Уд, Камийен

Слово «Уд» имеет и другие значения.

Камийен Уд Camillien Houde<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Камийен Уд, около 1930</td></tr>
Мэр Монреаля
Рождение:	13 августа 1889(1889-08-13) Монреаль
Смерть:	11 сентября 1958(1958-09-11) (69 лет) Монреаль
Образование:	Торговое образование
Деятельность:	Глава Консервативной партии Квебека Депутат Законодательного собрания Квебека Депутат Палаты общин Канады
Награды:	Почётный легион, ОБИ

Камийе́н Уд (Camillien Houde; 13 августа 1889, Монреаль — 11 сентября 1958, Монреаль) — политик из Квебека (Канада). Он был депутатом Законодательного собрания Квебека, мэром Монреаля и главой Консервативной партии Квебека и депутатом Палаты общин Канады. С 1923 по 1947 он был одним из основных противников правительств Ташро и Дюплесси. За своё сопротивление политике записи на военную службу, объявленной канадским федеральным правительством Кинга в 1940, он поплатился четырёхлетним интернированием без суда в концентрационном лагере. Репрессия, предметом которой он стал, принесла ему народное уважение и сделала из него живую легенду.

Юность и начало жизненного пути

Камийен Уд родился в 1889 на безымянной улице рабочего квартала Сент-Анри в Монреале. Он был единственным выжившим ребёнком Азада Уда, рабочего и мастера на мукомольном заводе, и Жозефины Френет, имевшей 10 детей — все другие умирали в возрасте до двух лет. В 1899 отец, поражённый туберкулёзом, умирает от плеврита, тогда как Камийену нет и десяти лет. Его мать становится тогда портнихой и рабочей на текстильном заводе.

Камийен посещает школы Сен-Жозеф, Сарсфильд, Ле-Плато и Сен-Луи. После уроков он работает мальчиком-доставщиком в мясном магазине. Позже он учится в коллеже Ла-Саль в Лонгёе для получения торгового образования. Одним из его преподавателей там был брат Мари-Викторен (Конрад Кируак). Мари-Викторен и основывает там Кружок Ла-Саль, предоставляющий возможности заниматься учёбой и развлекаться, например, ставить театральные пьесы. Камийен Уд становится постоянным посетителем кружка и увлекается театром.

После получения своего торгового диплома в 1906 в возрасте 16 лет он поступает на службу в Банк Ошлаги в качестве кассира. В 1913 он женится на Берте-Андрее (Милашке) Буржи, дочери Юржеля Буржи, богатого владельца похоронного бюро. В 1916 он производится в начальника одного из отделений банка. В 1918 в эпидемию испанского гриппа умирает его жена, с которой он имел двух дочерей, Мадлен (1915 г.р.) и Марту (1916 г.р.). В 1919 он женится вторым браком на Жоржетте Фалардо, с которой у него будет третья дочь, Клер (1921 г.р.). Немного позже он решил покинуть свою должность в банке, чтобы заняться разной торговлей, имевшей умеренный успех. Его новая супруга, принятая на работу к Жозефу Дюфрену, влиятельному производителю печенья и торговцу из Жольета, близкому к Консервативной партии Квебека, знакомит своего мужа с Дюфреном. Уд становится одно время представителем кондитерской Дюфрена в Монреале, но бросает это занятие и переходит в предприятие по ввозу угля, которое оказывается провалом. Тогда он становится страховым агентом, но снова ненадолго.

Депутат

В течение этих нескольких лет, особенно под влиянием своей жены Жоржетты, Камийен Уд интересуется консервативной партией. Его прежний работодатель Жозеф Дюфрен, один из пяти депутатов консервативной партии в законодательном собрании Квебека, берёт Камийена Уда под своё крыло. Ввиду квебекских всеобщих выборов 5 февраля 1923 Уд регистрируется в избирательном округе Сент-Мари, рабочем округе Монреаля, в кандидаты от консервативной партии, управляемой Артюром Сове. Для финансирования своей кампании он получает денежную поддержку Юржеля Буржи, отца своей первой супруги. Кандидатом от либеральной партии выдвигается депутат Жозеф Готье, полномочия которого истекли и который, кажется, убеждён в лёгком переизбрании, поскольку может рассчитывать на поддержку мощной предвыборной машины мэра Монреаля Медерика Мартена. Вопреки всем ожиданиям, депутатом от Сент-Мари избирается Уд, победивший Готье. Его пылающий ораторский стиль и влияние на толпу делают из него несомненного политика. В 33 года Уд является самым молодым депутатом собрания. С этого времени его прозывают «le p'tit gars de Sainte-Marie» (паренёк из Сент-Мари), и это прозвище останется с ним навсегда. Парламентская сессия открывается 17 декабря 1923. В этот первый срок, с 1923 по 1927, Уд часто выступает в Палате, в частности, по рабочим вопросам.

