Йейтс, Уильям Батлер

Уильям Йейтс
William Butler Yeats
Род деятельности:	поэт, драматург
Язык произведений:	английский
Премии:	Нобелевская премия по литературе (1923)

Статьи о герметизме Герметизм
Пантеон Гермес Трисмегист · Тот · Гермес Главные книги Герметический корпус · Кибалион · Космоконцепция розенкрейцеров Источники мудрости мира Алхимия · Астрология · Теургия Герметические движения Орден розенкрейцеров · Мемфис-Мицраим · Орден Розы и Креста · Орден Золотой Зари · Aurum Solis Связанные темы Герметическая каббала · Таро в эзотерической традиции Последователи учения Джон Ди • Уильям Йейтс • Парацельс • Алессандро Калиостро • Джордано Бруно • Мартинес де Паскуалис • Сэмуэль Лиддел Мазерс • Франц Бардон • Роберт Фладд • Фулканелли • Макс Гендель

Уильям Батлер Йейтс (англ. William Butler Yeats, также транслитерируется как Йитс, Йетс, Ейтс; 13 июня 1865 — 28 января 1939) — ирландский англоязычный поэт, драматург. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1923 года.

Биография

Отец поэта, Джон Батлер Йейтс, получил юридическое образование, но, когда сыну было два года, решительно порвал с адвокатским миром и отправился в Лондон изучать живопись. Он стал портретистом. Младший брат Уильяма — известный ирландский художник Джек Батлер Йейтс. В 1880 году Йейтсы вернулись в Ирландию и поселились в пригороде Дублина. В Дублине Уильям Йейтс окончил школу и с одобрения отца поступил в художественное училище.

Уильям Йейтс рано начал писать стихи, и его талант был замечен довольно быстро. Среди поэтов, благосклонно отнесшихся к его раннему творчеству, можно назвать Уильяма Хенли, Джерарда Хопкинса, Уильяма Морриса и Оскара Уайльда.

В 1885 году Йейтс познакомился с Джоном О’Лири, членом ирландского тайного общества «фениев», после многолетнего заключения и изгнания вернувшимся в Дублин. Под влиянием нового знакомого Йейтс начинает писать стихи и статьи в патриотическом ключе, в его поэтике появляются многочисленные образы древнеирландской кельтской культуры.

Также рано проявился интерес Йейтса к оккультизму. Ещё в художественной школе он познакомился с Джорджем Расселом, впоследствии известным поэтом и оккультистом, писавшим под псевдонимом А. Е. Они и ещё несколько человек основали Герметическое общество для изучения магии и восточных религий под председательством Йейтса. В середине 1880-х годов он ненадолго присоединился к теософскому обществу, но вскоре разочаровался в нём.

30 января 1889 года Йейтс познакомился с Мод Гонн, которая стала его любовью на долгое время. Она была деятельным участником движения Ирландии за независимость, и вовлекла Йейтса в политическую борьбу. Не оставлял Йейтс и своего увлечения оккультными дисциплинами, так, в 1890 году он вступил в Орден Золотой Зари, основанный незадолго до этого его знакомым Мак-Грегором Мэтерсом.

В 1899 году вышел стихотворный сборник Йейтса «Ветер в камышах», по мнению критики, главное достижение раннего этапа его творчества. Образный ряд поэзии Йейтса в это время насыщен персонажами кельтской мифологии и фольклора. Йейтс получает репутацию певца «кельтских сумерек», времени упадка национальной культуры Ирландии, ищущего силы лишь в возрождении забытого наследия прошлого.

Начало двадцатого века ознаменовалось повышенным интересом Йейтса к театру. Он принимает активное участие в работе первого ирландского национального театра «Театра Аббатства», чьим многолетним директором он вскоре становится. Йейтс пишет несколько пьес, на стилистику которых заметное влияние оказал японский театр Но. В это же время Йейтс знакомится с начинающим тогда поэтом-модернистом Эзрой Паундом, оказавшим определённое влияние на стилистику Йейтса.

Весной 1917 года Йейтс купил свою знаменитую «башню», много раз упомянутую в его позднем творчестве как символ традиционных ценностей и духовного развития. Это усадьба с заброшенной нормандской сторожевой башней, находящаяся в ирландском графстве Голуэй. Он прикладывает много сил для того, чтобы сделать из этого полуразрушенного сооружения своё родовое гнездо. Ведь осенью того же 1917 года он наконец женится. Брак с двадцатипятилетней Джорджи Хайд-Лиз оказался удачным, у пары было двое детей: сын и дочь.

