Узун-Хаджи

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Узун-Хаджи<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
имам Дагестана
1918 — 19 сентября 1919
Предшественник: Гоцинский
 
Вероисповедание: ислам, суннитского толка, суфизм
Рождение: 1848(1848)
Салта, Дагестан
Смерть: 30 марта 1920(1920-03-30)
Грузия

Узун-Хаджи[1] Салтинский (Узун-Хаир Хаджи-Хан) (1848 — 30 марта 1920) — дагестанский религиозный и политический лидер, эмир Северо-Кавказского эмирата. По национальности аварец.





Биография

Ранние годы. Воспитание, образование, террористическая деятельность

Родился в селе Салта Гунибского округа в 1848 году. В молодости был мюридом шейха Абдурахмана-Хаджи из Согратля, главного инспектора государственного аппарата в имамате Шамиля. В течение 11 лет Узун-Хаджи учился у этого известного алима, потом продолжил обучение исламскому богословию в Саудовской Аравии, Сирии, Турции. Получив высшее духовное образование, Узун-Хаджи занялся составлением научных трудов по теологии и стал серьезно увлекаться религиозной поэзией. Он также принимал активное участие в восстании 1877 года. Первое сражение с его участием произошло на Салтинском мосту (красный мост) в первый день рамазана 1877 года. После подавления восстания он был арестован и сослан в Новоузенский уезд Самарской губернии на 7 лет, однако через 4 года бежал из ссылки и вернулся в Дагестан.

Вторично был арестован в 1910 году за постройку медресе в селении Салта без разрешения властей. Сначала находился под домашним арестом, затем его на один год перевели в Темир-Хан-Шуру и потом выслали в Астрахань. Но через год он бежал оттуда и нелегально уехал в Мекку для совершения хаджа, что заняло ровно год. По дороге назад он присоединился к чеченским паломникам и прибыл в Грозный, затем перебрался в Ножай-Юрт. Два года он прожил среди чеченцев, занимаясь проповедями и агитацией против российских властей, а в 1916 году вернулся в родное село Салта.

1917—1919 годы

После Февральской революции 1917 года Узун-хаджи стал одним из организаторов Дагестанского Милли-Комитета, который выступил с инициативой проведения референдума о введении шариата в Дагестане. Все сельские общества Дагестанской области высказались за шариатскую форму правления. Узун-Хаджи также участвовал в съезде горских народов, состоявшемся в селе Анди 10 августа 1917 года, на котором имамом Чечни и Дагестана]] был провозглашён Нажмудин Гоцинский. По земельному вопросу на съезде по инициативе Узун-Хаджи было принято постановление из следующих пунктов:

  1. Все земли Дагестана, бывшие в распоряжении царского правительства, вернуть дагестанскому народу.
  2. Воды Каспийского моря, заключённые в границах Дагестана, передать в распоряжение дагестанского народа как неотъемлемую собственность.
  3. Все бекские земли передать безвозмездно дагестанскому народу.
  4. Земли, переданные беками некоторым лицам, также передать в собственность дагестанскому народу безвозмездно.
  5. Земли, купленные некоторыми лицами у беков, передать дагестанскому народу в собственность, откупив по себестоимости.

В сентябре 1917 года отрядом Узун-Хаджи была осуществлено нападение на Хасавюртовский округ, при этом пострадали более 170 населённых пунктов, расположенных на территории округа, в том числе Хасавюрт, полное уничтожение которого не произошло лишь благодаря помощи, оказанной бронепоездом Бакинского Совета, курсировавшим между Хасавюртом и Гудермесом и охранявшим железную дорогу для воинских эшелонов, возвращавшихся с Кавказского фронта, а также для отправки голодающему Баку закупаемого на Северном Кавказе продовольствия. В декабре 1917 года отряд Узун-Хаджи фактически сжёг Хасавюрт с помощью бутылок с керосином, которыми были снабжены его мюриды.