На квебекских всеобщих выборах 16 мая 1927 консервативная партия, по-прежнему управляемая Сове, уменьшает свою депутацию с двадцати до десяти мест (из всего 85 в собрании). В своём округе Сент-Мари Уду наносит поражение либеральный кандидат Готье, по-прежнему пользующийся поддержкой мэра Мартена. Уд, убеждённый, что эта поддержка подделала голосование, представляет в суд ходатайство об аннулировании выборов в Сент-Мари. В декабре 1927, при проверке подтасовки результатов на выборах, суд признаёт аннулирование. Частичные выборы должны будут пройти через тридцать дней, но либеральный премьер-министр Луиз-Александр Ташро решает отложить их проведение на неопределённое время. В итоге они пройдут лишь спустя почти год, осенью 1928.

Мэр Монреаля

Тем временем, 2 апреля 1928 должны проходить муниципальные выборы города Монреаля. Мэр Медерик Мартен занимает свой пост на протяжении полутора десятка лет. Уд, считающий Мартена ответственным за подтасовку результатов на выборах 1927 в Сент-Мари, выдвигается в управление против него. Тогда Уд готовит предвыборную организацию, превосходящую кампанию Мартена. Во время кампании Уд особенно обличает способ, которым муниципалитет провёл покупку компании Montreal Water and Power (водопроводная сеть), покупку, которую Уд обещает аннулировать. Это обещание привлекает к нему не только приверженцев со стороны населения, считающего цену, уплаченную городом акционерам компании слишком завышенной, но и поддержку богатых финансистов, настроенных недоброжелательно к муниципализации, в частности поддержку печатного магната Хью Грэма (лорда Атолстана), владельца газеты Стар, который обеспечивает Уда средствами для его предвыборной кампании. На выборах Уд получает примерно 60 % голосов и становится новым мэром Монреаля. Должность мэра даёт Уду авторитет, но в действительности мало реальной власти в городских делах. По Уставу города Монреаля мэр почти не имеет полномочий, они достаются скорее исполнительному комитету города, состоящему из пяти членов, назначаемых городским советом. Таким образом, в течение своего первого срока в управлении Уд не контролирует эти городские структуры, находящиеся ещё в большинстве своём в руках его противников, в том числе советника А.А. Дероша, председателя исполнительного комитета из команды бывшего мэра Мартена. Приглашённый радиостанцией СКАС, Камийен Уд является одним из первых квебекских политиков, выступавших по радио.

На провинциальном уровне частичные выборы в округе Сент-Мари окончательно назначены и проходят 24 октября 1928. Либеральным кандидатом там является Эрнест Ланглуа. Среди тем кампании Уда — необходимость создания независимого комитета по несчастным случаям на работе и системы пенсий для вдов и сирот. Камийен Уд побеждает на выборах, что возвращает ему депутатское кресло, которое он должен был уступить в предыдущем году. В этот раз объявить выборы в Сент-Мари аннулированными пытается уже либеральная партия, но без успеха.

Популярность Камийена Уда растёт, и он становится одним из главных противников правительства Ташро. Возражение между либеральной и консервативной партиями по вопросу об иностранных инвестициях является вездесущей темой политических разговоров того времени. В отличие от правительства Ташро, ратующего за политику предоставления инвесторам из США права контроля и разработки природных богатств Квебека, Уд скорее поддерживает тему «мы сами у себя хозяева». Он предлагает создать равновесие между государством и крупными американскими компаниями путём создания гидроэнергетической комиссии, чтобы Квебек вернул себе свои гидроэнергетические богатства и мог влиять таким образом на своё экономическое развитие.

