Укрощение строптивой

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Укрощение строптивой
The Taming of the Shrew
Жанр:

комедия

Автор:

Уильям Шекспир

Язык оригинала:

английский

Дата написания:

1593 или 1594

Дата первой публикации:

Первое фолио, 1623

Текст произведения в Викитеке

«Укроще́ние стропти́вой» (англ. The Taming of the Shrew) — пьеса в пяти действиях Уильяма Шекспира, написанная в 1593 или 1594 году. Дата первой постановки пьесы не установлена. Комедия подвергалась неоднократным изменениям и обработкам, шла под разными названиями.





Сюжет

Место действия — Падуя и загородный дом Петруччо. Пьеса начинается интродукцией, где спящего пьяного медника по имени Слай (Sly, Хитрец) случайно видит лорд, возвращающийся с охоты. Он, с помощью своих слуг и бродячих актёров, разыгрывает Слая: проснувшись в господской постели, тот обнаруживает, что стал дворянином. Однако интродукция служит лишь вступлением к основной пьесе, история Слая обрывается и остаётся недосказанной.

Люченцио, воспитанный во Флоренции сын пизанского дворянина Виченцио, приезжает в Падую, где встречает двух сестёр - Катарину и Бьянку - и влюбляется в последнюю. Бьянка, в отличие от Катарины, скромна и обходительна. Строптивая же Катарина в перепалке с женихами сестры, молодящимся стариком Гремио и дворянином Гортензио, демонстрирует свой вздорный и лихой нрав. Отец девушек, Баптиста, объявляет женихам Бьянки, что пока он не выдаст старшую дочь, они не могут претендовать на руку младшей. Он решает запереть Бьянку и Катарину дома и нанять для них учителей.

Люченцио придумывает следующий план: он втирается в доверие к Гремио под видом учителя "Камбио", а Транио, слуга Люченцио должен изобразить самого Люченцио, дворянского сына, сватающегося к Бьянке. Таким образом Транио примет на себя недовольство Гремио и Гортензио, в то время как учитель-Люченцио будет добиваться любви Бьянки у нее же дома и под самым носом у Баптисты.

Тем временем Гортензио встречает в Падуе своего знакомца - храброго и остроумного дворянина из Вероны по имени Петруччо. Тот рассказывает, что после смерти отца решил побродить попутешествовать и выгодно жениться. Гортензио рассказывает, что в Падуе есть богатая и красивая невеста, но очень грубая и склочная. Петруччо уверен, что справится с любой непокорной женщиной. Гортензио также уговаривает Петруччо представить его в переодетом виде Баптисте как учителя музыки для Бьянки.

Таким образом, в доме Баптисты собираются все женихи - мнимый "Люченцио" (на самом деле Транио), представляющийся дворянином, намеренным жениться на Бьянке; Гремио, который приводит с собой учителя латыни и греческого по имени Камбио (на самом деле это Люченцио), загримированный Гортензио, рекомендованный Петруччио как учитель музыки "Личио из Мантуи", и сам Петруччо из Вероны

Баптиста нанимает учителей, приветствует "Люченцио"-Транио и Петруччо. Петруччо без обиняков заявляет Баптисте о его намерении посвататься к Катарине, если за девушкой дадут хорошее приданое. Баптиста обещает половину наследства после своей смерти, а сразу после свадьбы - двадцать тысяч крон. Петруччо согласен, да и лихой и знатный жених нравится Баптисте. Вот только у отца есть сомнения, что Катарина согласится.

Однако Петруччо просит пригласить к нему в гостиную невесту для знакомства, он уверен, что поладит с девицей.

В ожидании Катарины, Петруччо излагает свой план - он намерен "обхитрить" упрямицу: не обращать внимания на ее колкости и грубости, вести себя так, будто бы на самом деле Катарина приветлива и мила с ним. План срабатывает - острая на язык Катарина встречает достойного противника: там, где другой бы уже давно хлопнул дверью, Петруччо демонстрирует стойкость, находчивость и большое чувство юмора. Девушка сбита с толку и незаметно для себя оказывается публично обрученной с Петруччо. Жених назначает свадьбу на ближайшее воскресенье и покидает дом нареченной.

