Угры
У́гры — обобщающее этническое имя, присвоенное родственным по языку народам — манси, хантам и венграм (мадьярам)[1]. Угорские языки и родственные им финно-пермские языки относятся к уральской языковой семье. К современным народам, говорящим на угорских языках, относят венгров и обских угров (хантов и манси).
Содержание
Происхождение этнонима
По общепринятой версии этноним «угры» происходит от древнетюркского слова «Огур», входящего как компонент во многие этнонимы огурских народов: болгары, оногуры, утургуры, кутургуры и т. д. и означающее «рог» (часть, единицу). Первая же часть имени означала число племенной структуры: «пять», «десять», «тридцать». Такие строения государства гуннов как «Десять рогов» (онногуры) и «Пять частей» южных гуннов (булгар) зафиксированы в китайских летописях[2].
Этническая история угров
Угры упомянуты в хрониках как участники похода вестготского короля Алариха II на Рим в 410 году н. э.
Коми-зыряне одними из первых познакомились с предками хантов и манси, назвав их Йӧгра. Этот термин заимствовали русские, озвучившие его как югра.
Различаются угры обские (ханты и манси) и дунайские (венгры). В русских летописях упоминаются чёрные угры (мадьяры) и белые угры (гунны). По всей видимости, именно этот славянский этноним затем был заимствован другими европейскими народами: ср. нем. Ungarisch, фр. hongrois, англ. Hungarian, ср.-лат. hungarus. Сами себя венгры называют magyar — мад(ь)ярами.
В «Повести временных лет» (XII век) предки венгров названы «уграми», а предки хантов и манси — «югрой». Позднее имя «югра» закрепилось преимущественно за хантами. «Югра» не может считаться связанной с древнерусским «угре» (см. угрин, угре)[3]. В лингвистической классификации «угорская ветвь» финских языков генетически восходит к древней уральской языковой семье. В составе этой семьи угорская ветвь, вероятно, обособилась уже в отдалённые времена (4-е-3-е тысячелетия до н. э.), причём протоугры первоначально сосредоточились на грани южной тайги и лесостепи Западной Сибири, от Среднего Урала до Прииртышья. Отсюда предки манси и хантов расселились далее на север, а предки венгров в VIII—IX веках, двигаясь на запад, достигли Дуная[1].
Угры, совместно с древними ираноязычными и тюркоязычными племенами, участвовали в этногенезе многих народов Евразии. Эти угро-тюрко-иранские союзы племён упоминаются у античных и восточных авторов под названиями: гунны и уи-бэй-го[4], оногуры, авары, булгары и др.
См. также
Напишите отзыв о статье "Угры"
Примечания
Литература и ссылки
- Иванов В. А. [www.booksshare.net/index.php?id1=4&category=history&author=ivanov-va&book=1999 Древние угры-мадьяры в Восточной Европе]. — Уфа, 1999.
| Серия статей о | |
| Венграх | |
 | |
| Культура | |
|---|---|
| Этнические группы | |
| Исторические общности | |
| Диаспора | |
| Родственные народы | |
| Венгерский язык | |
| Традиционный ареал обитания | |
| Религия | |
| История • Мадьяризация • Руны | |
| Портал «Венгрия» |
Отрывок, характеризующий Угры
В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