В январе 1918 года на III съезде представителей горских народов в Темир-Хан-Шуре Нажмудин Гоцинский повторно был провозглашён имамом всего Дагестана. Узун-Хаджи при этом заявил: «Кто не подчинится имаму — тому мы отрубим голову». Было оглашено письмо Узун-Хаджи, в котором выражалось недоверие светским органам власти и предлагалось их разогнать, передав все полномочия местному духовенству и Шариатскому управлению Дагестана. Дагестанский областной исполком — орган Временного правительства — выразил недоумение по поводу провозглашения Гоцинского имамом и направил ему письмо, в котором предлагалось объяснить народу, какой смысл он вкладывает в понятие «имам». В результате Гоцинского провозгласили не имамом, а муфтием. Узун-Хаджи, настаивавший на провозглашении Гоцинского имамом, рассердился на Гоцинского за нетвёрдость проведения идеи имамата и вывел свои отряды из города. Этим воспользовались социалисты и провели своё решение об аннулировании решения съезда об избрании Гоцинского муфтием.

После того, как в апреле 1919 года войска ВСЮР заняли Чечню, Узун-Хаджи стал собирать отряды добровольцев для оказании помощи в освобождении Чечни. 22 мая 1919 года в связи с оккупацией белыми войсками Дагестана была прекращена деятельность правительства Горской Республики. Нажмудин Гоцинский выступил в поддержку ВСЮР против Красной Армии. Он обратился к Узун-Хаджи с письмом, в котором предлагалось, заручившись военной поддержкой Великобритании и Турции, совместно выступить против большевиков. Однако Узун-Хаджи не принял предложение Гоцинского, ответив: «Какая разница, какого цвета свинья — чёрная или белая?». О самом Гоцинском он говорил: «Я хотел сделать из него имама, но он оказался Иваном». Узун-Хаджи, собрав своё войско, ушёл в горы на границе Чечни и Дагестана. В конце мая 1919 г. в селе Ботлих он собрал большой маджлис, где был избран имамом Дагестана и Чечни, а резиденцией имамата было избрано Ведено.

Летом 1919 года при поддержке чеченца Иналука Арсанукаева (Дышнинского), привезшего для Узун-Хаджи фирман (послание) от османского султана Багаутдина (Магомет-Ваххидин VI), Узун-хаджи приступил к созданию военных и гражданских структур Северо-Кавказского эмирата.

Авторитет Узун-Хаджи возрос благодаря победам его войска под командованием Арсанукаева (Дышнинского) над войсками ВСЮР под командованием генерала И. Н. Колесникова в сражении за станицу Воздвиженская. В результате боев 11 сентября 1919 года белогвардейские части отступили к Грозному, а войскам Узун-Хаджи удалось взять в плен 112 человек. Через два дня, 13 сентября, произошёл бой войска Узун-Хаджи с казаками в Шали, в результате которого было взято в плен 138 казаков.

19 сентября 1919 г., на совещании с участием представителей чеченского и дагестанского духовенства было объявлено о создании Северо-Кавказского эмирата во главе с эмиром Узун-Хаир Хаджи-Ханом. В распоряжении премьер-министра правительства эмирата Иналука Дышинского — Арсанукаева, изданном в сентябре 1919 г., было объявлено, что «Северо-Кавказское эмирство является самостоятельной шариатской монархией во главе с эмиром Узун-Хаир-Хаджи-Ханом, но под протекторатом Халифа мусульманского эмира Его Величества Оттоманского императора Магомета-Ваххиддина-VI». В этом документе Горская Республика называлась мифической республикой, не имеющей опоры в народе.

Правительство эмирата Узун-Хаджи было интернациональным: в нём было было по два аварца, чеченца, ингуша и кабардинца. Высшее светское образование имел один человек, высшее духовное — двое, грамотными по-русски (а среди них один и по-арабски) были трое, неграмотными были два министра (военный и путей сообщения, почт и телеграфа).