Глава провинциальной оппозиции

Весной 1929 Артюр Сове заявляет, что он уйдёт в отставку с должности главы консервативной партии Квебека. 9-10 июля 1929 в Квебеке проходит съезд партии для обновления политической программы и назначения нового главы. 10 июля 1929 главой Консервативной партии Квебека единодушно назначен Камийен Уд.

Первым избирательным испытанием Камийена Уда как главы партии становится череда из трёх частичных выборов осенью 1929, проходящих в трёх твердынях либеральной партии, которые последняя за собой и сохраняет. Уд тем не менее пользуется этим, чтобы совершить поездку по этим округам.

7 апреля 1930 должны пройти монреальские городские выборы. Противником Уда в борьбе за пост мэра является Д.А. Мэтьюсон, англомонреальский адвокат, поддержанный либеральной партией. В этот раз Уд решил представить себя в окружении команды советников с целью получить большинство в городском совете и иметь, таким образом, возможность реально управлять делами города. Он не обрушивается на своего противника в мэрии, а скорее управляет своей кампанией против прежнего управления, ещё контролирующего исполнительный комитет города. Важная для Уда тема — защита городской окружающей среды в Монреале. Он, в частности, выступает против проекта строительства железнодорожной компанией Canadian National Railways надземных железнодорожных путей. Именно во время этой кампании Камийен Уд озвучивает идею о ботаническом саду в Монреале. После выборов Уд со значительным большинством голосов переизбирается на должность мэра и его команда получает большинство мест в городском совете. Команда Уда может теперь образовать новый исполнительный комитет города, председателем которого станет Аллан Брей.

На провинциальном уровне осенью 1930 в четырёх округах проходит вторая очередь частичных выборов. Уд отправляется в путешествие. После выборов два округа остаются за либеральной партией, и один — за консервативной (где Поль Сове сменяет своего отца Артюра Сове в качестве консервативного депутата). Четвёртый округ занимается консерваторами, отнявшими его у либеральной партии.

24 августа 1931 проходят квебекские всеобщие выборы. В предвыборной кампании Уд особенно ратует за переработанную систему ссуд крестьянам, а в социальной сфере — за меры по помощи семьям и за пенсии старикам. Большинство газет политически определяется. Партия Уда пользуется поддержкой газет Иллюстрасьон и Пти-Журналь в Монреале и Журналь в Квебеке. Им противостоит официальный орган либеральной партии Канада, а также Газетт, Прес, Солей и Гоглю, газета фашистской группки Адриена Аркана, крайне враждебной Уду. Мантриал-Стар, благосклонная к федеральной консервативной партии, в этой провинциальной кампании остаётся нейтральной, как и не определившаяся политически газета Девуар под руководством Анри Бураса. На выборах консервативная партия под руководством Уда получает 44 % голосов (ту же долю, что и на всеобщих выборах 1923), и лишь 11 мест (из всего 90 в собрании). В своём округе Сент-Мари Уду наносит поражение либеральный кандидат зубной врач Гаспар Фотё. Девуар заявляет о многочисленных нарушениях, портящих выборы. Тысячи избирателей в Монреале были исключены из избирательных списков. Консервативная партия убеждена, что имела место всеобщая подтасовка результатов на выборах и оспаривает в судах избрание 63 из 79 либеральных депутатов. Правительство Ташро отвечает принятием имеющего обратное действие закона (прозванного «законом Дийона» от имени своего создателя, Жозеф-Анри Дийона), препятствующего продолжению оспаривания выборов. Оппозиция восстаёт против этого переворота, а консервативный депутат Морис Дюплесси пользуется этим для подрыва лидерства своего главы Уда, высказываясь против оспаривания. Дюплесси сам, избранный в своём округе с небольшим отрывом, был против оспаривания либералами своих выборов.

