Украденные произведения искусства

Термином «Украденные произведения искусства» или же «Украденные нацистами произведения искусства» обозначаются произведения искусства, что были награблены нацистами во время пребывания у власти в Германии национал-социалистов, в частности те, что были изъяты вследствие преследования нацистами. Жертвами разбоя были прежде всего евреи и преследовавшиеся как евреи в период с 1933 до 1945 года в Германии и в странах, занятых Германией во время второй мировой войны. Этот разбой происходил благодаря многочисленным законодательным правилам и при участии различных органов власти и организованных для этого институций. Согласно Лондонской Хартии международного военного трибунала (London Charter of the International Military Tribunal) 1945 года этот процесс был определён, как «Преступление против человечности». .Немцами в Европе в период с 1933 по 1945 год было украдено 600.000 произведений искусства: из них 200.000 в Германии и Австрии, 100.000 в Западной Европе и 300.000 в Восточной Европе. . Количество ещё не возвращенных законным владельцам идентифицированных произведений искусства, разбросанных по миру в официальных и частных собраниях, оценивается в 10. 000 экземпляров. В 1998 году согласно т.н. Вашингтонскому соглашению для отыскания и возвращения владельцам краденых предметов искусства были разработаны международные правила.

Термин

Термином «Украденные произведения искусства» определяются предметы культуры, изъятые в условиях преследования и охватывает лишение предметов искусства лиц, «которые принадлежат к группе людей, что преследовались нацистами с 1933 по 1945 годы по расистским, религиозным и политическим причинам».  Этот термин отличается от термина «Трофейное искусство», которым определяются незаконно вывезенные оккупантами в условиях войны предметы искусства. Поскольку термин «Украденные произведения искусства» выходит за пределы понятия «Трофейное искусство», он определяет кражу произведений искусства у граждан собственной страны и выходит за временные границы второй мировой войны. В случаях разбоя во время войны, что происходил на территориях занятых немцами против тамошнего еврейского и преследуемого населения существует удвоение термина. Обычно в этом случае говорится об украденных произведениях искусства и в первую очередь об аспекте преследования.

Отталкиваясь от английского выражения nazi looted art (искусство, награбленное нацистами) термин «Украденные нацистами произведения искусства» используется в соответствующей литературе для определения всех предметов искусства, украденных нацистами. В него входит, как и понятие военного «трофейного искусства», так и общее понятие отчуждения (кражи) предметов искусства посредством государственных структур нацистской Германии у населения своей страны и у государственных собраний, в случае так называемого «дегенеративного искусства».

C правовой точки зрения под отчуждением имущества в условиях преследования подразумевается не только изъятие или конфискация имущества, но и передача имущества на основании преследования. Уже непосредственно в послевоенное время, когда западная часть Германии была занята войсками союзников, в законодательство союзников были внесены обстоятельства, а именно: Закон военного правительства №59, что преследуемые группы лиц уже с 1933 года, когда к власти пришли национал-социалисты, попали в затруднительное положение и не могли свободно распоряжаться своим имуществом. Так произведения искусства могли продаваться для покрытия жизненно необходимых расходов, возникнувших вследствие разрушения жизненных основ, или же для финансирования эмиграции, так называемые «продажи беженцев». Эти произведения искусства также попадают под определения «Украденные произведения искусства»..

Ущерб, нанесённый в условиях преследования

Наряду с преследованием и вытеснением евреев из немецкого общества с самого начала пропагандировался и проводился разбой и грабежи еврейского населения. Запрет на профессию, насильственная передача бизнеса, контроль и дальнейшее изъятие имущества расшатывали, наряду с общественным, экономическое существование преследуемых.Так чиновники-евреи увольнялись согласно «Закону о восстановлении профессионализма чиновничества» от 7 апреля 1933 года, сокращались в частном секторе. Также происходящее насильственное выдавливание евреев из Наблюдательных советов акционерных обществ считалось нормой. Из-за «Закона об аттестации адвокатуры» в эти дни множество адвокатских контор до 30 сентября 1933 года прекратило своё существование. А с «Пятым дополнением к Закону о гражданине Рейха» от 1938 года деятельность практически каждого адвоката-еврея была запрещена. Дальнейшие Дополнения от 1938 года ввели запрет на профессию для врачей-евреев и юристов по патентным правам. В 1939 году запрещено было работать по специальности евреям–зубным врачам, аптекарям и ветеринарам. Согласно же «Положению об исключении евреев из экономической жизни Германии» евреям было запрещено как держать мелкие предприятия и магазины, так и руководить ими.

