Уланд, Людвиг

Людвиг Уланд
Направление:	романтизм

Людвиг Уланд (нем. Ludwig Uhland; 26 апреля 1787, Тюбинген — 13 ноября 1862, там же) — немецкий поэт, крупнейший представитель так называемой «швабской школы» (нем. Schwäbische Dichterschule) — группы поздних немецких романтиков (Ю. Кернер, Г. Шваб, В. Гауф, Э. Мёрике и др.). Поэт, учёный, юрист и общественный деятель замкнутого и тесного мирка родной Швабии. Член вюртембергского ландтага. Став в 1848 году в ряды демократической оппозиции (в штутгартском парламенте), неизменно исповедовал романтическое народничество и национализм. В своём творчестве Уланд, как и вся «швабская школа» романтиков, выражал консервативный традиционализм мелкого и среднего бюргерства в период европейской реакции.

Биография

Людвиг Уланд родился 26 апреля 1787 года в Тюбингене.

Как учёный-литературовед Уланд, верный романтическим заветам «народности» (Volkstümlichkeit) и стремлению уйти от современности, углублялся в кропотливое изучение старофранцузской и старонемецкой поэзии, оставив ряд исследований о старофранцузском эпосе («Über das altfranzösische Epos»), Вальтере фон дер Фогельвейде (1812), о скандинавской мифологии («Sagenforschungen», 1812—1836), о немецкой поэзии в Средние века, в XII—XIII веках (1830—1831) и других, вошедших в восьмитомные «Uhlands Schriften zur Geschichte der Dichtung und Sage» (1865—1873).

Изучая легендарную героику средневекового эпоса, У. стремился перенести её в своё поэтическое творчество. Он культивировал формы баллады и старинной народной песни, черпая темы и образы из средневековых легенд и поэм (маленький Роланд, побеждающий великана; лорд, разбивший волшебный кубок и с ним счастье Эденгалля; Карл Великий, ведущий корабль, менестрель, проклинающий короля, и т. д.), но подвергал их идеализации. Поэзия Уланда — последний замирающий отзвук немецкого романтизма. Философские концепции романтизма господствуют в мировоззрении Уланда, болезненная острота романтического отношения к действительности смягчается; Уланд тяготел к более сдержанному, созерцательному творчеству. Его лирика мягка и задумчива; содержанием её являются впечатления весны и природы («Вечерняя прогулка поэта», «Божий день»), поэзия смирения и религиозного чувства («Часовня»). В своей поэтической практике Уланд воссоздаёт черты романтической экзотики и фантастики, создавая своеобразный каталог предметов, «близких романтизму»: «Монахи, монахини, крестоносцы, рыцари Грааля, вообще все поэтические рыцари и женщины Средневековья». Это — канонизация внешней стороны романтизма, замена его мучительной раздвоенности, острой иронии меланхолическим смирением.

К поэзии Уланда обращались Эдвард Григ, Иоганнес Брамс, Ференц Лист, Феликс Мендельсон, Франц Шуберт, Роберт Шуман, Камиль Сен-Санс, Рихард Штраус, Макс Регер, А. Н. Верстовский, А. С. Даргомыжский, Н. К. Метнер и другие композиторы. В России Уланда переводили В. Жуковский, Ф. Тютчев, М. Л. Михайлов, А. Фет, П. И. Вейнберг, А. Л. Чижевский и другие.

В России на текст баллады «Три песни» Людвига Уланда (в переводе В. А. Жуковского) написана кантата Льва Конова «Три песни» (1976) для смешанного хора, фортепиано, органа и ударных (литавры и тамбурин). Премьера состоялась в 1976 году в Малом зале Московской государственной консерватории им. П. И. Чайковского.

Литература

• Уланд Л. Стихотворения. — М., «Художественная литература», 1988. — 224 с., 25 000 экз.
• История немецкой литературы. — М., 1966. — Т. 3.
• Избранные стихотворения в переводе русских поэтов. — Пг., 1902 («Русская классическая библиотека», изд. под ред. А. Н. Чудинова, сер. II, вып. XXIII)
• Жирмунский В. Последние немецкие романтики, «История западной литературы» (1800—1910), под ред. Ф. Батюшкова, т. III, кн. 10, М. (1916).
• Thomke Н. Zeitbewusstsein und Geschichtsauffassung im Werke Uhlands. — Bern, 1962.
• Froeschle H. Ludwig-Uhland und die Romantik. — Köln — Wien, 1973.
• Uhlands Gedichte, Kritische Ausgabe von E. Schmidt und J. Hartmann, 2 Bde. — Stuttgart, 1898.
• Uhlands sämtliche Werke, hrsg. v. H. Fischer, 6 Bde. — Stuttgart, 1892.
• Uhlands Tagebuch, 1810—1820, hrsg. v. J. Hartmann, 2 Aufl. — Stuttgart, 1898.
• Briefwechsel zwischen J. V. Lassberg und L. Uhland, hrsg. v. F. Pfeiffer. — Wien, 1870.
• Mayer K. L. Uhland, seine Freunde und Zeitgenossen, 2 Bde. — Stuttgart, 1867 [Uhland E.].
• Notter F. L. Uhland. — Stuttgart, 1863.
• Keller A. V. Uhland als Dramatiker. — Stuttgart, 1877.
• Haag H. L. Uhland, Die Entwicklung des Lyrikers und die Genesis des Gedichtes. — Stuttgart, 1907.
• Heine H. Die Romantische Schule. — Hamburg, 1836.
• Heine H. Zeitung für die elegante Welt / Schwabenspiegel. — 1838. — № 236, l/XII.
• Fischer H. Die Schwäbische Litteratur im 18. u. 19. Jh. — Tübingen, 1911.
• Walzel O. Deutsche Romantik. — Lpz., 1908.
• Schneider Н. Uhland. — В., 1920.

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Отрывок, характеризующий Уланд, Людвиг

– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.