Ужгин, Семён Семёнович

Семён Семёнович Ужгин
Дата рождения:	1 сентября 1883(1883-09-01)
Место рождения:	Катайск, Катайская волость, Камышловский уезд, Пермская губерния, Российская империя (ныне Катайский район, Курганская область)
Дата смерти:	1956(1956)
Место смерти:	Алма-Ата, Алма-Атинская область, Казахская ССР, СССР
Гражданство:	Российская империя Российская империя → РСФСР РСФСР → СССР СССР
Род деятельности:	прозаик, журналист, публицист
Язык произведений:	Русский язык

Семён Семёнович Ужгин (1883—1956) — революционер, писатель, журналист, публицист, один из создателей Кустанайской социал-демократической организации. Выпустил прокламацию «Слово о событиях в Карабалыке». Один из пионеров кустанайской журналистики.

Биография

С. С. Ужгин родился 1 сентября 1883 года в с. Катайск Катайской волости Камышловского уезда Пермской губернии (ныне Катайский район, Курганская область) в крестьянской семье.

В 1893 году Ужгины переехали в Кустанай. Вскоре Семён остался без матери. Не поладив с мачехой, уехал в посёлок Боровское Кустанайского уезда к дяде, где продолжил учёбу в волостной школе. Как одного из лучших учеников его отправили учиться в Боровское 2-классное реальное русско-киргизское училище а затем, за казенный счёт в Омскую учительскую семинарию.

В 1902 году стал активным участником организованного учащимися нелегального кружка «Молодых Искровцев». Вскоре был лишён стипендии за стихи, критиковавшие порядки в царской России. Устроился грузчиком, но из-за нехватки денег был вынужден оставить учёбу — в 1904 году вернулся в Кустанай. До осени 1905  года занимался письмоводительством в присутственных местах, а с этого времени, после манифеста 17 октября 1905  года, службу оставил, занявшись писанием корреспонденций в духе «освободительного движения» в газету левого направления — «Уральская жизнь», революционную — «Оренбургский край», «Голос Приуралья» и т. п. Тайно занимался распространением между жителями Кустаная и Кустанайского уезда революционной пропаганды. На всех митингах Ужгин был одним из самых главных ораторов в духе проповедования социал-демократической программы и порицания действий правительства, что доказывается отобранными у него при обыске бумагами.

В 1907 попытался открыть еженедельный литературный общественно-политический журнал, «Первый луч», однако не смог получить разрешения на это. За организацию митинга в знак протеста против разгона 2-й Думы Ужгин был 10 июня 1907  года арестован. Содержался в Кустанайской тюрьме, два года отбывал ссылку в Тюмени.

Досрочно освобожденный из ссылки (вместо 3 лет отбыл 2 года), Ужгин в 1909  г. устроился сначала сотрудником газеты «Степь» в Троицке, а потом стал секретарем редакции и был им вплоть до закрытия газеты. 22 января 1912 года заявил тобольскому губернатору о принятии им на себя обязанности ответственного редактора «Курганского вестника». Свидетельство, разрешавшее ему заниматься редактированием «Курганского вестника», было оформлено 16 апреля 1912 г. Однако в должности редактора этого издания Ужгин пробыл недолго. Уже 15 мая 1912 года телеграммой в Тобольск А. И. Кочешев, в связи с отказом Ужгина, просил временно утвердить себя редактором собственной газеты.

Редактировал курганскую газету «Юг Тобола», выходившую с 1 (14) июля 1912. Это было прогрессивное и даже радикально-демократическое печатное издание. 6 сентября наблюдающий за повременными изданиями помощник исправника А. А. Радзивилл, сочтя, что статья «Через 100 лет» (о политических последствиях Бородинского сражения) «по своему содержанию заключает в себе признаки преступления», постановил: издателя И. Е. Рагозина, её автора, и редактора С. С. Ужгина «привлечь к ответственности по 2 и 6 пп. 129 ст. Уголовного уложения, а на № 23 от 29 августа (11 сентября) 1912 газеты «Юг Тобола», как содержащий в себе статью с признаками преступного деяния, предусмотренного вышеозначенным уголовным законом, наложить арест». Поднадзорный Ужгин вскоре выехал из Кургана в Петропавловск. Следователь расценил это как попытку скрыться из-под надзора полиции и 23 октября, в день задержания Ужгина в Петропавловске околоточным надзирателем г. Кургана Рясовым, изменил прежнюю меру пресечения на содержание под стражей. Доставленного в Курган Ужгина сначала поместили в каталажную камеру, а позднее перевели в Курганскую тюрьму.

13 ноября 1912 года Тобольский окружной суд, рассмотрев его прошение о замене содержания под стражей в Курганском тюремном замке «на имущественное поручительство, или денежный залог», удовлетворил его при условии «предоставления поручительства с денежной ответственностью в сумме тысячи (1000) рублей». 20 ноября резолюция суда была объявлена под роспись Ужгину в тюрьме. Его поручителями стали проживавшие в Кургане Михаил Тихонович Галямин и член Курганской группы РСДРП Георгий Васильевич Корсаков.