Совместными усилиями финансового управления, организаций валютного контроля и гестапо всё имущество состоятельных евреев было зарегистрировано, подвержено контролю, затем право распоряжения им владельцами было ограничено. Руководствуясь основным подозрением в вывозе капитала евреям было запрещено пользование собственным банковским счётом. Верхний предел общей суммы, защищённой от наложения ареста, был столь понижен, что эмигранты, благодаря «Налогу на беженцев» частично лишались имущества.Для имущества, нажитого до 1 января 1933 года, назначалась цена едва ли соответствующая их продажной стоимости. С 1934 года евреям разрешено было вывозить не более 10 Рейхсмарок. Банковские вклады оставались на счетах и могли быть обменяны лишь на значительную сумму в валюте. Параллельно этому евреям причиняли ущерб, используя обычный налоговый кодекс: всех их объединяли по самому высокому налоговому классу независимо от заработка, вычёркивали сумму, не облагающуюся налогом и льготы на детей, также отказывали еврейским общинам в признании денег общественного пользования.

Кража предметов искусства в Германском Рейхе

Этот захват имущества относился прежде всего также к произведениям искусства и коллекциям преследуемых. Для сохранения жизнеобеспечения или же финансирования эмиграции пострадавшие продавали или передавали для аукционной продажи множество живописи, рисунков, графики и скульптуры, равно как и ценные книги и антиквариат. Известнейшие до этого коллекции были уничтожены, люди, до этого бывшие меценатами и благотворителями, оказались под давлением, а знаменитые произведения искусства были насильно изъяты у владельцев. После Великой депрессии с 1933 года Антикварные магазины и аукционы переживали второе рождение. В то же время из-за того, что владельцы картин вынуждены были продавать свои собрания, предложение превысило спрос, и часто произведения искусства продавались значительно ниже своей рыночной стоимости. Известным примером для этой частно - правовой «Потери собственности посредством продажи» может служить расформирование коллекции Бреслаусского коллекционера адвоката Измара Литтмана. В 1934 году после запрета на профессию адвокат покончил с собой, для поддержания жизнеобеспечения его вдова вынуждена была часть коллекции продать с молотка через Берлинский аукционный дом Макса Перла. Однако перед аукционом восемнадцать картин из-за «типичного культурно-большевистского представления порнографического характера» были изъяты гестапо, среди них были две картины Отто Мюллера «Две женские обнаженные полуфигуры» и «Мальчик перед двумя стоящими и одной сидящей девочками». Остаток, который стал известен как «еврейский аукцион» извлёк из продажи лишь часть оценочной стоимости.

После «Аншлюса» Австрии 12 марта 1938 года в течение нескольких дней целенаправленно стали изыматься известнейшие коллекции. Для этой цели было обустроено центральное хранилище в Венском Хофбурге (резиденции Габсбургов в Вене). Прежде всего Гитлер захватил ценнейшие произведения искусства и живопись старых мастеров из собрания Луиса Ротшильда. Оставшееся было со скандалом разделено между уполномоченными и музеем. Сам Луис Ротшильд был 14 марта 1938 года арестован и освобожден лишь через год и только после того, как подписал передачу всего своего имущества и состояния Германскому Рейху. К осени 1938 года в Венском хранилище было инвентаризировано уже 10.000 произведений искусства.

Эта т.н. «Утрата собственности посредством государственной торговли»   была узаконена задним числом 26 апреля 1938 года в «Правилах об уведомлении о имуществе евреев». За бюрократическим названием стояло по сути ограничение в праве распоряжения евреями своим имуществом и возможность установления стоимости имущества. Этот закон, который впоследствии упоминался как «Политика ариизации» у главарей национал-социалистов выглядел столь убедительно, что было решено распространить его действие на всю территорию Рейха. Усилившийся антисемитизм, погромы еврейских граждан, произвольные аресты не оставляли преследуемым никакого иного пути как, оставив своё имущество и состояния, эмигрировать. Как пример можно привести обширнейшее собрание венского эстрадного артиста Фрица Грюнбаума, где среди прочих значительных работ были работы Эгона Шиле, коллекция была украдена и разбросана по разным странам. Многие картины до сего дня считаются пропавшими. Фриц Грюнбаум после неудачного бегства схвачен гестапо, отправлен в концентрационный лагерь, которых сменил несколько, и в 1941 году был убит в лагере Дахау. Его жена Лили Грюнбаум (Элизабет Херцль) умерла в 1942 году после депортации в лагерь смерти Малый Тростенец (в Белоруссии).