На монреальских городских выборах 4 апреля 1932 Уд соперничал в мэрии с Фернаном Ренфре, федеральным депутатом и бывшим министром правительства Кинга (до поражения последнего в 1930), поддерживаемым провинциальной либеральной партией. Газета Канада, как и фашистские газеты Адриена Аркана, ведёт против Уда стремительную атаку. Направление Canadian National Railways также оборачивается против него. Во время городской кампании Ренфре использует тему возражения против благоустройства реки Святого Лаврентия — тему, кажется, уже хорошо послужившую либералам во время последней провинциальной кампании. Уд же предлагал оценить итог своего управления: возражение против надземных железнодорожных путей, борьба с лачугами, помощь безработным и рабочие проекты для предоставления работы незанятым, украшение города без повышения налогов. На выборах Ренфре одерживает верх над Удом. Команда Ренфре получает также большинство в городском совете. Жозеф-Мари Савиньяк, председатель исполнительного комитета из команды Уда, проигрывает в своём квартале. Председателем исполнительного комитета становится Морис Габиа из команды Ренфре, а лидером городского совета — Леон Трепанье.

19 сентября 1932 Камийен Уд уходит в отставку с должности главы консервативной партии Квебека. Уд считает, что был подорван ухищрениями Дюплесси, и они станут политическими врагами на пятнадцать следующих лет. 4-5 октября 1933 в Шербруке проходит съезд партии, в ходе которого Дюплесси выдвигается кандидатом в правление. Уд отказывается поддержать Дюплесси, который, как он пишет, «вооружил врага своим поведением и своими заявлениями, вызвавшими закон Дийона — злейшее покушение на свободу гражданина». Дюплесси назначается съездом главой партии. Уд делает вывод: «Я провозглашаю себя свободным примкнуть к любому серьёзному движению, способному поставить целью избавление нас, в Квебеке, от двух политических партий, постоянно считающих, что сильный преобладает над правым». Дюплесси, который в 1936 при поддержке Государственного союза станет премьер-министром, в основном, продолжит политику и привычки Ташро. Камийен Уд будет находиться в оппозиции правительству Дюплесси, так как оно оказалось в распоряжении правительства Ташро. Приход Дюплесси в качестве главы консервативной партии вызывает сокращение в партии. Три из одиннадцати депутатов — Эме Гертен, Шарль Эрнест Го и Лоран Барре — имеют другое отношение к лидерству Дюплесси. 12 декабря 1933 они исключаются из кокуса. Одновременно отвергая и партию Ташро, и партию Дюплесси, через несколько месяцев они объединяются в Свободную партию. Они просят Уда присоединиться к ним и дать толчок третьей провинциальной политической силе, но Уд отклоняет приглашение, так как с тех пор он посвящает себя Монреалю.

Возвращение к городским делам

На городском уровне в тридцатые годы Уд и его противники от выборов к выборам не могут поделить мэрию Монреаля. Уд снова завоёвывает мэрию на городских выборах 9 апреля 1934, во время которых он избирается преобладающим большинством, побеждая трёх других кандидатов: Анатоля Планта от либеральной партии, Саллюста Лаври, поддерживаемого фашистами Адриена Аркана, и малоизвестного кандидата по фамилии Дерозье. В начале 1935 Соединённое королевство делает Уда командором Ордена Британской империи, а Франция — кавалером Почётного легиона. В течение мирового экономического кризиса город приходит на помощь безработным и вынужден противостоять банкам, уклоняющимся выдавать ему ссуды. Положение Уда в городском совете снова становится сложным, так как он противостоит там сторонникам Дюплесси. 17 августа 1936 Государственный союз побеждает во всеобщих провинциальных выборах и Дюплесси становится премьер-министром Квебека. В ходе своей кампании Дюплесси обещал, в частности, что в случае избрания он отменил бы монреальский городской налог с продаж в 2 %. 27 августа 1936 Уд уходит в отставку с должности мэра. В заявлении, которое он делает по поводу своей отставки, изложены его колебания в отношении националистического франкоканадского духа и его расхождения в отношении Дюплесси: «С апреля 1934 в провинции сложилось чувство сильного национализма (…) Я не склоняюсь к этому движению, которое я нахожу опасным, особенно в Монреале, городе космополитическом. Все, кто намеревается бороться со мной, этим миром мазаны, и мнение народа указывает мне, что это направленность большинства (…) Добавьте к этой причине осуждение премьер-министром (Дюплесси) всей налоговой системы, которую я настоятельно рекомендовал, и отношения между новым премьер-министром и мной самим натягиваются (…) Я довольно спокойно признаю, что в настоящее время любой человек, даже с серьёзными основаниями противостоящий этой националистической франкоканадской точке зрения, рассчитывал бы на почти что верное поражение (…)». Тем не менее, он выставляется на выборы в мэрию 16 декабря 1936, надеясь упрочить своё положение. Другими кандидатами являются Адемар Рено, депутат от Государственного союза, поддерживаемый Дюплесси, и Кандид Рошфор, депутат от Государственного союза из Сент-Мари. Соперники Уда упрекают его в учреждении городского налога с продаж, который Рено обещает отменить. Побеждает Рено.

