Узелац, Милан

Милан Узелац
Milan Uzelac
Милан Узелац — сербский поэт, эссеист, доктор философии и эстетики
Дата рождения:	8 апреля 1950(1950-04-08) (74 года)
Место рождения:	Вршац
Страна:	Сербия
Научная сфера:	Философия
Место работы:	Высшее педагогическое училище, г. Вршац
Учёная степень:	PhD
Учёное звание:	Профессор
Альма-матер:	Белградский университет
Научный руководитель:	Деспот, Бранко
Известен как:	философ
Сайт:	[www.uzelac.eu/ www.uzelac.eu]

Ми́лан Узе́лац (серб. Милан Узелац; род. 8 апреля 1950, Вршац, АО Воеводина, Сербия, Югославия) — сербский поэт, эссеист, доктор философии (PhD), профессор онтологии и эстетики Высшего педагогического училища в Вршаце (Республика Сербия).

Биография

Родился и вырос в городе Вршац, на севере Сербии, который, в силу географической близости и истории, традиционно сочетал культуру Австрии, Венгрии и Румынии. Изучал философию в Белградском университете, который окончил в 1974 году, защитив дипломную работу по эстетике «Место поэзии в философии Платона». Там же, в 1980 году, защитил магистерскую работу по эстетике «Эстетические и литературно-критические воззрения социалиста второй половины XIX века Лазаря (Лазы) Нанчича». Степень доктора философии получил в 1985 году в университете Загреба, защитив диссертацию «Философия игры Ойгена Финка».

В 21 год, будучи ещё студентом, опубликовал свой первый сборник стихов «Над небеском картом» (1972), ещё через 2 года стал самым молодым членом Союза писателей Сербии, а позже был одним из основателей издательства «Литературное объединение Вршца» (Књижевна општина Вршац — КОВ), в числе которых был и выдающийся сербский поэт Васко Попа. В качестве главного и ответственного редактора издательства КОВ (с 1974 по 1979 годы) подготовил к изданию тридцать первых книг издательства — романы и поэтические сборники.

Преподавать философию начинал в педагогическом училище города Кикинда в 1981—1986 годах. С 1986 году был доцентом Академии искусств в городе Нови Сад, где вёл «Общую теорию искусств» и «Социологию искусства», а с 1990 года — профессором эстетики и онтологии на философском факультете университета в городе Нови-Сад. Параллельно продолжал читать лекции по эстетике, эстетике музыки и истории философии в Академии искусств. С 2007 года по 2010 год — профессор философского факультета в Косовской Митровице (Приштинский университет), где преподавал курсы Онтология и Философия средних веков. С 2011 года — профессор Высшего педагогического училища в Вршаце, где читает лекции по современной философии, философии эстетического воспитания, философским основам современных педагогических теорий.

Научная деятельность

Философская позиция М. Узелаца, по его собственному утверждению, строится в диалоге с античным философом Аристотелем и его последователями и критиками Фомой Аквинским, Франсиско Суаресом, Жаком Маритеном. Центральное место в его исследованиях в области эстетики, которые базируются на феноменологическом подходе к пониманию мира (О. Финк, М. Хайдеггер) и новейших научных, преимущественно космологических, теориях (И. Пригожин, А. Линде, Б. Грин, Э. Виттен) занимает онтический и онтологический статут художественного произведения в период, наступивший после завершения постмодернизма. Значительное место в его исследовательских работах занимает обращение к истории искусств и феноменологическое осмысление и интерпретация отдельных произведений искусства и творчества художников, музыкантов, литераторов. Особое внимание М. Узелац уделяет изучению и интерпретации философского наследия выдающихся русских мыслителей — Густава Шпета, Ивана Ильина, Алексея Лосева.