В начале 1919 года командующий 11-й армией РККА Н. Ф. Гикало после поражений в боях с войсками ВСЮР принял решение отвести остатки разгромленной армии в горы. Узун-Хаджи вступил в союз с Гикало и из остатков его армии был сформирован интернациональный отряд красных повстанцев. Он размещался на территории эмирата и подчинялся военному штабу Узун-Хаджи как 5-й полк армии Северо-Кавказского эмирата. Ингушский отряд красных партизан во главе с Хизиром Орцхановым, находившийся в горах Ингушетии, считался 7-м полком армии Узун-Хаджи. Представитель большевиков Хабала Бесланеев даже стал министром внутренних дел эмирата, а начальником штаба войск эмирата стал большевик Магомет Ханиев.

Для получения вооружения правительство Узун-Хаджи обращалось за помощью к правительствам Азербайджанской Демократической Республики, Грузинской Демократической Республики и Турции. С Узун-Хаджи постоянно поддерживал связь командующий турецкими войсками в Дагестане Нури-Паша. В составе командования армии Узун-Хаджи находились офицеры турецкого Генерального штаба, в их числе Хусейн Дебрели и Али-Риза Чорумлу (первый командовал кавалерией, второй — артиллерией). Военную и материальную помощь эмирату Узун-Хаджи пыталась оказывать также Грузинская демократическая республика. Ею в сентябре 1919 г. был направлен экспедиционный отряд для оказания помощи войскам эмирата. Но в бою под Чечен-аулом грузинский отряд наткнулся на вооруженное сопротивление войск ВСЮР и, потерпев поражение, вынужден был вернуться обратно в Грузию.

Переговоры с большевиками. Смерть

Политические противники Узун-Хаджи приписывали ему фразу: «Я вью веревку для того, чтобы повесить всех тех, кто пишет слева направо». Но сам Узун-Хаджи это отвергал. Он писал в журнале «Танг-Чолпан»:

Как я мог сказать такую чушь? Ведь без светской цивилизации нам не обойтись! Если даже мы не имеем специалистов, как например, медиков или инженеров, то их необходимо приглашать из других районов… Как духовное лицо, я хочу восстановить шариат в своей полноте, на что и народ призываю»

В конце марта 1920 г. большевики направили уже тяжело больному Узун-Хаджи письмо, в котором говорилось:

После переговоров с Вашими представителями нам стало известно, что они принимают Советскую власть. Если и Вы принимаете эту власть как имам Чеченистана и Дагестана, то объявите об этом народам, и тогда между нами установятся дружественные отношения. Ввиду этого Советская власть признает Вас как Имама и духовного лидера мусульман Северного Кавказа. Вы тоже после этого, как объявите народам о вашем отношении к Советской власти, должны оставить свои должности и предоставить свои обязанности самому народу. Ваши организации должны быть распущены. Это право должно передаваться Центральному правительству. Что касается финансовых дел, то это решится после получения инструкции от Центра. Во всяком случае, Советская власть не будет касаться Вашего святого Корана и религии. Обо всем этом Вам растолкуют Ваши представители.

Узун-Хаджи отказался принять эти условия большевиков и через несколько дней после получения письма, 30 марта 1920 г., он умер.

После Узун-Хаджи титул эмира принял житель села Инхо шейх Дервиш Мухаммад, но несколько дней спустя Северо-Кавказский эмират перестал существовать.

Напишите отзыв о статье "Узун-Хаджи"

Примечания

  1. «Узун» означает «маленький» ([www.dk1868.ru/history/DAGESTAN.htm Б. Кузнецов. 1918 год в Дагестане])

Ссылки

  • М. Н. Нахибашев. Узун-Хаджи Салтинский — общественно-политический и религиозный деятель Дагестана и Чечни. Махачкала: ИД «Эпоха», 2009—208 с.
  • [www.syrtash.com/ru/history/empire/photo000.jpg.html Фотография Узун-Хаджи с женой]

Отрывок, характеризующий Узун-Хаджи

– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.