Уильям «Спайк» Кровавый

♂Уильям «Спайк» Кровавый William «Spike» The Bloody
Создатель	Джосс Уидон
Информация
Прозвище	Спайк
Вид (раса)	вампир
Семья
Отношения	Баффи Саммерс Друзилла Аня Хармони

Спайк или Уильям Кровавый (англ. William «Spike» The Bloody) — вымышленный персонаж, герой сериалов «Баффи — истребительница вампиров» и «Ангел», созданных Джоссом Уидоном и Дэвидом Гринуолтом. Роль Спайка сыграл актёр Джеймс Марстерс.

Баффи — истребительница вампиров

Уильям Кровавый был обращен в вампира в 1880 году в Лондоне. При жизни он был изысканным и скромным поэтом, получившим прозвище Кровавый за свои несуразные и непопулярные стихотворения. В один прекрасный вечер Уильям решил признаться в любви аристократке Сесили, которая была объектом его воздыханий. Но Сесили дала понять молодому человеку, что он ей не пара. Расстроенный до глубины души, Уильям полностью разочаровался в своей поэзии, а вскоре столкнулся на улице с мужчиной в компании двух привлекательных женщин. Он и представить себе не мог, что этой же ночью одна из этих женщин полностью изменит его жизнь — вампиресса Друзилла хотела создать для себя спутника жизни и, увидев в Уильяме скрытый потенциал, не замедлила воспользоваться случаем.

Переродившись в вампира и присоединившись к Друзилле, Уильям в буквальном смысле утопил весь Лондон в крови, причём, иногда убивая очень жестоко. Со временем прозвище Кровавый стало себя оправдывать. Когда в Лондоне начались усиленные поиски кровавого убийцы, Ангелас, Дарла, Друзилла и Уильям были вынуждены скрываться в угледобывающих шахтах Йоркшира. Именно в тот период Уильям взял себе новое прозвище — Спайк (Spike) — за свою жестокую привычку истязать жертв железнодорожными костылями. Спайк очень любил Друзиллу, и поэтому все время ревновал её к Ангеласу. Между ними возникало множество разногласий, однако, Спайк прекрасно понимал, что выстоять против одного из самых сильных и жестоких вампиров ему пока не удастся.

Однажды Спайк узнал об Истребительницах, призванных уничтожать вампиров, и они стали его наваждением. Спайк хотел испытать предел своих возможностей и вскоре ему представился такой шанс. Впервые он столкнулся с Истребительницей вампиров в 1900 году в Китае, во время боксерского восстания. После ожесточенной схватки Спайку удалось победить Истребительницу, но в память об этом у него остался шрам от меча над левой бровью. После того как Ангелас был проклят цыганами и произошёл разрыв между ним и Дарлой, Спайк вместе с Друзиллой отправился сначала в Европу, а затем в Америку. В 1977 году, в Нью-Йорке, он столкнулся с ещё одной Истребительницей, и уже во второй раз Спайку удалось одержать победу над Избранной. После этой схватки он снял с мёртвого тела Истребительницы чёрный кожаный плащ, со временем ставший неотъемлемой частью его гардероба.

В 1997 году Спайк впервые появился в Саннидэйле, надеясь облегчить состояние заболевшей таинственным недугом Друзиллы. Собираясь надолго обосноваться в районе Чёртовой Пасти, вампир первым делом намерен разобраться с местной Истребительницей вампиров. Но пока что Спайк даже и не подозревает о том, какие сильные перемены в его жизни произойдут за время его противостояния с Баффи Саммерс…

Сезон 2

Появляется в эпизодах:

«School Hard» (эпизод 3); «Halloween» (эпизод 6); «Lie To Me» (эпизод 7); «What’s My Line» (эпизоды 9 и 10); «Surprise» (эпизод 13); «Innocence» (эпизод 14); «Bewitched, Bothered and Bewildered» (эпизод 16); «Passion» (эпизод 17); «I Only Have Eyes for You» (эпизод 19); «Becoming» (эпизоды 21 и 22).

После приезда в Саннидэйл Спайк предпринимает несколько неудачных попыток убить Баффи, одновременно пытаясь найти исцеление для Друзиллы. Ему удаётся пленить Ангела и с помощью его крови вылечить возлюбленную, однако, при проведении ритуала Спайк получает серьёзные увечья. Вынужденный некоторое время провести в коляске, он не может спокойно наблюдать за тем, как вернувшийся к жизни Ангелас прямо на его глазах флиртует с Друзиллой. Когда Ангелас планирует возродить демона Акатлу и уничтожить весь мир, Спайк решает заключить перемирие с Истребительницей — несмотря на свою явную принадлежность к «плохим», он не желает уничтожения мира, в котором ему живётся довольно комфортно. Спайк помогает Баффи прервать ритуал пробуждения демона, но не остаётся, чтобы понаблюдать за финалом её схватки с Ангеласом. Вместо этого он вместе с Друзиллой уезжает из города.

Сезон 3

Появляется в эпизодах:

«Lovers Walk» (эпизод 8).

