Удостоверяющая печать
Удостоверяющая печать — инструмент для заверения подлинности документов, а также оттиск, полученный с помощью этого инструмента. Оттиск печати может быть выполнен на пластичном материале (сургуче, воске, пластилине) или выглядеть как фигурный рельеф на бумаге. Будучи установленной на кольце, печать называется перстнем-печаткой. Ниже описаны инструменты и способы создания отпечатка.
Если оттиск сделан как рельеф, с помощью сильного давления на бумагу, и имеет в местах касания печати уплотнения — это сухая печать. В прочих случаях используется жидкое или сжиженное вещество вроде чернил или воска, обычно цветом отличающееся от бумаги.
В юридических целях определение печати могут расширить, включив штампы[1] и даже написание специальных слов (например, «seal» или «L.S.» в американском законодательстве).[2]
Изучением печатей занимается вспомогательная историческая дисциплина сфрагистика.
Содержание
Оттиск
Печати служат для заверения подлинности документов. Они ставятся прямо на лицевую сторону документа или прикрепляются к документу шнуром либо лентой (часто окрашенной в цвета владельца) или узкой полоской, нарезанной и сложенной, но не отделённой от документа. Это позволяет заверить подлинность, не допуская повторного использования печати. Если злоумышленник попытается убрать печать в первом случае, она сломается. В прочих случаях, хоть злоумышленник и может оторвать шнуры от бумаги, ему всё равно понадобится отделить их, чтобы поместить печать на другой документ — а это может разрушить печать, потому что шнуры стараются связывать в узелки внутри воска печати. Многие правительства по-прежнему прилагают печати, к примеру, к патентам на что-нибудь. Хотя многим правовым инструментам требуются печати для проверки подлинности (например, акту или соглашению), частные лица пользуются печатями всё реже и реже, хотя в некоторых краях ещё в ходу печати, используемые в частном и государственном секторах бизнеса.
Печати прикладывались к письмам и посылкам, чтобы указывать, был ли вскрыт предмет после применения печати. Это и запечатывало предмет от взлома, и доказывало, что посылка действительно от заявленного отправителя и не подделка. Чтобы запечатать, например, письмо, автор должен согнуть письмо, залить воском сверху страницы и сделать оттиск кольцом, металлической печатью либо иным инструментом. Правительства часто сопровождают тайные письма гражданам гербовой печатью. Для этих целей печати используются редко, исключительно в церемониальных целях.
Нотариусы всё ещё используют печати каждодневно. К примеру, в Великобритании каждый дипломированный нотариус имеет личную печать, зарегистрированную у властей и несущую на себе его имя и живописную эмблему, часто животную — похожее сочетание использовалось на многих печатях в Древней Греции.
В странах Центральной и Восточной Европы, а также в Восточной Азии, подпись недостаточна при проверке подлинности документа в любом виде бизнеса, и все руководители, как и многие бухгалтера и прочие работники, имеют личную печать, как правило содержащую просто текст с их именем и должностью. К примеру, в Японии такая печать носит название инкан. Печать применяется ко всем письмам, счетам и подобным документам. В Европе ныне для этого используются пластиковые самосмазывающиеся печати.
Печати также размещались на архитектурной или инженерной строительной документации или планах, удостоверяя личность лицензированного профессионала, руководящего работами.[3][4][5] В зависимости от органа власти, обладающего юрисдикцией для проекта, эти печати могут быть тиснением и подписью, штампом и подписью, либо — в некоторых случаях — компьютерным факсимиле исходной печати, заверенной цифровой подписью профессионала, приложенной как защищённый файл.[6] По идентичности печатей профессионала можно установить юридическую (иногда и финансовую) ответственность за любые ошибки и упущения.[7]
Древний Ближний Восток
Печати использовались ранними цивилизациями и представляют значительный интерес для археологов. В Древней Месопотамии печати гравировались на цилиндрах. Поворачивая их, можно было оставить оттиск на глине и сделать пометку для товара. В Древнем Египте цари имели кольца-печатки.
Недавно были найдены печати в Южной Аравии, датированные временем Химьяра. Иллюстрация показывает имя, написанное на арамейском (Yitsḥaq bar Ḥanina) и выгравированное задом наперёд так, чтобы оно стало видимым на оттиске.
Древняя Греция и Рим
С начала 3 тысячелетия до н. э. и до Средневековья печати различных типов были в ходу как на Эгейских островах, так и на материковой Греции. В раннеминойскую эру они делались из мягкого камня и слоновой кости, а изображения на них обладали своей спецификой. В среднеминойскую эру появился новый набор форм, мотивов и материалов. Твёрдый камень требовал новой, ротационной техники резьбы по камню. В бронзовый век появились превосходные линзообразные печати и кольца-печатки, которые продолжали существовать в архаический, классический и эллинистический периоды в форме живописных инталий. Они были основной формой искусства роскоши и стали предметом коллекционирования. Согласно Плинию Старшему, царь Митридат VI собрал первую крупную коллекцию. Она досталась Помпею как трофей, и он переместил добычу в римский храм. Инталии продолжали создавать и коллекционировать до XIX столетия.
