Указы от 11 февраля 1736 года

Указы от 11 февраля 1736 года — нормативно-правовые акты, определяющие мероприятия по подавлению башкирского восстания 1735—1736 гг. и регулирующие деятельность Оренбургской экспедиции (1734—1744).

Описание

Указы от 11 (22) февраля 1736 года были подготовлены по предложению начальника Оренбургской экспедиции И. К. Кирилова и начальника Комиссии башкирских дел А. И. Румянцева, подписаны императрицей Анной Иоанновной.

Указы предусматривали меры по наказанию повстанцев:

• для руководителей (Акай Кусюмов, Бепеня Торопбердин, Кильмяк Нурушев, Султан Мурат и другие) — смертная казнь;
• для остальных — ссылка для наиболее активных участников восстания, обязательная выплата штрафа лошадьми, дополнительный хлебный оброк, безвозмездная передача их угодий служилым мишарям.

Членов семей участников восстания, привлечённых к ответственности, должны были отправлять за пределы Башкортостана, продать в рабство и насильно крестить.

Мишари, тептяри и бобыли полностью были освобождены от уплаты оброка за землю башкирам, участвовавших в восстании. Вотчинные земли башкир-повстанцев, должны были передаваться мишарям. Дворяне, мишари и офицеры имели право покупать земли башкирских общин. Согласно указам, начальник Оренбургской комиссии мог свободно распоряжаться землёй в Башкортостане: основывать редуты и форпосты, размещать в них гарнизоны, строить горные заводы и крепости, раздавать её переселенцам.

Проведение несанкционированных царской администрацией йыйынов отныне запрещалось. Старосты башкирских волостей должны были заменяться верными местной русской администрации старшинами.

Согласно указам, башкирам был введён запрет иметь кузницы и покупать оружие. Также было велено их обезоружить.

Согласно указам, было введены ограничения на строительство мечетей и медресе. Численность ахунов в Башкортостане сокращалась до четырёх, то есть по числу дорог (Ногайская даруга, Сибирская даруга, Казанская даруга и Осинская даруга). Ахуны должны были назначаться с одобрения местных властей.

По указам заключать браки с казанскими татарами без согласия казанского губернатора было запрещено.

Указы от 11 февраля 1736 года расширяли земельные права дворянства, припущенников и остальных переселенцев в Башкортостане, при этом ограничивали права коренного народа.

Некоторые пункты, перечисленные в Указах, с 1737 года осуществлялись под руководством начальника Оренбургской комиссии В. Н. Татищева.

Литература

• Акманов И. Г. Башкирские восстания XVII — начала XVIII вв. — Уфа: Китап, 1998.
• Акманов И. Г. Башкирия в составе Российского государства в XVII — первой половине XVIII века. — Свердловск: Изд-во Урал. ун-та, 1991.
• История башкирского народа: в 7 т.— Т.III.// гл. ред. М. М. Кульшарипов; Ин-т истории, языка и литературы УНЦ РАН. — Уфа.: Гилем, 2011. — 476 с.: ил.
• Полное собрание Законов Российской империи. Собр. первое. Т.9. СПб., 1830, №6890.
• Устюгов H. В. [militera.lib.ru/h/ustyugov_nv01/index.html Башкирское восстание. 1737—1739 гг.]. — М.-Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1950. — 154 с. — 2000 экз.

Ссылки

• Акманов И. Г. Указы от 11 февраля 1736// Башкортостан: краткая энциклопедия. — Уфа: Башкирская энциклопедия, 1996. — С. 583. — 672 с. — ISBN 5-88185-001-7.
• [башкирская-энциклопедия.рф/index.php/prosmotr/2-statya/4194-ukazy-ot-11-fevralya-1736 Статья в Башкирской энциклопедии]

Отрывок, характеризующий Указы от 11 февраля 1736 года

– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?