Город N

В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть.

«Двенадцать стульев»

Город N (также уездный город N, губернский город N или город NN) — часто встречающееся в русской литературе словосочетание, обозначающее «провинциальный, захолустный» город. «Город N» встречается в «Мёртвых душах» и «Ревизоре» Гоголя, в рассказах и пьесах Чехова, в повести Тургенева «Ася», в произведениях Достоевского, в «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова, «Город Эн» Леонида Добычина и во многих других произведениях. Аналогичную роль в художественных произведениях иногда играет название города «Энск» («Два капитана» В. Каверина и др.).

Образы города N в литературе

Литературный критик Степан Шевырёв (1804—1864) выделял в поэме Гоголя «Мёртвые души» еще одно лицо, «живущее … своею полною, цельною жизнию и созданное комическою фантазиею поэта, которая в этом создании разыгралась вволю и почти отрешилась от существенной жизни», под которым он подразумевает город N. Этот город не является ни одним из губернских городов Российской империи, он составлен из многих данных, подмеченных автором в разных концах России и слитых в одно новое, странное целое.

Официальная часть города N, пишет Шевырёв, представлена губернатором, пренежным человеком, вышивающим по тюлю, прокурором, серьезным и молчаливым, почтмейстером, остряком и философом, председателем палаты — рассудительным, любезным и добродушным человеком, полицмейстером — отцом и благодетелем, а также другими чиновниками, разделяющимися на толстых и тоненьких. Неофициальная часть состоит, «во-первых, из просвещенных людей, читающих „Московские ведомости“, Карамзина и проч., далее тюрюков, байбаков и дам, которые своих мужьев называют ласковыми именами „кубышки“, „толстунчика“, „пузанчика“, „чернушки“, „кики“ и „жужу“. Из сих последних особенно отличились две: дама просто приятная и дама приятная во всех отношениях».

В городе есть сад, в котором деревья «не выше тростника», однако в газетах сказано было по случаю иллюминации, что он «состоит из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день». В городе разъезжают особенные экипажи, из которых замечательны дребезжалки и колесосвистки. «Нрав города предобрый, гостеприимный и самый простодушный, — пишет Шевырёв, — беседы у него носят печать какой-то особенной короткости, все семейственно, все запанибрата и так, между собою. В карты ли город играет, у него на всякую масть и на всякую карту есть свои особенные поговорки и выражения. Между собою ли разговаривает, у него ко всякому имени своё присловьице, которым никто и не обижается». Критик отмечает, что если читатель хочет получить понятие об особенном языке этого города, то читателю следует прислушаться «к знаменитому рассказу почтмейстера, первого оратора городского, о капитане Копейкине».

Официальные дела в таком городе представлены как происходящие в семейном быту: «взятки, какой-то домашний, исстари принятый обычай, которому никто и не изумляется… При всем том, что этот город не есть ни один из наших известных городов губернских и создан насмешливою, игривою фантазиею поэта, — при всем том город так жив и естествен, что мы понимаем, как только в нем, а не в каком ином городе, Чичиков мог привести в исполнение часть своего необыкновенного отважного замысла».

Исследователь В. Л. Алексеева пишет, что в России, увидевшей образ Петербурга глазами Пушкина, и образ города N глазами Гоголя, становится невозможным воспринимать образ города без учёта восприятия поэтов и писателей.

Исследователь Н. А. Белова отмечает, что концепт «провинциальный город» в творчестве Гоголя, Салтыкова-Щедрина (Вятка, «История одного города»), Одоевского, Лермонтова («Тамбовская казначейша»), Грибоедова, (Саратов, упоминаемый как место ссылки Софьи в «Горе от ума») обретает в текстах иронические коннотации. Наиболее разработан концепт «провинциальный/уездный город» в прозе Гоголя. «Семиотика провинциального города, — пишет исследователь — наделяется следующими чертами: отсутствием движения времени, которое будто остановилось, дикостью нравов и анекдотичностью событий, сознанием ущербности, уязвимости уездной жизни… Концепт „уездный город“ у Н. В. Гоголя выполняет очень важную функцию, концентрируя в себе не только миражность русской жизни, но и мир земной, забывший о своем предназначении — быть отражением Града Небесного».

