Уилберфорс, Сэмюэл
| Сэмюэл Уилберфорс |
Сэмюэл Уилберфорс (7 сентября 1805, Клэпхэм, Лондон — 19 июля 1873) — британский религиозный деятель Церкви Англии, прелат, епископ, духовный писатель. Как проповедник, по воспоминаниям современников, отличался красноречием и допущением (несмотря на большую набожность) в своих проповедях юмора.
Был третьим сыном Уильяма Уилберфорса. В 1823 году поступил в Ориель-колледж, Оксфорд. В «Объединённом клубе дебатов», который впоследствии был преобразован в Союз, проявил себя активным сторонником либерализма. Группу единомышленников, с которыми он главным образом познакомился в Оксфорде, иногда называли из-за строгой нравственности Вефильским союзом; вместе с тем он не чурался развлечений и активно занимался бегом с препятствиями и охотой. В 1826 году окончил Оксфорд, став на своём курсе в плане успеваемости первым по математике и вторым по классической филологии. После женитьбы 11 июня 1828 года на Эмили Сарджент был в декабре рукоположён и назначен куратом в Чекендоне около Хенли-он-Темс. В 1830 году был рукоположён епископом Винчестера Самнером ректором церкви в Бригстоне на острове Уайт. На этой сравнительно лёгкой службе он вскоре начал заниматься разнообразной деятельностью, в первую очередь написанием различных произведений, поскольку для этого оставалось достаточно времени. В 1831 году опубликовал трактат о десятинах, «чтобы избавить от предрассудков фермеров нижнего порядка», а в следующем году — собрание гимнов для использования в своём приходе, которое было выпущено большим тиражом; небольшое собрание рассказов, «Note Book of a Country Clergyman»; проповедь «The Apostolical Ministry». В конце 1837 года опубликовал «Letters and Journals of Henry Martyn» Генри Мартина, англиканского миссионера в Индии и Персии. Будучи членом Высокой церкви, держался в стороне от так называемого Оксфордского движения, а в 1838 году его расхождение с трактарианцами стало настолько серьёзным, что Джон Генри Ньюмен отказался принимать от него статьи для издания «British Critic», считая нежелательным, чтобы их сотрудничество было «очень близким». В 1838 году написал совместно со старшим братом Робертом работу о жизни своего отца («Life of William Wilberforce»), а спустя два года опубликовал его переписку. В 1839 году также опубликовал «Eucharistca» (извлечения из старых английских богословов), к которой написал предисловие, «Agathos and other Sunday Stories» и сборник проповедей «University Sermons», а в следующем году — «Rocky Island and other Parables». В ноябре 1839 года был возведён в сан архидиакона Суррея, в августе 1840 года стал каноником в Винчестере, а в октябре — ректором в Эльверстоке. В 1841 году был избран Бамптоновским лектором, а вскоре после этого назначен капелланом принца Альберта, чему был обязан впечатлением, произведённым своим выступлением на антирабовладельческом мероприятии за несколько месяцев до этого. В октябре 1843 года был назначен архиепископом Йоркским, став заместителем раздатчика королевской милостыни. В 1844 году вышла его работа «A History of the Protestant Episcopal Church in America». В марте следующего года стал деканом Вестминстера, а в октябре — епископом в Оксфорде.
Принимал участие в полемике относительно взглядов англиканского богослова Хэмпдена и подписал ремонстрацию тринадцати епископов к лорду Джону Расселу против назначения Хэмпдена епископомо Херефорда. Одновременно пытался получить удовлетворительные гарантии от Хэмпдена относительно его деятельности, но, даже потерпев неудачу в этом, отказался от иска против него. Публикация в 1850 году папской буллы, устанавливавшей римскую иерархию в Англии, привела к временной большой известности партии Высокой церкви, в которой Уилберфорс был наиболее видным членом. Переход в католицизм его шурина, архидиакона (впоследствии кардинал) Мэннинга, а затем его братьев, а также его единственной дочери и зятя, миссис и мистера Пай, вскоре привели к подпадению его под подозрение, и возобновление им полномочий конвокации (англиканского духовного парламента) уменьшило его влияние при дворе; вместе с тем его неизменная тактичность и большое обаяние, активная деятельность в церковной организации, притягательность личности и красноречие в жизни и на кафедре постепенно позволили ему получить признание в качестве епископа, у которого в своей епархии нет конкурентов. Его дневник, как считается, позволяет судить о нём как о набожном и благочестивом человеке в частной жизни, что не учитывалось отмечавшими лишь формальные качества, такие как порядочность и убедительность, позволившие ему сделать успешную карьеру епископа, и давшими ему прозвище Мыльный Сэм. В Палате лордов принимал активное участие в обсуждении социальных и духовных вопросов. Имел репутацию народного епископа, но дела народа занимали лишь часть своего времени. Большую же часть своей энергии он направлял на улучшение организации своей епархии и укрепление схем для усиления влияния и эффективности деятельности церкви. В 1854 году открыл богословский колледж в Каддесдоне, который впоследствии стал предметом некоторых споров из-за его предполагаемых католических тенденций. Его отношение к работе «Essays and Reviews» в 1861 году, против которой он написал статью в «Quarterly», принесло ему большую признательность со стороны партии Низкой церкви, а в последующие годы пользовался полным доверием и уважением со стороны всех, кроме крайних членов обеих сторон партии. После публикации в 1861 году «Commentary on the Romans» Джона Коленсо пытался заставить автора прийти к нему на закрытую беседу, но после публикации последним первых двух частей «Pentateuch Critically Examined» направил послание в адрес епископов, в котором содержался призыв к Коленсо уйти в отставку с поста епископа. В 1867 году выступил с обвинением первого отчёта комиссии по ритуалам «Report of the Ritualistic Commission», в котором был возмущён использованием в отношении принудительных мер против обрядности использованием слова «сдерживать» вместо «отменить» или «запретить». Пытался также уменьшить остроту некоторых постановлений второй комиссии по ритуалам в 1868 году и был одним из четырёх подписантов отчёта. Хотя он решительно выступал против отделения ирландской церкви, но, когда было принято соответствующее решение, высказался за то, чтобы в Палате лордов не было противодействия этому. После двадцати четырёх лет работы в епархии Оксфорда был переведён Уильямом Гладстоном в епархию Винчестера. Погиб от травм, полученных вследствие падения с лошади, возле Доркинга, графство Суррей.
Наиболее известные произведения: «Eucharistica» (1839); «Agathos» (1840); «Note book of a country clergyman», «Sermons on miscellaneous subjects», «Times of secession», «Times of revival» (1863), «Heroes of Hebrew History» и другие. Был известен как критик эволюционной теории Чарльза Дарвина.
- Эта статья (раздел) содержит текст, взятый (переведённый) из одиннадцатого издания энциклопедии «Британника», перешедшего в общественное достояние.
Напишите отзыв о статье "Уилберфорс, Сэмюэл"
Ссылки
- [www.nhm.ac.uk/nature-online/evolution/how-did-evol-theory-develop/evol-samuel-wilberforce/index.html Биография] (англ.)
- [runeberg.org/nfcl/0244.html Статья] в Nordisk Familjebok (швед.)
Отрывок, характеризующий Уилберфорс, Сэмюэл
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
