Уилсон, Джон

Джон Уилсон

Джон Уилсон (18 мая 1785, Пейсли — 3 апреля 1854, Эдинбург) — британский шотландский писатель, поэт, журналист, литературный критик, адвокат, профессор моральной философии, большинство своих произведений написавший под псевдонимом Кристофер Норт и сотрудничавший с журналом Blackwood's Edinburgh Magazine.

Родился в семье богатого торговца марлей, который умер, когда ему было одиннадцать лет; Джон был четвёртым ребёнком в семье и самым старшим из братьев, всего же в семье было девять детей. С детства отличался большими способностями и уже в двенадцать лет поступил в университет Глазго, в котором учился шесть лет, получал довольно значительную стипендию и занимался различными видами спорта, а также влюбился в некую Маргарет Флетчер, ставшую его «музой» на несколько последующих лет.

В 1803 году Уилсон поступил в колледж Магдалены в Оксфорде. По собственным воспоминаниям, которые он впоследствии отразил в эссе Old North and Young North, жить и учиться там ему очень нравилось. Несмотря на то, что Уилсон занимался там различными видами спорта, прогулками и ораторским искусством, он, вероятно, не был по-настоящему счастлив во время обучения и не приобрёл каких-либо друзей в колледже, как и в университете до этого. Он получил учёную степень в 1807 году и в возрасте двадцати двух лет стал сам себе хозяином, с хорошим доходом, без отца или опекуна и без чьего-либо влияния на избрание последующего жизненного пути. Доход ему приносило имение Эллерей в Уиндермире, в котором он в течение последующих четырёх лет и жил, предаваясь различным занятиям (строительство мелких построек, плавание на лодке, стрельба, рыбалка, прогулки, поединки на шпагах), и там же начал писать стихи; первый его поэтический сборник, The Isle of Palms, был издан в 1812 году. В это же время он свёл знакомство с некоторыми известными английскими литераторами того времени.

В 1811 году Уилсон женился на Джейн Пенни, девушке из хорошей ливерпульской семьи, и четыре года счастливо жил с ней в Эллерее, после чего произошло событие, заставившее его стать писателем, без которого он, вероятно, не написал бы ничего, за исключением нескольких стихов. Большая часть его состояния была потеряна им вследствие преступных спекуляций его дяди, в чьи руки Уилсон по небрежности отдал свои дела. Его мать владела домом в Эдинбурге, в котором могла и была готова принять своего сына и его семью; ему не пришлось покинуть Эллерей, хотя в дальнейшем он не смог постоянно проживать в нём. Уилсон ранее изучал право и в 1815 году был принят в состав шотландской коллегии адвокатов, по-прежнему много занимался спортом, предпринимал длительные пешие прогулки и опубликовал в 1816 году второй свой сборник стихов, The City of the Plague. В 1817 году, вскоре после основания журнала Blackwood’s Magazine, Уилсон начал своё сотрудничество с этим поддерживавшим партию тори ежемесячным изданием и в октябрьском номере совместно с Локхартом опубликовал сатиру идеи Джеймса Хогга под названием Chaldee Manuscript («Халдейская рукопись») — пародию в библейском стиле на конкурирующее издание Edinburgh Review, его издателя и сотрудников. С этого времени он был главным автором для Blackwood’s, хотя никогда не был его формальным редактором, а издатель сохранял определённый надзор даже над творчеством Локхарта и «Кристофера Норта» (под таким псевдонимом стал писать Уилсон), которые фактически создавали весь журнал. В 1822 году в журнале стартовала серия Noctes Ambrosianae, после 1825 года будучи в основном результатом работы Уилсона. Она представляла собой обсуждения в виде праздничных застольных бесед, имевших различные отступления в виде критики чего-либо, описаний и прочего. В силу их жанра в этих историях было много эфемерного, «местечкового» и попросту тривиального, однако, по мнению критиков, они отличались драматической силой, экспрессией, воспеванием полноты жизни и счастья мысли, а также великолепным юмором, что делало их одним из лучших образцов «литературы для отдыха» того времени. Любимым персонажем читателей был один из беседовавших персонажей, Эттрик Шеппард, являвшийся идеализированной пародией на Джеймса Хогга. До этого Уилсон опубликовал в Blackwood’s ряд рассказов и набросков романов, некоторые из которых были впоследствии опубликованы отдельно в Lights and Shadows of Scottish Life (1822), The Trials of Margaret Lyndsay (1823) и The Foresters (1825); позже появились очерки его авторства о Спенсере, Гомере и различных современных ему явлениях и авторах.