Город N упоминается и в «Двенадцати стульях». Хотя действие книги происходит в Советском Союзе, Ильф и Петров используют выражение «уездный город N». Этот факт объясняется тем, что ко времени действия романа, 1927 году, менее четверти территории СССР оставалось вне нового районирования. Реформа административно-территориального деления фактически началась в 1923 году, а закончилась только шесть лет спустя. Таким образом слово «уездный» в этом словосочетании намекает на то, что описываемому захолустью вскоре предстоит исчезнуть.

Город N в новейшей истории

"Уездный город N" воспет Майком Науменко и ленинградской рок-группой Зоопарк:

Этот город странен, этот город непрост.

Жизнь бьет здесь ключом.

Здесь все непривычно, здесь все вверх ногами,

Этот город - сумасшедший дом!

Все лица знакомы, но каждый

Играет чужую роль

Для того, чтоб хоть что-то в этом понять,

Нужно знать тайный пароль... (tekstiya.ru/8/Zoopark/tekst-pesni-Uezdnyy-gorod-N)

"Город N" Науменко причудливо отражает бытие современного общества во всех сплетениях людей и поступков. Впечатления от песни напоминают впечатления от просмотра "Фавориты луны" Отара Иоселиани.

В «Городе N» происходит действие песни группы Несчастный случай «Я офигеваю, мама!», вошедшей в альбом «Кранты». Из слов песни можно понять, что через Город N протекает река, там имеется как минимум промышленный сектор (химкомбинат), гостиница, площадь. В песне высмеиваются пороки современного общества - алкоголизм, экологические проблемы, ветхость жилья, коррупция и другие:

...В этом городе воздух меняет окрас: // Он то вдруг фиолетов, то зеленоват. // Это чудо спонсирует химкомбинат. // В остальном город сер, как тюремный бушлат. // Только с редких, да метких рекламных щитов, // Улыбается гражданам их депутат. // Про которого в городе "N", // Каждый знает, что вор и подлец,...

...Деревянная Русь утопает в грязи, // Над которой штук пять новостроек парит, // В них живут представители местных элит. // А на площади митинг идет, // Как положено нынче в стране, // Распалившийся братской любовью народ, // Аплодирует братской войне...

...В этом городе много читают и пьют, // Но читают и пьют исключительно дрянь, // Выбор блюд регулирует телеэкран...

По словам Алексея Кортнева — это песня о современной жизни в России, она подытоживает результат всех перемен девяностых и двухтысячных, и посвящена жизни в российских провинциальных городах и проблемам 2014 года.

Павел Тимофеев говорит, что песня «Я офигеваю, мама!» стоит особняком в альбоме, несёт протест, как и положено настоящей роковой песне.

Город Энск на карте

В России нет городов с названием Энск, зато так в обиходе именуются некоторые города. Среди них Новосибирск, Новокуйбышевск, Невинномысск, Новомосковск.

Зачастую английская аббревиатура «NSK» произносится как «Энск». Эта аббревиатура используется для указания на Норильск (код аэропорта города Норильска - NSK) и Новосибирск (в сети Интернет многие сайты, связанные с Новосибирском, имеют в названии «nsk», а также существует домен второго уровня «nsk.ru» для сайтов компаний, расположенных в Новосибирске).

См. также

• Мухосранск
• Бобруйск

Ссылки

• Махаев В. Б. [marhdi.mrsu.ru/2009-1/pdf/3Mahaev.pdf Уездный ужас: образ русского провинциального города в художественной литературе 1860-1930-х годов] // Строительство, архитектура, дизайн. — 2009. — Вып. 1 (5).
• [litmisto.org.ua/?p=26002 Жизненное пространство светской дамы как репрезентант города (на материале русской литературы первой половины XIX ст.)] Шестакова Э.Г.
• [www.vgoroden.ru Портал "В городе N"]

Отрывок, характеризующий Город N

– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.