Когда в Южной Америке Друзилла бросает Спайка ради демона Хаоса, вампир с разбитым сердцем возвращается в Саннидэйл. Вскоре ему приходит в голову интересная мысль — похитив Уиллоу, Спайк собирается заставить её создать любовное заклятье, которое вернёт ему любовь Друзиллы. Однако после небольшого приключения вместе с Баффи и Ангелом Спайк решает бороться за свою возлюбленную безо всякой магии. Он снова покидает Чёртову Пасть.

Сезон 4

Возвращение в Саннидэйл каждый раз после того, как его бросает Друзилла, становится для Спайка традицией. Он заводит себе новую подружку — недавно обращённую в вампира глупышку Хармони, однако, вскоре легкомысленная девица начинает ему докучать. На этот раз Спайк появляется в городе тайно, занимаясь поисками Кольца Амара — легендарного артефакта, наделяющего своего владельца абсолютной неуязвимостью. Но его план вновь проваливается, благодаря Баффи, а чуть позже наступает крутой поворот в жизни вампира. Спайк не по своей воле попадает в секретный комплекс Инициатива, где учёные вживляют в его голову микрочип, посылающий сильные болевые импульсы в мозг Спайка каждый раз, когда он собирается причинить вред человеку. Это происшествие заставляет Спайка обратиться за помощью к Истребительнице и её друзьям, так как чип буквально вынуждает его голодать. В обмен на информацию об Инициативе Спайк получает еду, защиту от таинственных солдат, а также гарантии неприкосновенности от Баффи.

После неудавшейся попытки покончить со своей столь же неудавшейся жизнью, в которой больше нет счастья от причинения боли другим, Спайк с удивлением обнаруживает некоторые особенности своего нового положения. Оказывается, он в состоянии причинять вред вампирам и демонам. Когда на горизонте появляется возможность избавиться от микрочипа, вампир без всяких раздумий переходит на сторону главного врага Баффи, начиная плести интриги против неё. Тем не менее, в последний момент Спайк всё же помогает Истребительнице и её друзьям, обеспечивая себе относительную безопасность в дальнейшем.

Сезон 5

Спайк продолжает лелеять несбыточные надежды избавиться от микрочипа. Истребительница по-прежнему остаётся его наваждением, но уже в несколько ином плане — вместо того, чтобы убить Баффи, Спайк в неё просто влюбляется. Вампир не без удовольствия наблюдает за тем, как его помощь способствует разрыву отношений между Баффи и Райли, однако, вскоре понимает, что Баффи для него по-прежнему недоступна, даже несмотря на признание в любви с его стороны. Но когда Спайк проявляет весь свой характер и силу воли для защиты её младшей сестры Дон от демонической богини Глори, Баффи начинает относиться к нему как к другу, достойному доверия и уважения. Спайк по достоинству оценивает подобное обращение. Он вступает в решающую битву с Глори на стороне Истребительницы, готовый погибнуть в случае необходимости.

Сезон 6

После самопожертвования Баффи Спайк остаётся в Саннидэйле, чтобы защищать её младшую сестру. Воскрешение Истребительницы становится для него полной неожиданностью и Спайк чувствует себя оскорблённым тем, что друзья Баффи не посвятили его в свои планы. Тем не менее, вскоре он начинает ощущать некоторую душевную близость с Баффи, также побывавшей за гранью жизни. Постепенно,эта близость становится не только душевной... Баффи и Спайк начинают "тайно встречаться",но истребительница по прежнему холодна и даже порой жестока к своему воздыхателю. Выяснив, что микрочип не реагирует на неё как на человека, Спайк приходит к мысли, что теперь Истребительница может испытать все прелести жизни на «тёмной стороне» вместе с ним.

Их тайный и страстный роман заканчивается неожиданно и печально: Баффи осознаёт, что Спайк навсегда останется простым вампиром, лишённым мотивации совершать добро, а сам Спайк понимает, что Истребительница просто использовала его в моменты своей слабости. Неудача в попытке определиться со своим местом в жизни побуждает Спайка вновь уехать из города в надежде самому изменить ход вещей. Добравшись до самой Африки, вампир находит могущественного демона, который после жестоких испытаний соглашается сделать Спайка таким, каким заслуживает его Баффи. Он возвращает Спайку его душу.

Сезон 7

Обретение души заставляет Спайка несколько месяцев провести в подвале реконструированной школы Саннидэйла, где он постепенно сходит с ума как от осознания своих многочисленных преступлений, так и от преследования загадочных призраков, чаще всего принимающих облик Баффи. Тем временем, настоящая Истребительница вступает в противостояние с Изначальным Злом. Новообретённая душа Спайка вынуждает Баффи пересмотреть взгляды на своего бывшего любовника и помогает ему прийти в себя. Вскоре она понимает, что помимо души в Спайке появилось нечто, по приказу Изначального Зла превращающее его в кровожадного вампира, не контролирующего своих действий. Несмотря на конфликты, которые разворачиваются из-за него между Баффи и её друзьями, Спайк в меру своих возможностей продолжает сражаться на их стороне.