Ограбление еврейского населения усилилось после Хрустальной ночи в ноябре 1938 года. Обнародованными 12 ноября 1938 года Правилами т.н. «Еврейского имущественного сбора» предполагалось произвести специальный сбор, разложенный на всех евреев Рейха, и собрать порядка миллиарда рейхсмарок. Большую часть этих денег можно было получить от разорения и продажи коллекций. Правило 11 Гражданского закона Рейха от ноября 1941 года стояло в конце этой цепи систематического грабежа. Согласно этому закону евреи стали считаться банкротами, как только переступали границу Рейха. С злобным цинизмом и «бюрократической последовательностью применяли финансовые организации это правило к уже депортированным евреям». Как только поезда пересекали границы рейха, под условным названием «Акция 3» гестапо и финансовые органы производили ревизию оставленного депортированными имущества и конфискацию оного.

Показательна в этом смысле судьба антиквара Вальтера Вестфельда. В 1935 году он получает запрет на профессию, из-за этого он вынужден закрыть свой магазин в Вуппертале, владение обширной коллекцией прекращается. Он пробует продать некоторые произведения искусства, и ему удаётся 250 наиболее ценных работ переправить во Францию. Из-за якобы произведенных валютных махинаций 15 ноября 1938 года Вальтер Вестфельд схвачен гестапо, его оставшееся в Германии имущество было конфисковано и в декабре 1939 года продано с молотка Аукционным домом Лемпертца в Кёльне. После ареста Вальтер Вестфельд 1 октября 1942 года был депортирован через Терезиенштадт в лагерь смерти Освенцим. Где был убит. Оставшееся имущество было конфисковано.

Конфискация произведений современного искусства

Другой случай уничтожения произведений искусства нацистами, но лежащий в несколько иной плоскости, это запрет на современное искусство. Как только национал-социалисты пришли к власти, под идеологическим руководством Альфреда Розенберга и основанного в 1928 году «Союза борьбы за немецкую культуру», современное искусство было дискредитировано и определялось как «еврейско-большевистское» нападение на «арийскую культуру». Партийное руководство было не единственным, кого привлекало и кто обособлял немецкое искусство. До 1937 года существовало противостояние по отношению к экспрессионизму. Это борьба за влияние между Союзом борьбы, следовавшим за службой Розенберга с одной стороны и Йозефом Геббельсом, руководителем министерства пропаганды, с другой. С 1933 года вопреки неясному политическому направлению – в Тюрингии благодаря вхождению в правительство земли членов НСДАП уже с 1930 года - был введен запрет на профессию для художников, директоров музеев, профессоров-историков искусств, закрывались выставки, музеи, антикварные магазины и аукционы подвергались контролю, монументальная живопись закрашивалась или сбивалась со стен, отдельные произведения искусства изымались.

Полномочиями президента Имперской палаты культуры Адольфа Циглера и при помощи Адольфа Гитлера 30 июня 1937 года противостояние было официально объявлено оконченным и задана определенная цель: все работы относящиеся к «немецкому дегенеративному искусству с 1910 года» и находящиеся в официальном владении должны быть отобраны для пропагандистской выставки и изъяты. В первую неделю июля 1937 года около 700 работ 120 художников из 32 немецких музеев было конфисковано и уже 19 июля 1937 года было выставлено в Мюнхене на всеобщее обозрение под названием «Дегенеративное искусство». Выставка коснулась таких именитых художников, как Эрнст Барлах, Марк Шагал, Ловис Коринт, Отто Дикс, Лионел Файнингер, Эрнст Людвиг Киршнер, Эрих Хекель, так и забытых сегодня художников, как Янкель Адлер, Отто Фройндлих, Анита Реэ, но также и художников, которые до этого были оценены партийными боссами, это Эмиль Нольде и Франц Марк. До апреля 1941 эта выставка перевозилась по городам Германского Рейха, правда в несколько изменённой форме.

Массовое изъятие произведений искусства происходила с августа 1937 года, при этом из более чем сотни музеев и открытых собраний 74 городов Германии исчезли около 20.000 работ 1 400 художников.. При этом немецкие музеи почти полностью лишились своих собраний современного искусства. Большинство картин находились в собственности пострадавших собраний. Среди них находились также около двухсот работ одолженных для экспозиции из частных собраний, так например 13 картин искусствоведа Софии Лисицкой-Кюппер, которые были переданы ею Областному музею в Ганновере перед её эмиграцией в Советский Союз, или изъятые уже в 1935 году Аукционным домом Перл картины Отто Мюллера из собрания Литтмана, которые до исчезновения находились в Берлинском Дворце кронпринцев. Значительная часть живописи поначалу собиралась во Дворце Шёнхаузен в Берлине и в дальнейшем опекалась «Комиссией по реализации продуктов дегенеративного искусства». Найденные торговцы живописью получили задание «дегенеративное искусство» продать или же обменять на искусство, желаемое для национал-социалистов.

