Тальбот, Уильям Генри Фокс
| Уильям Генри Фокс Тальбот | |
| William Henry Fox Talbot | |
 | |
| Дата рождения: |
31 января (11 февраля) 1800 |
|---|---|
| Место рождения: |
селение Лэкок, Уилтшир, Великобритания |
| Дата смерти: |
5 (17) сентября 1877 (77 лет) |
| Место смерти: |
селение Лэкок, Уилтшир, Великобритания |
| Страна: | |
| Научная сфера: | |
| Известен как: |
Один из изобретателей фотографии |
| Награды и премии: |
Бейкеровская лекция (1837) |
Уильям Генри Фокс Тальбот (англ. William Henry Fox Talbot; 31 января (11 февраля 1800) — 5 (17 сентября 1877) — английский физик и химик, один из изобретателей фотографии. Изобрёл калотипию, впервые позволившую тиражировать фотоснимки путём получения на светочувствительном материале сначала негативного изображения, а затем неограниченного числа позитивных копий[1].
Содержание
Биография
Уильям Генри Фокс Тальбот родился 31 января 1800 года в Лэкоке (Уилтшир).
В 1835 году создал первый негатив, в качестве носителя изображения Тальбот использовал бумагу, пропитанную нитратом серебра и раствором соли. Он фотографировал окно своей библиотеки изнутри, камерой с оптической линзой, величиной всего 8 сантиметров.
В 1838 году Лондонское королевское общество наградило учёного одной из своих высших наград — Королевской медалью[2].
В 1840 году открыл способ создания позитивной копии на солевой бумаге с бумажного негатива, с помощью которого можно создать любое количество последующих копий. Эта технология соединяла в себе высокое качество и возможность копирования снимков (позитивы печатались на аналогичной бумаге). Тальбот назвал эту технологию «калотипией», а неофициально её окрестили «тальботипией», по фамилии изобретателя. Его метод фактически создал современную фотографию, поскольку при использовавшейся прежде дагеротипии съёмка позволяла получать позитивное изображение в единственном экземпляре[3].
В 1841 году Тальбот зарегистрировал патент на негативно-позитивный способ создания фотоснимков. Для съёмки он использует йодо-серебряную бумагу, проявляет с помощью и нитрата серебра. Фиксирует с помощью тиосульфата натрия. Получившийся негатив он опускает в ёмкость с воском, который делает снимок прозрачным. После этого он накладывает прозрачный негатив на чистую йодо-серебряную бумагу, экспонирует и получает позитивную копию после проявления и фиксации.
В 1844 году Тальбот опубликовал первую книгу с фотоиллюстрациями: The Pencil of Nature; при этом он использует вручную приклеенные калотипии.
Также открыл эффект Тальбо — самовоспроизведение изображения периодической решетки. В статье, опубликованной в журнале «Philosophical Magazine» за 1836 год, он описывает опыты, в которых он обнаружил периодическую смену цветов в изображении дифракционной решетки, когда отодвигал от неё фокусирующую линзу, используемую для наблюдения. В его работе нет ни количественных измерений, ни попытки объяснить наблюдаемое.
Память
В 1976 г. Международный астрономический союз присвоил имя Тальбота кратеру на видимой стороне Луны.
Напишите отзыв о статье "Тальбот, Уильям Генри Фокс"
Примечания
- ↑ Краткий справочник фотолюбителя, 1985, с. 9.
- ↑ [royalsociety.org/grants-schemes-awards/awards/royal-medal/ Royal Medal] (англ.).
- ↑ Алексей Добротворский. [photodrom.com/book/history/talbotipiya/ Тальботипия] (рус.). История фотографии. «Фотодром». Проверено 7 февраля 2016.
Литература
- Н. Д. Панфилов, А. А. Фомин. Немного истории // Краткий справочник фотолюбителя / Н. Н. Жердецкая. — М.: «Искусство», 1985. — С. 5—13. — 367 с. — 100 000 экз.
Ссылки
- [www.nationaltrust.org.uk/main/w-vh/w-visits/w-findaplace/w-lacockabbeyvillage/w-lacockabbeyvillage-talbotmuseum.htm Музей Тальбота]
- [foxtalbot.dmu.ac.uk/letters/letters.html Корреспонденция Тальбота].
Отрывок, характеризующий Тальбот, Уильям Генри Фокс
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