В 1923 году Йейтсу была присуждена Нобелевская премия по литературе.

Йейтс не оставляет своего увлечения оккультизмом. В 1925 году выходит плод его многолетних размышлений на тему — книга «Видение», в которой он связывает этапы развития человеческого духа с фазами Луны. В более зрелом возрасте Йейтс переживает второе рождение как поэт, и выпускает два стихотворных сборника, являющихся вершиной его творческого развития — это «Башня» (1928) и «Винтовая лестница» (1933).

Умер в отеле в Ментоне, Франция в 1939. Похоронен был также во Франции, но в 1948 его прах был перевезен в Ирландию и перезахоронен в небольшой деревушке Драмклиф, на берегу залива Слайго.

Творчество

Ранние произведения Йейтса проникнуты мотивами кельтского фольклора и характеризуются неоромантическим стилем, заметно влияние оккультизма. Ряду произведений (в их числе пьеса «Кэтлин, дочь Холиэна») не чужды политически-национальные тенденции.

Его первое значительное произведение «The Island of Statues» (Остров статуй), фантастическая поэма, которая никогда не печаталась повторно при жизни автора и не была включена в сборник стихов, так как была чересчур длинной, по мнению автора.

Первый сборник его стихов, «Странствия Ойсина» («The Wanderings of Oisin»), вышел в 1889 году. Книга насыщена непонятными кельтскими названиями и необычными повторениями, а ритм стихов меняется во всех трех разделах. Книга написана на основе ирландской мифологии, а также имеет влияние работ Сэмюеля Фергюсона и поэтов Прерафаэлитов. У поэта ушло два года для написания этой работы. Её темой является обращение жизни созерцательной к жизни деятельной.

В том же году вышла его книга по фольклору Ирландии, «Волшебные и народные сказки», с примечаниями, составленными Йейтсом на основании собственных его исследований в западной Ирландии.

В этот период автор особенно увлекался поэтическими драмами, результатом стала написанная в стихах драма «Графиня Кэтлин» («The Countess Kathleen», 1892). Эта драма рассказывает о самопожертвовании ирландской графини ради спасения от голода крестьян.

В сборник «В семи лесах» («In the Seven Woods», 1903) вошли стихотворения, написанные главным образом на темы из ирландского эпоса. Примечательно, что начиная с этого сборника, прослеживается переход от напыщенных форм к более разговорному стилю.

Другие наиболее важные его сочинения:

• «Кельтские сумерки» («The Celtic Twilight», 1893), собрание статей об ирландском фольклоре;
• «Страна, желанная сердцу» («The Land of Hearts Desire»), пьеса в стихах (1894);
• «A Book of Irish Verses» (1895), антология ирландских баллад;
• «Стихотворения» («Poems», 1895);
• «Тайная роза» («The Secret Rose», 1897), собрание сказок, оригинальных и переделанных из народных ирландских, написанных в высшей степени изящной прозой;
• «Ветер в камышах» («The Wind among the Reeds», 1899), поэма;
• «The Shadowy waters» (1900), поэма, позже переделанная в драму;
• «Ideas of Good and Evil» (1903), собрание статей;

Одно из самых знаменитых стихотворений Йейтса «Пасха 1916 года» посвящено Пасхальному восстанию, с рядом казнённых или изгнанных руководителей которого Йейтс был связан лично, и сопровождается рефреном: «Родилась ужасная красота» (A terrible beauty is born). Один из центральных мотивов его лирики — трагическая любовь к Мод Гонн, ирландской революционерке.

После Первой мировой войны и гражданской войны в Ирландии Йейтс меняет поэтику; в его поздней лирике — трагические историософские и культурные образы, стилистика заметно усложняется.

В сборнике «Дикие лебеди в Куле» («The wild swans at Coole», 1919) автор сосредотачивает внимание на действенных людях, чья воля способна менять мир и проявлять их личность.

Увлекшись спиритизмом Йейтс пишет книгу «Видения» («Vision», 1925), в которой толкует исторические и психологические моменты с мистической точки зрения.