Восточная Азия
Чернильные печати использовались в Востойной Азии как форма идентификации со времён изобретения письменности. В Китае они известны как иньчжан (кант. трад. 印章, ютпхин: yin4zhang1, пиньинь: yìnzhāng), доджанъ или ингам в Корее, инкан или ханко в Японии. Даже в наше время печати ещё широко используются вместо рукописных подписей на официальных и финансовых документах. И частные лица, и организации имеют официальные печати, часто даже несколько: разных стилей и размеров для разных ситуаций. В Восточной Азии печати обычно несут имя лица или название организации, но могут также содержать стихотворение или личный девиз. Иногда оба типа печати или одна большая печать с именем и девизом используются на официальных документах. Печати настолько важны в Восточной Азии, что иностранцы, ведущие там бизнес, тоже заказывают себе личную печать.
Восточноазиатские печати вырезаны из различных твёрдых материалов, таких как дерево, мыльный камень, морское стекло и нефрит. С печатями традиционно используют красную пасту на масляной основе, состоящую из мелко измельчённой киновари. Это контрастирует с чёрными чернилами, используемыми для письма кистью. В наше время для печатей всё чаще используются и красные химические чернила. Вырезание печатей считается в Восточной Азии разновидностью каллиграфии. Подобно каллиграфии кистью, есть несколько стилей создания печатей. Некоторые стили печатей похожи на каллиграфические, но многие печати настолько стилизованны, что представленные на них символы сложно разобрать неподготовленному читателю. Кто вырезает печати, тот считается художником, и в прошлом несколько известных каллиграфов также стали известны как резчики печатей. Некоторые печати обладают ценностью как предметы искусства и истории, потому что их создали известные резчики или ими владели известные деятели политики и искусства.
Поскольку печати заказываются индивидуально и вырезаются художниками, каждая печать уникальна, и гравёры часто персонализируют печати, которые они создают. Как правило, материал и стиль соответствуют личности владельца. Печати могут быть традиционными или современными, сдержанными или экспрессивными. Иногда на верхе печатей изображено животное из китайского гороскопа, соответствующее владельцу. Печати также иногда украшаются резными изображениями или каллиграфией по бокам.
Хотя это утилитарный инструмент для повседневных дел в Восточной Азии, европейцы и другие неазиаты редко видят азиатские печати, не считая живописи и каллиграфических работ. Вся традиционная живопись в Китае, Японии, Корее, Вьетнаме и других странах Восточной Азии представляет собой акварельную живопись на шелке, бумаге или иных поверхностях, на которые могут быть поставлены красночернильные печати. Восточноазиатская живопись может сопровождаться несколькими печатями: художника и владельца.
Восточноазиатская печать — предшественница ксилографии.
Государственная печать Российской империи
Государственная печать Российской империи прилагалась к государственным актам в знак окончательного утверждения их верховной властью. Она изготовлялась в министерстве иностранных дел со вступлением императора на престол, по высочайше утверждённым рисункам, в трёх видах: большая, средняя и малая. Первая имела изображение большого государственного герба, вокруг которого помещался полный императорский титул, вторая — среднего государственного герба, с средним титулом по краям; третья — малого государственного герба с малым императорским титулом. Прикладывалась к подлинникам государственных договоров, актов, законов, уставов, грамот по степени их важности. Государственные печати царствующего императора хранились в министерстве иностранных дел за ключом канцлера Российской империи. О всяком приложении государственной печати составлялся протокол.
Перстень-печатка
Перстень-печатка — кольцо с изображением, как правило, дворянского герба или инициалов, которое принято носить на мизинце левой руки. Изначально предназначен для проставления оттиска на горячем сургуче или воске при запечатывании письма.
Печати духовенства
Кольца в дохристианскую эру использовали люди богатые и влиятельные, поэтому нет ничего удивительного, что высшие иерархи Церкви переняли этот обычай, когда стали значимы политически и социально. Случайный намёк на это есть в письмах св. Августина (217 к Викторину)[8]. Практика распространилась, и печать использовал король Хлодвиг I в самом начале Меровингской династии[9].