Он поддерживает Истребительницу в трудные моменты и вызывается надеть загадочный амулет, предназначенный специально для вампира с душой. Спайк знает, что первоначально носителем амулета собирался стать Ангел. Однако когда Баффи отдаёт амулет в его руки, вампир понимает, что несмотря на всё произошедшее между ними, он всё же завоевал часть сердца неприступной для него прежде Истребительницы. В глубинах Чёртовой Пасти амулет через своего носителя генерирует солнечный свет с поверхности, который вместе с очищающей энергией души вампира уничтожает всех воинов Изначального Зла, равно как и самого Спайка, героически отдавшего свою жизнь ради спасения мира.

Ангел

Спайк пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти мир и уничтожить Чёртову Пасть в Саннидэйле, оставив вместо города многокилометровый кратер. Его героический поступок стал возможен благодаря загадочному магическому амулету, который сгенерировал энергию его души в мощное оружие, уничтожившее всю армию Изначального Зла. В то время вампир ещё не мог знать о том, что именно эта безделушка загадочным образом вновь воскресит его из мёртвых, но на этот раз уже в качестве бесплотного призрака.

Лишь позже Спайк узнаёт туманную историю амулета, первоначально полученного Ангелом от Старших Партнёров специально для решающей битвы с Изначальным Злом. На этом факты об амулете закончились и начались многочисленные предположения о том, кто и с какой целью возвратил казалось бы утерянный артефакт в Вольфрам и Харт. Поначалу Спайк тяготился своим возрождением, желая обрести долгожданный покой, но постепенно он осознал, что его возвращение является элементом чужих хитроумных планов, поэтому ему не дадут спокойно уйти. Ожидая дальнейшего развития событий, он начинал искать позитивные моменты в своём новом положении. И вскоре их нашёл, так как бесплотному призраку, способному проходить сквозь стены, не составило особого труда всюду следовать за Ангелом, постоянно выводя его из себя своими разговорами. Спайка забавляла сложившаяся ситуация — два вампира, обладающие душой, спасшие мир и влюблённые в одну Истребительницу, вынуждены терпеть присутствие друг друга, одновременно занимаясь спасением человеческих жизней.

Вскоре проблемы призрачного Спайка усугубились, когда помимо своей воли он начал всё чаще пропадать из всеобщего поля зрения, ничего не помня об этих исчезновениях. Только через некоторое время вампир с содроганием осознал, что всё это время находился в настоящем Аду, испытывая в нём боль и страдания, подобно Ангелу. На самом деле Спайк стал очередной жертвой злобного призрака Павейна, желавшего отсрочить своё собственное заточение в Аду и посылавшего вместо себя души любых других призраков. Пленение Павейна при помощи Ангела и его друзей решило проблему относительной безопасности для Спайка, но не прояснило вопроса о его дальнейшем будущем.

Сомнительное решение всех проблем приходит внезапно — пустая коробка от таинственного отправителя вновь придаёт Спайку материальность, позволяя ему задуматься о своих дальнейших действиях. В то время как Ангел безуспешно пытается изменить порядок вещей в Вольфрам и Харт, Спайк решает задержаться в Лос-Анджелесе и выяснить мотивы своего загадочного возвращения — ведь теперь в мире появилось целых два вампира, претендующих на исполнение пророчества Шаншу, которое превратит одного из них в человека.

Сезон 5

Обретя материальность, Спайк первым делом спешит отмежеваться от Ангела и его команды, с которыми он и так уже провёл достаточно времени. Стремление Спайка как можно скорее отыскать Баффи и рассказать ей о своём возвращении быстро сменяется размышлениями о том, что подобное поведение не слишком достойно героя, спасшего мир. Приняв решение остаться в Лос-Анджелесе, вскоре Спайк сталкивается со странным человеком, убеждающим его в необходимости спасать жизни простых людей на улицах города. Понимая, что его ведут по прежнему пути Ангела, вампир начинает следовать подсказкам своего неожиданного помощника, лишь со временем узнавая его настоящее имя. Знание того, что к его возвращению оказывается причастен Линдси МакДональд, бывший сотрудник Вольфрам и Харт, по-прежнему не объясняет Спайку причин его возвращения. За время пребывания в стенах фирмы он подружился со всей командой Ангела, и в особенности с Фрэд, поэтому после её внезапной смерти Спайк решительно присоединяется к борьбе против Старших Партнёров. Он уничтожает свои цели из Круга Чёрной Руны, после чего возвращается к Ангелу, Ганну и Иллирии, готовый принять бой от армии Старших Партнёров.

Ссылки

• Spike (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [buffy.wikia.com/wiki/Spike Спайк на вики-портале сериала]
• [www.buffyquotes.co.uk/spike/ Цитаты Спайка]
• [www.civilizedjames.org/ Сайт Джеймса Марстерса]

Отрывок, характеризующий Уильям «Спайк» Кровавый

– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.