Уклоняясь от франкоканадского национализма, Камийен Уд является канадским националистом вроде Анри Бураса, желающим, чтобы Канада проводила независимую от британской империи внешнюю политику, и защищающим антивоенные убеждения. Для противостояния политике вооружения федерального правительства Кинга Камийен Уд впервые выходит в федеральную политику, выставляясь в качестве независимого кандидата на частичные выборы в монреальском округе Сент-Анри 17 января 1938. Консервативная партия Канады вначале обещает финансировать его предвыборную кампанию против их общего противника — правительства Кинга — но сама берёт обратно свои отпущенные средства, находя его кампанию слишком антивоенной. Уд терпит поражение от либерального кандидата Ж.-А. Бонье.

Сближение с либеральной партией

Мэр Рено не выставляется на городские выборы 11 декабря 1938. Со времени предыдущих выборов ни мэр Рено, ни премьер-министр Дюплесси не смогли сдержать свои обещания по отмене монрельского налога с продаж. Кандидатом становится Уд. Другие кандидаты – это бакалейщик Шарльз-Огюст Гаскон, поддерживаемый и финансируемый Дюплесси, и Кандид Рошфор, депутат от Государственного союза, но не в ладах с Дюплесси. Уд имеет свою собственную крепкую организацию, но пользуется и скрытой поддержкой организации либеральной партии, также борющейся с дюплессистскими кандидатами. Во время предвыборной кампании Уд разоблачает компанию Montreal Light, Heath and Power, которую он обвиняет в преобладании в политической жизни на протяжении двадцати лет, и требует выдачи городского займа для мелких предпринимателей. Уд снова избирается мэром, выиграв выборы с большим преимуществом над Гасконом. Председателем исполнительного комитета станет Жозеф-Мари Савиньяк из команды Уда. Однако из-за расходов, понесённых за годы экономического кризиса для помощи безработным и семьям без денег, город оказался теперь в крупных долгах. В июне 1938 три крупных банка отправили городу общее письмо, предупреждающее об отказе в любом новом займе, не обеспеченном ростом налогов или иначе. Городское положение становится драматическим. Между Удом и банками начинается жёсткое столкновение. Последние для нападения на Уда могут рассчитывать на своё влияние на две монреальских ежедневных газеты на английском языке — Газетт и Стар.

Зимой 1939 против опасности призыва проходят студенческие манифестации, воодушевлённые Уолтером О'Лири и Дэниелом Джонсоном. В письме в газеты Джонсон объясняет свою точку зрения: «Мы противостоим любому участию Канады в войне за пределами её территории. Мы знаем, чего стоил нам 1914-й, и не согласимся на государственное самоубийство. Сначала и прежде всего — Канада. Мы канадцы». Студенты просят моральной поддержки в их деле у мэра Уда, который её им обеспечивает. Газетт и Мантриал-Стар сильнее, чем когда-либо, обрушиваются на Уда жестокой кампанией.

Вслед за Соединённым королевством 10 сентября 1939 Канада объявляет войну и канадское федеральное правительство заявляет о принятии закона о военных и цензурных мерах.