Ключевую роль сыграли швейцарские торговые и аукционные дома. Особого внимания достиг аукцион торговца из Люцерна Теодора Фишера, который 30 июня 1939 года выставил для продажи 126 ценнейших картин из конфиската. Некоторым картинам была уготована другая судьба. 20 марта 1939 года 1004 живописных полотна и 3 825 рисунков из изъятых работ должны были быть сожжены в Берлине во дворе пожарной части. Но точных свидетельств этого преступления нет или же они сомнительны. Законодательно изъятие было легитимировано задним числом, обнародованным 31 мая 1938 года «Законом об изъятии из обращения дегенеративного искусства».

Кража произведений искусства на оккупированных территориях

В период второй мировой войны посягательство на собственность евреев распространилось на все захваченные и насильно присоединённые национал-социалистами территории. Вслед за аншлюсом Австрии в 1938 году последовал захват чешских Судетов. Как в 1938 году, так и в 1941 году по Польше прокатилась волна преследований антиеврейского и антиславянского характера. Сходные указы «относительно мероприятий против евреев» были обнародованы осенью 1940 года в Нидерландах, Бельгии и Франции, после капитуляции Франции в июне 1940 года. Они законодательно регулировали конфискацию имущества евреев и преследования евреев. В это время кража произведений искусства была в ходу во всех странах. Со вторжением нацистов во Францию тотчас же появились так называемые «Войска защиты искусства», будучи частью германского вермахта, с заданием гарантировать сохранность произведений искусства на оккупированных территориях как французского государства, так и частных лиц, особенно евреев. Немецкий дипломатический представитель в Париже Отто Абец также участвовал в выслеживании известных французских коллекций. Согласно приказу фюрера от 17 сентября 1940 года рехсляйтер Альфред Розенберг был уполномочен «охватить все прочие значимые предметы культурного назначения бесхозной еврейской собственности, изъять и транспортировать в Германию».“ Для этого штаб рейхсляйтера Розенберга (ERR) приобрёл господствующее положение в конкурентной борьбе за произведения искусств, принадлежавших французским евреям. Нацистская Германия стремилась на территории не только Франции, но и других оккупированных земель, захватить произведения искусства, находящиеся не только в собственности евреев. По поручению Йозефа Геббельса генеральный директор Берлинского Музея Отто Кюммель составил секретный Список обязательных к уничтожению произведений искусства, находящихся в иностранной собственности в трёх томах, который в декабре 1940 года занимал более 300 страниц. Там Кюммел объяснял, что некие произведения искусства, что до XV столетия находились в немецкой собственности, являются чисто немецким искусством, и должны быть присвоены и препровождены «домой в Рейх».

До вторжения немцев множество еврейских антикваров и коллекционеров спасались бегством и не могли спрятать своё имущество в безопасное место. Согласно дотошной документации ERR до июля 1944 года из 203 собраний искусства было конфисковано 21 903 объекта, среди них 5 281 живописи и графики, 583 предмета мелкой пластики, 684 миниатюры на стекле или эмали, книги и рукописи, терракота, медали, мебель, текстиль, предметы художественных промыслов, фарфор и фаянс, предметы искусства Азии и 259 античных произведений искусства.5 009 объектов происходило из различных коллекций семьи Ротшильд, 2 697 – из коллекции Давид-Вайля, 1 202 – из собрания Альфонсо Канна, 989 – из коллекции Леви де Бенциона и 302 предмета – Джорджа Вильденштайна.

После оккупации Нидерландов там также начался захват имущества евреев. Изъятие происходило не так, как во Франции или же Австрии, а через "легальные" сделки. Известный примером был случай с амстердамским антикваром Жаком Гудстикером. Перед вступлением войск вермахта он хотел бежать в Шотландию, но, к несчастью, в пути скончался. Рейхсмаршал Герман Геринг обеспечил захват брошенных 1300 картин, среди них были полотна Лукаса Кранаха, Винсента Ван-Гога, Франциско де Гойя,Рембрандта Ван Рейна, Питера Пауля Рубенса, Тициана и Диего Веласкеса. Он унаследовал это имущество от директора галереи, который был вынужден согласиться с продажной ценой около двух миллионов гульденов. 780 картин Геринг доставил в Германию, остаток перепродал немецкому банкиру Алоизу Мидлю, который часть коллекции в свою очередь перепродал, часть же передал на хранение в Швейцарию и Испанию. Внешне грабёж предметов искусства во времена национал-социализма в Европе выглядел вполне легально, правда с некоторыми затруднениями в восточной Европе.

Отрывок, характеризующий Украденные произведения искусства

– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.