Йейтс писал в символистском стиле, используя непрямые символы и символистические структуры. Слова, которые использует Йейтс, помимо особенного значения представляют и абстрактные мысли, которые кажутся более важными. Использование им символов всегда носит физический характер, что представляет и прямое и другое, не материальное, вневременное понятие. В то время, когда модернисты использовали свободное стихосложение, Йейтс придерживался традиционных форм. К этому, среднему, периоду его творчества принадлежат «Responsibilities» и «The Green Helmet».

Поэзия позднего периода носит более персональный характер, а в поэзии последних 20 годов жизни упоминаются дети поэта и даже имеются размышления о его старении. Одной из поэм этого периода есть «The Circus Animals' Desertion».

Наиболее значительные сборники поэзии, начиная с 1910 года это «The Green Helmet» (1910) и «Responsibilities» (1914). Сборники «Башня» («The Tower», 1928), «Винтовая лестница» («The Winding Stair», 1929), и «New Poems» (1938) включают наиболее сильные образы в поэзии ХХ в. и отмечены большим мастерством автора, его широкой фантазией.

См. также

• Леда и лебедь

Издания на русском языке

• Йейтс У. Б. Избранные стихотворение лирические и повествовательные. — М.: Наука, 1995. — (Литературные памятники).
• Йейтс У. Б. Кельтские сумерки / Перевод В. Михайлина. — СПб.: ИНАПРЕСС, 1998. — 224 с. — (Серия «Цветы зла»). — ISBN 5-87135-056-9.
• Йейтс У. Б. Роза и Башня — СПб.: Симпозиум, 1999. — 560 с. — ISBN 5-89091-074-4
• Йейтс У. Б. Роза алхимии. — М.: Изд-во ЭКСМО—Пресс, 2002. — 400 с. — (Серия «Антология мудрости»). — ISBN 5-04-010271-2.
• Йейтс У. Б. Избранное / Пер. Г. Кружкова; на англ. языке с параллельным русским текстом. — М.: Радуга, 2001.
• Йейтс У. Б. Плавание в Византию / Перевод Г. Кружкова. — СПб.: Азбука-классика, 2007.
• Йейтс У. Б. Винтовая лестница. — М.: Книжный клуб Книговек, 2012. — (Поэты в стихах и прозе).
• Йейтс У. Б. Избранное / Перевод Г. Кружкова. — М.: Эксмо, 2012. — (Золотая б-ка поэзии).
• Йейтс У. Б. Ястребиный источник / Перевод Г. Кружкова. — СПб.: Азбука-классика, 2014.
• Йейтс У. Б. Стихотворения / Перевод и составление Г. Кружкова. — М.: Текст, 2015 — 445 с. (Серия «Билингва» — с параллельным английским текстом). — ISBN 978-5-7516-1284-9.

Литература

• Ряполова В. А. У. Б. Йейтс и ирландская художественная культура. — М.: Наука, 1985.
• Кружков Г. Communio poetarum: Йейтс и русский неоромантизм // Кружков Г. Ностальгия обелисков. — М.: НЛО, 2001.
• Кружков Г. М. У. Б. Йейтс: Исследования и переводы. — М.: Изд-во РГГУ, 2008.
• Горбунов А. Н. Последний романтик. Поэзия Уильяма Батлера Йейтса. — М.: Прогресс-Традиция, 2015. — 400 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-89826-431-4.

Ссылки

• [www.gutenberg.org/browse/authors/y#a1719 Йейтс на проекте Гутенберг]
• [samlib.ru/s/sibirjanin_i/perevod-6.shtml Оден У. Х. «Памяти Йейтса» (Пер. И. Сибирянина)]
• [www.lib.ru/POEZIQ/JEJTS/ Йейтс, Уильям Батлер] в библиотеке Максима Мошкова
• Савельев К. Н., Луков Вл. А. [world-shake.ru/ru/Encyclopaedia/3814.html Йейтс Уильям Батлер]. Электронная энциклопедия «Мир Шекспира» (2009). Проверено 7 августа 2012. [www.webcitation.org/69k8Wgpvc Архивировано из первоисточника 2012-08-07

Стихи.ру Александр Багнычев переводы archiveurl = www.stihi.ru/avtor/hantengri].

Отрывок, характеризующий Йейтс, Уильям Батлер

Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.