На провинциальном уровне начинаются всеобщие квебекские выборы 25 октября 1939. Уд выдвигается на них как независимый кандидат из округа Сент-Мари с основными темами «Дюплесси — вон» и «призыву — нет». Федеральная либеральная партия, желающая победить правительство Дюплесси в пользу провинциальной либеральной партии, финансирует кампанию Уда. К тому же, провинциальные и федеральные либералы, участвующие в предвыборной кампании в Квебеке, также участвуют в кампании против призыва. Провинциальная либеральная партия под руководством Аделяра Годбу выигрывает выборы и возвращается к управлению. Уд избирается в своём округе депутатом. В своих выступлениях и голосованиях в качестве независимого депутата в законодательном собрании Уд будет оказывать поддержку либеральной партии Годбу. Настолько хорошо, что газета Газетт на многие месяцы даже прекращает нападки на него.

26 марта 1940 проходят всеобщие федеральные выборы. Как и на квебекских выборах, прошедших несколькими месяцами ранее, представители либеральной партии снова занимают позицию против возможности призыва и торжественно обещают, что его не будет. Это коррелирует с точкой зрения Уда, и он участвует в этой кампании лишь для того, чтобы объявить о полной поддержке им федеральной либеральной партии Кинга. Федеральная либеральная партия переизбирается, получив широкую народную поддержку своих антипризывных обязательств.

Заявление 2 августа 1940

Тем не менее, летом 1940 федеральное либеральное правительство Кинга решает провести обязательную регистрацию всех канадцев, годных к призыву. Эта обязательная регистрация должна состояться 19—21 августа 1940. 2 августа 1940, несмотря на цензуру, Камийен Уд размещает в печати заявление, содержащее, в частности, следующие слова: «(…) Я решительно выступаю против общегосударственной регистрации, которая, вне всякого сомнения, является призывной мерой, а только что в марте избранное правительство устами своих руководителей — от г-на Кинга до г-на Годбу и даже г-д Лапуэнта и Кардена — провозгласило, что призыва не будет ни в какой форме. Парламент, по моему мнению, не имеет полномочий голосовать за призыв. Я не считаю себя обязанным придерживаться вышеупомянутого закона, и не намерен этого делать. Я прошу население не придерживаться его, прекрасно зная, чтò я сейчас делаю и чему себя подвергаю. Если правительство хочет полномочия на призыв, пусть оно снова выступит перед народом, но в этот раз безо всякого обмана».

Вечером в понедельник 5 августа 1940 при выходе из ратуши Камийен Уд задерживается полицейскими Королевской канадской конной полиции в штатском, ночью увозится и заключается без суда и свидетелей в концентрационном лагере в Петававе в Онтарио, где его попытаются психологически сломать. Будучи заключённым номер 694, он определяется на лесопилку. Ему не разрешают общаться с кем бы то ни было на свободе: ни с семьёй, ни с адвокатом. Никто не осведомлен ни о том, что с ним происходит, ни о месте, где он находится. На городских выборах 9 декабря 1940 в отсутствие Уда должность мэра Монреаля снова занимает Адемар Рено. В конце 1941 Уд переводится в другой тюремный лагерь около Фредериктона в Нью-Брансуике. Туда его жене время от времени будут разрешать приезжать, чтобы его повидать. Лишь спустя 16 месяцев заключения его жене позволяется посетить его на 30 минут. Но унижения на этом не заканчиваются. Тюремщики не разрешают им разговаривать на их языке — на французском, — позволяя разговаривать лишь на английском — на языке, который Камийен Уд выучил лишь на склоне лет и который очень плохо знала его жена.

На протяжении нескольких лет будут слышаться сначала скромно, позже всё отчётливее голоса, требующие его освобождения. Депутаты Лигуори Лакомб (либерал) и Сасвиль Руа поднимают этот вопрос в Парламенте. Летом 1942 адвокат Жан Драпо составляет письменное прошение федеральному правительству по этому поводу. Но, поскольку Уд заключён как инакомыслящий, правительство отвечает, что не освободит его, не будет отказываться от этого решения и что он сам должен представить письменное прошение о своём освобождении. Драпо отвечает: «Вы не спрашивали разрешения заключать его в тюрьму; вам не нужно его прошение, чтобы освободить его. Если у вас есть полномочие заключить его в тюрьму без суда, у вас есть и полномочие освободить его без суда». В феврале 1943 Общество избирателей Сент-Мари представляет прошение федеральным министрам, напоминающее, что правонарушение, вменяемое Уду, предусматривает штраф в 200 $ или заключение, не превышающее трёх месяцев, тогда как Уд заключён без суда на протяжении более чем тридцати месяцев. Федеральный министр юстиции Луи Сен-Лоран заявляет, что заключение — это предварительное, а не карательное действие.