Судебное заседание по делу издателя Рагозина и редактора Ужгина состоялось в Кургане 19 января 1913 года на выездной сессии окружного суда. Дело слушалось «при закрытых дверях, с участием сословных представителей». Обвинение поддерживал товарищ прокурора Петрусевич. Со стороны обвиняемых сознания в предъявленных обвинениях не последовало. Суд принял их сторону и вынес оправдательный приговор, который в окончательной форме был объявлен 21 января. Со стороны обвинения 31 января была предпринята попытка опротестовать судебный приговор. Но 14 марта 1913  года Правительствующий Сенат оставил протест без рассмотрения «за силою 5 п. XVIII отд. именного высочайшего указа 21 февраля 1913  года». Данный указ принимался в связи с 300-летием Дома Романовых и обладал амнистирующим значением.

Ужгин перебрался в Петропавловск и обратился с ходатайством об утверждении его ответственным редактором газеты «Приишимье» к акмолинскому губернатору. Как редактор «Приишимья» он продолжил прежнюю идейно-политическую линию, проводившуюся им в «Юге Тобола», за что судебным приговором 14 сентября 1914  года был наказан штрафом в 150 руб. и арестом на полтора месяца.

В январе 1918 года был избран в первый Кустанайский уисполком комиссаром юстиции. После захвата Кустаная белогвардейцами уехал в пос. Боровской, затем на Алтай, где сражался в составе 6-й горно-стрелковой партизанской дивизии.

По окончании гражданской войны Ужгин вернулся в Кустанай. В 1921 году он становится редактором газеты «Степь» (первоначально открытой под названием «Советское строительство»). Он становится известен как писатель. В число его книг входят: написанное в соавторстве документальное повествование «Красные партизаны Кустаная», сборник рассказов «Степные были», незаконченный роман о гражданской войне «Дальний горизонт», основанный на реальных событиях, написанная совместно с Н. Фроловым, книга «Партизанское движение против Колчака».

23 апреля 1938 года арестован УНКВД по Кустанайской обл. Приговорен Верховным Судом Казахской ССР 14 сентября 1938 года по статьям 58-7, 58-11 УК РСФСР к 10 годам ИТЛ.

В последние годы Ужгин жил и работал в Алма-Ате, в республиканском архивном управлении института истории и этнографии Академии наук Казахской ССР. Был членом Союза писателей Казахстана, персональным пенсионером республиканского значения.

Семён Семёнович Ужгин умер в 1956 году в городе Алма-Ате.

Реабилитирован 15 июня 2000 года Прокуратурой Костанайской области.

Сочинения

• Ужгин, С. С. Вожатый. — М.: Гос. изд. 1-я образцовая типо-лито. — С. 30. — 50 000 экз.
• Ужгин, С. С. Письмо про мужиков бедных и попов вредных или Как отыскать секрет к урожаю. — Кустанай: тип. «Коммунар», 1923. — 15 с.
• Ужгин, С. С. В тайгу. — М.-Л.: Гос. изд., 1925. — 64 с.
• Ужгин, С. С. Гавря комсомолец и другие рассказы. — М.: Гос. изд., 1925. — 32 с.
• Ужгин, С. С. Как Пахом поборол засуху. — М.: Гос. изд., 1925. — 28 с.
• Ужгин, С. С. Комиссарша Авдотья—Дед Ануфрий—Приёмыш Любка. — М.-Л.: Гос. изд. 1-я образцовая типография, 1925. — 48 с.
• Ужгин, С. С. Комиссарша Авдотья. — 2 изд.. — М.-Л.: Гос. изд. 1-я образцовая типография, 1925. — 48 с.
• Ужгин, С. С. Громобой. Рассказ. — М.: Крестьянская газета, 1926. — 48 с.
• Ужгин, С. С. Живая вода. — М.: Гос. изд. 1-я образцовая типография, 1927. — 8 с. — 50 000 экз.
• Ужгин, С. С. Комиссарша Авдотья. — 3 изд.. — М.-Л.: Гос. изд. 1-я образцовая типография, 1927. — 48 с. — 40 000 экз.
• Ужгин, С. С. Костры. — М.: Федерация объединений советских писателей, 1927. — 48 с. — 5000 экз.
• Ужгин, С. С. Переймы. — М.: Всерос. о-во крест. писателей, 1927. — 15 с. — 10 000 экз.
• Ужгин, С. С. Шурка Шахарева. — М.: Гос. изд. 1-я образцовая типография, 1927. — 15 с. — 70 000 экз.
• Ужгин, С. С. Бабье счастье. — М.: Гос. изд. 1-я образцовая типография, 1928. — 8 с. — 70 000 экз.
• Ужгин, С. С. Родная быль. — М.-Л.: Гос. изд. тип. «Красный пролетарий», 1928. — 32 с. — 20 000 экз.
• Ужгин, С. С. Степные были. — Алма-Ата: Казгослитиздат, 1956. — 54 с. — 5000 экз.
• Ужгин, С. С., Фролов Н. С. Партизанское движение против Колчака. — Алма-Ата: Казгосиздат, 1957. — С. 144. — 8000 экз.

Ссылки

• Наталья Здоровец, архивист областного государственного архива. [kostanay1879.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=107&Itemid=46 Аз Мирской], «Наша газета» (2 октября 2003). Проверено 5 февраля 2012.
• Яков Кузьмич Духин, кандидат исторических наук, профессор. [kostanay1879.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=332&Itemid=46 Первые шаги в будущее], Ленинский путь (24 января 1992). Проверено 5 февраля 2012., [kostanay1879.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=333&Itemid=46 продолжение], [kostanay1879.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=335&Itemid=46 окончание]

Отрывок, характеризующий Ужгин, Семён Семёнович

– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.