Первым результатом новой деятельности для Уилсона стало то, что он оставил дом своей матери и в 1819 году поселился на Энн-стрит, Эдинбург, с женой и пятью детьми. Вторым результатом, что явилось для него неожиданностью, было его избрание заведующим кафедрой моральной философии в Эдинбургском университете (1820 год). Его квалификационное соответствие этой должности не было очевидным, особенно с учётом того факта, что наиболее, по некоторым оценкам, квалифицированный человек в Великобритании в данной области, сэр Уильям Гамильтон, также был кандидатом, но не получил места. Существует предположение, что данное решение имело политический подтекст: члены партии тори тогда имели большинство в городском совете, и Уилсон имел сильную поддержку со стороны друзей во главе с Вальтером Скоттом, а его противники сыграли ему на руку, пытаясь критиковать его моральный облик, к которому нельзя было предъявить каких-либо серьёзных претензий. Уилсон сделал, как считается, успешную профессорскую карьеру, никогда не достигнув чего-либо значительного в научном изучении своей области или в методах её преподавания, но, согласно оценкам, воздействуя на несколько поколений студентов со «стимулирующей силой», что было для преподавателя, возможно, более ценным, нежели исчерпывающие знания по конкретной теме. Его обязанности оставляли ему достаточно времени для работы в журнале, и в течение многих лет его вклад в Blackwood’s был весьма значительным — например, в течение одного года (1834) он опубликовал там более пятидесяти отдельных статей. Большинство лучших и наиболее известных из них появились в журнале в период между 1825 и 1835 годами.

Быт Уилсона в последние тридцать лет его жизни был беден событиями. Он ездил из Эдинбурга в Эллерей и обратно, совершал поездки в другие места, совершил морское путешествие на борту «Экспериментальной эскадры» по Ла-Маншу летом 1832 года и предпринял несколько других незначительных дел. Смерть жены в 1837 году стала для него чрезвычайно сильным ударом, по его словам, тем более что спустя три года умер и его друг и работодатель Уильям Блэквуд. В годы, последовавшие за этими событиями, его литературная деятельность была неустойчивой, а его поздние произведения, по мнению литературоведов, не доходили, за некоторыми исключениями, до уровня его ранних работ. В конце 1850 года здоровье Уилсона начало стремительно ухудшаться, в следующем году он оставил свою должность и вышел на присвоенную ему пенсию. Умер спустя три года.

Только очень небольшая часть обширного творческого наследия Уилсона была собрана и опубликована в общедоступной форме в течение его жизни; главное и почти единственное исключение составляют два тома стихов, сборник Lights and Shadows of Scottish Life и The Recreations of Christopher North (1842), его избранные статьи для журнала. Эти тома, вместе с избранными историями из Noctes Ambrosianae в четырёх томах и последующими работами, критическими и художественными, также в четырёх томах, были собраны и переизданы после его смерти его зятем, профессором Ферье.

• Эта статья (раздел) содержит текст, взятый (переведённый) из одиннадцатого издания энциклопедии «Британника», перешедшего в общественное достояние.