В мае 1943 Уду предлагают подписать документ, составленный исключительно на английском, который, как ему объясняют, обязывает его не только скрывать свои политические мнения, но и своим поведением содействовать целям правительства. Он отказывается его подписать. Он просит либо освобождения, либо разрешения ему подвергнуться судебному процессу, либо, как минимум, предстать перед распорядительной комиссией. Но в конце 1943, всё более обеспокоенный за свою семью, лишенную средств, Уд соглашается подписать то, что ему навязывают. В июле 1944 Поль-Эмиль Маркет от Канадского съезда рабочих приезжает в Оттаву во главе рабочей делегации и встречается с министром Сен-Лораном, который объявляет ему о том, что Уд будет освобождён. Между тем, правительство ещё откладывает его освобождение, пока не пройдут всеобщие квебекские выборы августа 1944. Уд освобождается 14 августа 1944. Его мирное и достойное сопротивление репрессии на протяжении этих лет испытаний приобрело ему общественное уважение. Вечером 16 августа 1944, когда он прибывает на Виндзорский вокзал Монреаля, толпа в несколько десятков тысяч человек, полная чувств, ждёт и встречает его. Тогда-то Камийен Уд и становится легендой.

Уд выражает желание вернуться к обязанностям мэра Монреаля на городских выборах декабря 1944. Получив 57 % голосов, он побеждает Адемара Рено. С этого времени Уд без перерыва сохранит мэрию до своего ухода из политической жизни в 1954. Но в этот раз он ещё не контролирует городское управление. С 1940 на должности председателя исполнительного комитета находится Ж.-Оме Аслен. Во время всеобщих федеральных выборов 11 июня 1945 Уд является независимым кандидатом в федеральном округе Монреаль — Сент-Мари. Уд лично делает большие долги для этой кампании. Он терпит поражение от либерального кандидата Гаспара Фотё. В 1947, когда канадский парламент вводит канадское гражданство, Камийен Уд становится одним из первых канадцев, на имя которого 3 января 1947 выпускается свидетельство о канадском гражданстве.

Послевоенное десятилетие

Этот период отмечен началом так называемой кампании нравственной кампании в Монреале, особенно под влиянием католических кругов. Городская полиция и её руководитель Альбер Ланглуа являются мишенью для критиков, ссылающихся на слишком большую терпимость к преступности. В июле 1947 городской совет назначает Пасифика (Пакса) Планта помощником директора полиции. Плант затевает кампанию по оздоровлению и берёт под контроль разрешения, относящиеся к полиции: такси, рестораны, бары. В 1947 Уд соглашается помириться с Морисом Дюплесси. Дюплесси впредь будет обеспечивать его средствами для финансирования его предвыборных кампаний. На выборах 9 декабря 1947 Уд единодушно переизбирается мэром Монреаля, чего не случалось до этого более чем 50 лет. В марте 1948 директор полиции Ланглуа снимает с должности Пакса Планта, что подтверждается исполнительным комитетом города, по-прежнему руководимым Ж.-Оме Асленом. Лидером городского совета по-прежнему является Пьер Демаре, поддерживающий нравственную кампанию и противостоящий Аслену. Он образовывает Союз бдительности, призывающий к нравственной чистке, секретарём которого становится Ж.-З. Леон Патнод. В ходе всеобщих квебекских выборов 1948 Уд публично поддерживает Государственный союз.

На всеобщих федеральных выборах 29 июня 1949 Камийен Уд избирается независимым депутатом Палаты общин Канады в округе Папино. Однако он редко посещает оттавский Парламент, так как сосредотачивается скорее на обязанностях мэра Монреаля.