В воскресенье все готово к венчанию, Катарина наряжена и волей-неволей ждет жениха. Но Петруччо задерживается на несколько часов, заставляя Катарину трепетать от перспективы остаться брошенной у алтаря. Наконец жених приезжает - но он грязен, одет кое-как и, похоже, пьян. Однако Петруччо не приводит себя в порядок, он намерен венчаться либо так, либо никак. И Катарина вынуждена уступить. Во время церемонии жених ведет себя вызывающе, но невеста опять же должна терпеть, чтобы церемония не сорвалась и ей не пришлось стать посмешищем всего города. После венчания Петруччо заявляет, что он не может остаться на свадебный пир, ему надо ехать и жена должна следовать за ним. Баптиста тщетно пытается уговорить зятя остаться. Наконец, к просьбе отца присоединяется и Катарина - но Петруччо непреклонен, и увозит жену.

Два мнимых учителя (Люченцио и Гортензио) остаются в Падуе, пытаясь завоевать симпатии Бьянки. Преуспевает в этом Люченцио, а Гортензио решает жениться на давно неравнодушной к нему вдове. Тем временем Транио под видом Люченцио путает все карты старику Гремио, отваживая его от дома Баптисты.

В поместье Петруччо ожидают молодых. Появляется слуга Петруччо Грумио и сообщает, что они скоро будут. Он со смехом рассказывает о тех испытаниях, которым подвергает хозяин свою молодую жену: он не только увез Катарину с ее свадебного пира, заставил ехать в дальний и изматывающий путь, но по дороге под видом заботы о ней он позволил ей же упасть в грязь с лошади. Наконец, появляются молодожены. Катарина окончательно измучена дорогой и голодна. Но Петруччо не дает ей поужинать - он придирается к блюдам, считает их недостойными своей жены, ругает слуг. Затем молодожены уходят в спальню, но и поспать Катарине тоже не удается - Петруччо находит, что и постель недостаточно хороша для его супруги, переворачивает тюфяк и подушки, окончательно доконав Катарину.

Оставшись во власти Петруччо, девушка постепенно осознает, что если перечить ее далеко не робкому и не менее чем она языкастому супругу - то он не даст ей спокойной жизни, поэтому надо смирить свой нрав и стать более уступчивой.

Приходят известия из Падуи - Баптиста выдает Бьянку замуж за богача "Люченцио" (которым по-прежнему притворяется Транио), Катарина и Петруччо выезжают на свадьбу.

По дороге они встречают Винченцио - отца настоящего Люченцио. Петруччо испытывает покорность жены, требуя, чтобы она соглашалась с ним. То он говорит, что Винченцио - это юная дева и требует от Катарины поцеловать красавицу. Катарина не спорит с Петруччо, и приветствует "красавицу". Но муж уже поменял своё мнение и упрекает Катарину за то, что она напугала почтенного старца. Катарина извиняется перед Винченцио и приветствует его должным образом. Однако сбитого с толку Винценцио тут же успокаивают, а узнав, кто он - сообщают о предстоящей свадьбе его сына с младшей сестрой Катарины и предлагают продолжить путь вместе.

Однако прибыв в Падую Винченцио обнаруживает, что у мнимого "Люченцио" появился и мнимый "отец Винченцио" (из-за требования Баптисты Транио и Люченцио находят некоего учителя и обманом уговаривают его сыграть роль "Винченцио, дворянина из Пизы"). Происходит комичная сцена, когда настоящего Винченцио не пускает в его же собственный дом мнимый Винченцио, настолько вошедший в роль, что сам почти поверивший в нее. Появляется Транио, наряженный как дворянин. Винченцио опознает в нем слугу своего сына и, не зная, что еще и подумать, решает, что его сына убили и присвоили его имущество. "Люченцио" и "Винченцио" вызывают стражу, и старика почти арестовывают. Однако тут появляется и настоящий Люченцио, и все разрешается. Да к тому же Люченцио сообщает, что только что он обвенчался с Бьянкой. Присутствующий при всем этом Баптиста прощает обман и приглашает всех в свой дом на пир.

На пиру присутствует множество гостей, в том числе неудачливый жених Гремио, Винченцио, хозяин дома Баптиста, а так же три супружеские пары - Гортензио со своей женой, Люченцио с Бьянкой и Петруччо с Катариной. Когда женщины удаляются, между мужчинами завязывается спор - чья жена более послушна. Каждый бьется об заклад, что именно его. Решено, что для проверки надо послать слугу к женам с просьбой мужа явиться на его зов. Чья жена придет - тот и выиграл.

Сначала посылает слугу Люченцио. Однако Бьянка отказывается приходить по первому зову молодого супруга.

Затем за своей женой посылает Гортензио - но и его жена не приходит, предлагает прийти к ней.

Наконец, Петруччо просит слугу сходить к хозяйке и передать, что он "приказывает ей прийти". Все смеются и ждут отказа. Однако неожиданно именно Катарина приходит, чем приводит всех в изумление.