Позже церковные соборы требовали, чтобы письма с епископской печатью были даны священникам, законно покинувшим свою епархию. Так было принято в Шалон-сюр-Сон в 813 году. Папа римский Николай I в том же столетии жаловался, что епископы Доля и Реймса против обычая (contra morem) присылают ему письма незапечатанными[10]. Эти даты можно принять за начало традиции епископских печатей. Первоначально печать служила только защитой от дерзкого любопытства и крепилась к письму шнурами. Когда адресат открывал письма, печать обязательно ломалась. Позже печать стала средством аутентификации и крепилась к лицевой стороне листа. Таким образом, документ считался действительным, пока была цела печать. Скоро пришли к точке зрения, что не только физические лица вроде королей и епископов, но и корпорации вроде муниципалитетов и монастырей тоже нуждаются в обычной печати для заверения подлинности документов, которые писались от их имени.
В раннем средневековье свинцовые печати, или правильнее «bullae» (от латинского слова для свинца), широко использовались как на Западе, так и на Востоке, однако потом в западном христианстве этот способ аутентификации перестал пользоваться популярностью где-либо, кроме Апостольской канцелярии, и повсеместно для отпечатывания стали использовать воск. В Англии едва ли можно найти восковые печати до норманнского завоевания. В коллекции Британского музея сохранились печати Вильгельма де Сен-Кале, епископа Дарема в 1081—1096 и св. Ансельма Кентерберийского, архиепископа в 1093—1109.
Печать была важна как средство аутентификации, поэтому при смене власти необходимо было уничтожать старую печать и изготавливать новую. Когда умирал папа римский, первой обязанностью кардинала-камерленго было взять Кольцо рыбака — папский перстень-печатку — и сломать его. Похожая практика была часта в Средневековье и часто упоминается историками как нечто церемониальное. Например: «В этом году умер Роберт де Инсула, епископ Дарема. После похорон печать публично сломал мастер Роберт Авенель».[11] Матвей Парижский в 1235 году дал похожее описание разбиения печати Уильяма Тампингтона, аббата Сент-Олбанс.
Похожий обычай был у кузнецов: их штамп, ставившийся на горячий металл, разрушали после смерти.
Метафора
Выражение знак одобрения (англ. Seal of Approval) относится к формальному одобрению независимо от того, включает ли оно в себя печать или иные маркировки властного лица или института.
Он также является частью названия некоторых марок качества, таких как Good Housekeeping Seal of Approval, Good Netkeeping Seal of Approval и Good Netkeeping Seal of Approval.
Галерея
- Stamps of Germany (DDR) 1988, MiNr Zusammendruck 3156-3159.jpg
Марки со старыми немецкими печатами
- Lacre-JP-VII.jpg
Сургуч на письме с фамильным гербом Фонсеки Падилья, Халиско, Мексика.
См. также
Напишите отзыв о статье "Удостоверяющая печать"
Примечания
- ↑ [www.sos.ca.gov/business/notary/forms/handbook.pdf Notary Public Handbook]. (2009). California Secretary of State, Notary Public Section. p. 7.
- ↑ [www.leg.state.vt.us/statutes/fullsection.cfm?Title=01&Chapter=003&Section=00134 Vermont Statutes Title 1 § 134] (2008). Vermont Legislature.
- ↑ [www.nspe.org/Licensure/WhatisaPE/index.html «What is a PE»] National Society of Professional Engineers (US).
- ↑ [www.ncarb.org/Publications/~/media/Files/PDF/Special-Paper/howbuildingoff.ashx «How Building Officials Interact With Registered Architects And Engineers»] National Council of Architectural Registration Boards (US).
- ↑ [www.gsa.gov/Portal/gsa/ep/channelView.do?pageTypeId=17109&channelId=-24279 GSA P100 Facilities Standards for the Public Buildings Service. Appendix A: «Submission Requirements»] U.S. General Services Administration.
- ↑ [www.kansas.gov/ksbtp/seals.html «Rule and Regulation Change Allowing the Construction and use of Computerized Seals»] Kansas State Board of Technical Professions. Typical sample of requirements for a professional seal in the United States.
- ↑ [www.acquisition.gov/FAR/current/html/Subpart%2036_6.html#wp1075656 FAR 36.609] U.S. Federal Acquisition Regulations, Subpart 36.6 Architect-Engineer Services, Article 36.609 Contract Clauses.
- ↑ Catholic Encyclopedia: статья Seal. Нью-Йорк, Robert Appleton Company, 1913 год.
- ↑ Monum. German. Histor.: Leg., II, 2
- ↑ Jaffé, «Regesta», nn. 2789, 2806, 2823
- ↑ (Histor. Dunel. Scrip. Tres., p. 63).
Ссылки
- Сфрагистика // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Печать // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
- [www.b-sector.ru/11/175-pechat-ip.html Печать индивидуального предпринимателя в России]
Отрывок, характеризующий Удостоверяющая печать
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.
Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.
Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