Отрывок, характеризующий Уилсон, Джон

– Да, из Ольмюца, – отвечает он со вздохом.
От ужина Пьер повел свою даму за другими в гостиную. Гости стали разъезжаться и некоторые уезжали, не простившись с Элен. Как будто не желая отрывать ее от ее серьезного занятия, некоторые подходили на минуту и скорее отходили, запрещая ей провожать себя. Дипломат грустно молчал, выходя из гостиной. Ему представлялась вся тщета его дипломатической карьеры в сравнении с счастьем Пьера. Старый генерал сердито проворчал на свою жену, когда она спросила его о состоянии его ноги. «Эка, старая дура, – подумал он. – Вот Елена Васильевна так та и в 50 лет красавица будет».
– Кажется, что я могу вас поздравить, – прошептала Анна Павловна княгине и крепко поцеловала ее. – Ежели бы не мигрень, я бы осталась.
Княгиня ничего не отвечала; ее мучила зависть к счастью своей дочери.
Пьер во время проводов гостей долго оставался один с Элен в маленькой гостиной, где они сели. Он часто и прежде, в последние полтора месяца, оставался один с Элен, но никогда не говорил ей о любви. Теперь он чувствовал, что это было необходимо, но он никак не мог решиться на этот последний шаг. Ему было стыдно; ему казалось, что тут, подле Элен, он занимает чье то чужое место. Не для тебя это счастье, – говорил ему какой то внутренний голос. – Это счастье для тех, у кого нет того, что есть у тебя. Но надо было сказать что нибудь, и он заговорил. Он спросил у нее, довольна ли она нынешним вечером? Она, как и всегда, с простотой своей отвечала, что нынешние именины были для нее одними из самых приятных.
Кое кто из ближайших родных еще оставались. Они сидели в большой гостиной. Князь Василий ленивыми шагами подошел к Пьеру. Пьер встал и сказал, что уже поздно. Князь Василий строго вопросительно посмотрел на него, как будто то, что он сказал, было так странно, что нельзя было и расслышать. Но вслед за тем выражение строгости изменилось, и князь Василий дернул Пьера вниз за руку, посадил его и ласково улыбнулся.
– Ну, что, Леля? – обратился он тотчас же к дочери с тем небрежным тоном привычной нежности, который усвоивается родителями, с детства ласкающими своих детей, но который князем Василием был только угадан посредством подражания другим родителям.
И он опять обратился к Пьеру.
– Сергей Кузьмич, со всех сторон , – проговорил он, расстегивая верхнюю пуговицу жилета.
Пьер улыбнулся, но по его улыбке видно было, что он понимал, что не анекдот Сергея Кузьмича интересовал в это время князя Василия; и князь Василий понял, что Пьер понимал это. Князь Василий вдруг пробурлил что то и вышел. Пьеру показалось, что даже князь Василий был смущен. Вид смущенья этого старого светского человека тронул Пьера; он оглянулся на Элен – и она, казалось, была смущена и взглядом говорила: «что ж, вы сами виноваты».
«Надо неизбежно перешагнуть, но не могу, я не могу», думал Пьер, и заговорил опять о постороннем, о Сергее Кузьмиче, спрашивая, в чем состоял этот анекдот, так как он его не расслышал. Элен с улыбкой отвечала, что она тоже не знает.
Когда князь Василий вошел в гостиную, княгиня тихо говорила с пожилой дамой о Пьере.
– Конечно, c'est un parti tres brillant, mais le bonheur, ma chere… – Les Marieiages se font dans les cieux, [Конечно, это очень блестящая партия, но счастье, моя милая… – Браки совершаются на небесах,] – отвечала пожилая дама.
Князь Василий, как бы не слушая дам, прошел в дальний угол и сел на диван. Он закрыл глаза и как будто дремал. Голова его было упала, и он очнулся.
– Aline, – сказал он жене, – allez voir ce qu'ils font. [Алина, посмотри, что они делают.]
Княгиня подошла к двери, прошлась мимо нее с значительным, равнодушным видом и заглянула в гостиную. Пьер и Элен так же сидели и разговаривали.
– Всё то же, – отвечала она мужу.
Князь Василий нахмурился, сморщил рот на сторону, щеки его запрыгали с свойственным ему неприятным, грубым выражением; он, встряхнувшись, встал, закинул назад голову и решительными шагами, мимо дам, прошел в маленькую гостиную. Он скорыми шагами, радостно подошел к Пьеру. Лицо князя было так необыкновенно торжественно, что Пьер испуганно встал, увидав его.
– Слава Богу! – сказал он. – Жена мне всё сказала! – Он обнял одной рукой Пьера, другой – дочь. – Друг мой Леля! Я очень, очень рад. – Голос его задрожал. – Я любил твоего отца… и она будет тебе хорошая жена… Бог да благословит вас!…
Он обнял дочь, потом опять Пьера и поцеловал его дурно пахучим ртом. Слезы, действительно, омочили его щеки.
– Княгиня, иди же сюда, – прокричал он.
Княгиня вышла и заплакала тоже. Пожилая дама тоже утиралась платком. Пьера целовали, и он несколько раз целовал руку прекрасной Элен. Через несколько времени их опять оставили одних.
«Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, – думал Пьер, – поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча держал руку своей невесты и смотрел на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную грудь.
– Элен! – сказал он вслух и остановился.
«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.