В 1949 и 1950 Пакс Плант и Жерар Пеллетье издают в газете Девуар длинную череду статей, освещающих подноготную проституции в Монреале, разоблачающих «воровской мир» и обвиняющих полицию и председателя исполнительного совета Ж.-Оме Аслена. В марте 1950 Ж.-З. Леон Патнод и Жан Драпо дают новый импульс Комитету общественной нравственности с целью проведения судебного обследования нравственности в Монреале. Камийен Уд не задевается организаторами нравственной кампании. В марте 1950 город Монреаль законодательно одобряет экспроприацию трамвайной компании и создание городской транспортной комиссии. 30 мая 1950 Комитет общественной нравственности добивается от главного судьи Высшего суда проведения обследования нравственности под руководством судьи Франсуа Карона. Обследование начинается 12 сентября 1950, но судебные заседания начинаются лишь 5 июня 1952. На городских выборах 11 сентября 1950 Камийен Уд преобладающим большинством переизбирается мэром Монреаля, побеждая Сарто Фурнье, либерального депутата от Мезонева. В начале 1950-х жена Камийена Уда тяжело заболевает и почти становится инвалидом, что сильно огорчает Уда.

В 1953 судебное обследование нравственности в Монреале завершается после опроса многих сотен свидетелей. Союз гражданского действия представляет команду на городские выборы, которые должны состояться 25 октября 1954, с Пьером Демаре, претендующим на председательство в исполнительном совете, и Жаном Драпо, выставляющимся в мэрию. Драпо не считает, что у него есть шансы победить, если он выставится против такого исполина, как Камийен Уд. У Уда появляются некоторые проблемы со здоровьем, и его врач советует ему уйти из общественной жизни. 18 сентября 1954 Камийен Уд объявляет, что он уходит из политической жизни и не выставляется на выборы. 8 октября 1954, после целого года обсуждения судья Карон представляет свои выводы в обследовании нравственности. Он заключает, что увольнение Пакса Планта было необоснованно, что полиция страдала от «продажного порока» и что он советует уволить директора полиции Альбера Ланглуа. Камийен Уд остаётся незадетым. На выборах мэром избран Жан Драпо, победивший двух своих соперников: Адемара Рено и Сарто Фурнье. В феврале 1957 Камийен Уд продаёт с торгов свои личные вещи, чтобы оплатить старые долги.

Камийен Уд умирает 11 сентября 1958 в возрасте 69 лет. Его останки размещаются в тёплой часовне в монреальской ратуше. Гражданские похороны проходят в базилике Нотр-Дам. Он похоронен на монреальском кладбище Нотр-Дам-де-Неж. В его честь названа улица в Монреале. Его жена пережила его и скончалась в марте 1969 в возрасте 84 лет.

В Монреале в его честь впоследствии будет назван бульвар.

Камийен Уд был мэром Монреаля с 1928 по 1932, с 1934 по 1936, с 1938 по 1940 и с 1944 по 1954 – всего примерно18 лет. Монреальский романист Хью Маклеллен написал: «Новость об уходе Камийена Уда привела монреальцев в такое содрогание, которое ощущаешь, когда целая эпоха подходит к концу. Мэры сменяются, и большинство из них забывается, но Камийен тут так долго, что можно с трудом вспомнить о времени, когда его не было. (…) Уд — это символ».

Ссылки

•  (фр.) [www.assnat.qc.ca/fra/membres/notices/g-i/HOUDC.htm Камийен Уд] — Национальное собрание Квебека
• [pistard.banq.qc.ca/unite_chercheurs/liste_des_unites?p_anqsid=6301947&p_form=1000&p_terme1=camillien&p_terme2=houde&p_terme3=&p_centre=CEN&p_nom_centre=Tous%20les%20centres%20d'archives&p_centre1=06M&p_nom_centre1=6%20-%20Centre%20d'archives%20de%20Montréal%20de%20BAnQ&p_term_id=75526&p_fond_id=22262&p_rech_exact=N&p_typ_rech=N Государственная библиотека и архив Квебека: Фонды Камийена Уда]
• [www2.ville.montreal.qc.ca/archives/democratie/democratie_fr/expo/maires/houde/index.shtm Краткая биография и фотографии] — Город Монреаль

См. также

• Кризис призыва 1944 года

Отрывок, характеризующий Уд, Камийен

Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.


Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.


Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.