Последние годы М. Узелац занимается исследованиями в области философии музыки, осмысляя место музыки в Космосе. В данном ключе им исследуются философские идеи Пифагора, Платона, Аристида Квинтилиана с выходом к Иоганну Кеплеру, которого М. Узелац считает самым выдающимся музыкантом всех времен, и современным неопифагорейцам — Ф. Бузони и А. Лосеву. Основная позиция М. Узелаца основана на историческом подходе к феномену музыки и определении исторических границ возникновения, расцвета и заката музыки как формы искусства. По мнению исследователя, время музыки закончилось с завершением творчества П. Чайковского и С. Рахманинова. ХХ столетие характеризуется праздными физико-техническими экспериментами со звуком (Э. Варез, П. Булез, К. Штокхаузен) и утратой внутренней духовной составляющей музыкального произведения, ведущими к конфликту со всей предыдущей музыкальной традицией.

Литературная деятельность

Наряду с философией, М. Узелац профессионально занимается литературной критикой, а также поэтическим творчеством, являясь автором десяти книг собственных стихов, в которых продолжает поэтическую традицию К. Кавафиса, Б. Брехта, Г. Бенна, З. Херберта и В. Попа. Переводит стихи с немецкого и румынского языков.

Является членом сербских литературных союзов и научных обществ: Союз писателей Сербии (1974), Союз писателей Воеводины (1979), Estetičko društvo Srbije (1980), а также зарубежных обществ: Deutsche Gesellschaft für phänomenologische Forschung (Трир, Германия), Assotiation internationale des critiques d’art (Париж, Франция), International Board of Advisors of Center for Advanced Research in Phenomenology (Бока Ратон, Флорида, США).

Факты

Лауреат Премии города Вршца (Награда Ослобођења града Вршца), 1999.

Выступал с докладами и сообщениями на международных конференциях по философским проблемам в Мадриде, Фрайбурге, Кёльне, Йене, Риге, Реджо-нель-Эмилии, Москве, Огайо; его научные работы по философии опубликованы в Германии, Америке, России, Италии, Чехословакии и Японии.

Библиография

Философские труды

• Filozofija igre. Prilog filozofiji igre kod Eugena Finka, Novi Sad 1987.
• Druga stvarnost, Novi Sad 1989.
• Stvarnost umetnickog dela, Novi Sad 1991.
• Uvod u estetiku, Novi Sad 1993.
• Kosmologija umetnosti (Ogled o poreklu fenomenoloske estetike), Novi Sad 1995.
• Delo u vremenu (Poetika Laze Nancica), Vrsac 1997.
• Estetika, Novi Sad 1999; 2003.
• Istorija filozofije, Novi Sad 2004.
• Postklasicna estetika, Vrsac 2004.
• Filozofija muzike, Novi Sad 2005; 2007.
• Horror musicae vacui, Vrsac 2005.
• Metafizika, Vrsac 2006.
• Disipativna estetika. Prvi uvod u Postklasicnu estetiku, Vrsac 2006;
• Uvod u filozofiju (Pojam i predmetno polje filozofije), Novi Sad 2007.
• Metapedagogija I (paideia kao paidia polititike), Vrsac 2007.
• Fenomenologija sveta umetnosti (Uvod u transcendentalnu kosmologiju), Novi Sad 2008.
• Fenomenologija, Novi Sad 2009.
• Predavanja iz srednjovekovne filozofije, Novi Sad 2009.
• Metapedagogija II, Novi sad 2009.
• Inflaciona estetika. Drugi uvod u Postklasicnu estetiku, Novi Sad 2009
• Priče iz Bolonjske šume, Vršac 2009
• Filozofija poslednje umetnosti, Novi Sad 2010
• Glavni pravci savremene filozofije, Vršac 2011.
• Uvod u estetiku. Predavanja u zimskom semestru 1992, Vršac 2011.
• Praktična fenomenologija, Vršac 2011.
• Filozofija obrazovanja I, Vršac 2012.

Поэзия

• Pesme (1974—2009), Novi Sad 2009.
• Stare i nove pesme, Vršac 2012.

Ссылки

• [www.uzelac.eu/ Официальный сайт]
• [www.losev-library.ru/index.php?pid=4996 Uzelac, M.: Каково предназначение философии?]
• [www.uskolavrsac.in.rs/?page_id=2735 Uzelac Milan]

Отрывок, характеризующий Узелац, Милан

– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.