А Петруччо требует, чтобы жена сходила за Бьянкой и женой Гортензио - и притащила их сюда хоть силком.

Восхищенный Баптиста увеличивает приданое Катарины: "Другая дочь - приданое другое!"

Появляется Катарина, ведущая Бьянку и жену Гортензио. Петруччо требует, чтобы Катарина бросила на пол шапочку, которая ей, якобы, не идет. Катарина подчиняется. Жена Гортензио и Бьянка негодуют от такого глупого поведения. Петруччо просит супруг объяснить "этим сварливым женщинам", как жена должна служить мужу.

Катарина произносит речь о долге жены и признается, что её строптивость была лишь завесой, за которой она из гордости прятала желание любви и настоящего семейного счастья. Лишь смирившаяся женщина способна всё это испытать в полной мере, поскольку гордость препятствует счастью и является источником такого внутреннего разлада, справиться с которым могут подчас лишь столь жестокие, на первый взгляд, приемы «укрощения», которые вынужден был применять к ней будущий супруг ради её же преображения.

Эта речь Катарины подтверждает, что Петруччо не зря пришлось рисковать, бороться за любовь Катарины не силой, а хитростью, не теряя веры в себя там, где другой бы отступил. В награду за эту свою веру и за риск Петруччо обретает верную и любящую жену.

"Хоть мне никто удачи не пророчил - я взял заклад. Желаю всем спокойной ночи!" - завершают пьесу слова Петруччо.

Персонажи

  • Лорд
  • Кристофер Слай, медник
  • Трактирщица
  • Паж
  • Актёры
  • Егеря и слуги
  • Баптиста — богатый дворянин из Падуи
  • Бьянка — младшая дочь Баптисты
  • Винченцио — старый дворянин из Пизы
  • Люченцио — дворянин, сын Винченцио, влюбленный в Бьянку
  • Петруччо — дворянин из Вероны, жених, в дальнейшем муж Катарины
  • Гремио — пожилой дворянин из Падуи, ухажер Бьянки
  • Гортензио — дворянин из Падуи, ухажер Бьянки
  • Транио — слуга Люченцио
  • Бьонделло — слуга Люченцио
  • Грумио — слуга Петруччо
  • Кертис — слуга Петруччо
  • Учитель
  • Катарина — старшая дочь Баптисты
  • Вдова - в дальнейшем жена Гортензио
  • Портной
  • галантерейщик
  • слуги Баптисты и Петруччо

Театральные постановки

Первая постановка

По утверждению «Театральной энциклопедии», дата самой первой постановки комедии не установлена[1].

Известные постановки

а также многие др. театры.

Экранизации

интерпретации:

Мюзикл

Опера

Укрощение строптивой (опера) — опера В. Я. Шебалина, либретто А. А. Гозенпуда по одноимённой пьесе Шекспира. Впервые представлена в концертном исполнении с роялем в 1955, Москва. Первая постановка на сцене — Куйбышевский театр оперы и балета (1957)[1].

Напишите отзыв о статье "Укрощение строптивой"

Примечания

  1. 1 2 [www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Teatr/_239.php Театральная энциклопедия, автор А.Шн.]

Источники

  • Мастера театра в образах Шекспира, сб. 2, М.-Л., 1939;
  • Нельс С., [www.w-shakespeare.ru/library/shekspir-na-sovetskoy-scene.html Шекспир на советской сцене], М., 1960;
  • Вильям Шекспир. К четырёхсотлетию со дня рождения. Исследования и материалы, М., 1964.

См. также

Ссылки

В Викицитатнике есть страница по теме
Укрощение строптивой
  • [www.lib.ru/SHAKESPEARE/shks_text3.txt (перевод П. Мелковой) Укрощение строптивой] в библиотеке Максима Мошкова
  • [www.lib.ru/SHAKESPEARE/ukr1.txt (перевод М. Кузмина) Укрощение строптивой] в библиотеке Максима Мошкова
  • [www.lib.ru/SHAKESPEARE/shks_taming3.txt (перевод Петра Гнедича) Укрощение строптивой] в библиотеке Максима Мошкова
  • [www.lib.ru/SHAKESPEARE/shks_taming5.txt (перевод А. И. Курошевой) Укрощение строптивой] в библиотеке Максима Мошкова
  • (Перевод Валерия Попова) Укрощение строптивой. Новая редакция. 2015. Личный архив.
  • [rus-shake.ru/translations/The_Taming_of_the_Shrew/ «Укрощение строптивой» в русских переводах] в БД «Русский Шекспир»

Отрывок, характеризующий Укрощение строптивой

«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.