этом сменился на RA-47845. В 2000 году лайнер был поставлен на хранение в Якутском аэропорту. По имеющимся данным, к тому времени самолёт совершил в общей сложности 26 200 полётов суммарной продолжительностью 39 380 часов. В 2009 году борт 47845 был порезан на металлолом.

Ссылки

• Антонова, Ирина [news.iltumen.ru/topic.php?id=98299 Как Ан-24 сел на рисовое поле] (рус.). Ил Тумэн (17 декабря 2010). Проверено 28 июля 2014.
• Лена Алексеева. [meduza.io/feature/2016/08/24/kariernyy-vzlet Карьерный взлёт] Как советский пилот угнал пассажирский самолёт в Китай (рус.). Meduza (24 августа 2016). Проверено 24 августа 2016.

Отрывок, характеризующий Угон самолёта Ан-24 в Китай (1985)

– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.