Улица Дзирнаву (Рига)

Улица Дзи́рнаву ([зы], латыш. Dzirnavu iela) — одна из ключевых улиц в центральной части Риги. Начинается от перекрёстка с улицей Пулквежа Бриежа (Полковника Фридриха Бриедиса), на территории бывших Выгонных дамб, масштабная жилая застройка которых началась во второй половине XIX века (здания в стиле эклектики, преимущественно в традициях неоклассицизма и немецкой неоготики); заканчивается в историческом Московском форштадте на пересечении с улицей Маскавас (Московской).

Архитектурные доминанты

На улице расположены здания, построенные преимущественно в стиле национального романтизма в период до Первой мировой войны. В то же время сохранилась аутентичная деревянная застройка, например, на участке от Пулквежа Бриежа до Антонияс и от Гоголя до Маскавас. По улице Дзирнаву не курсирует общественный транспорт (кроме маршрутных такси). На участке от улицы Пулквежа Бриежа до улицы Эрнеста Бирзниека-Упиша движение одностороннее, а дальше, до конца улицы, — двустороннее.

История формирования

Общая длина улицы — 3081 метр. Улица Мельничная (в переводе с латышского Dzirnavu) упоминается уже в XVIII веке в связи с мельничными прудами, которые в XVI—XVII вв. располагались на сельскохозяйственных пастбищных землях недалеко от начала улицы. Название улица получила как раз от мельниц, которые располагались поблизости: в 1754 году на карте рижских предместий упоминаются мельницы, которые находились между Большой Песчаной и Банной улицами. Это одна из старейших улиц Петербургского предместья, сохранившее первоначальное название. Она начиналась от старой улицы Лазаретной от песчаных оборонительных рвов, проектированием которых занимался шведский инженер-фортификатор И. Роденбург. Она пересекала Большую Песчаную улицу (будущий бульвар Александра) и Банную улицу (ныне улица Кришьяня Барона). После сноса крепостных сооружений и объединения Внутреннего (Старого) города с Внешним к Мельничной улице в 1885 году была присоединена Большая Канатная (Grosse Reeperstrasse), которая продолжалась до набережной. Продолжение к Первой выгонной дамбе Риги (ныне улица Пулквежа Бриежа) было названо Мельничной дамбой в 1876 году; она также была присоединена к Мельничной улице. В результате продления протяжённость улицы превысила три километра.

После сноса старинной деревянной застройки в рамках развития строительства доходных домов, которое курировала Рижская строительная инспекция, по улице Дзирнаву были последовательно возведены каменные пяти- и шестиэтажные здания, которые отвечали концепции национального романтизма. В довоенное время здесь располагалось сравнительно много трактиров, питейных заведений и домов «красных фонарей», из-за чего улица приобрела несколько скандальную репутацию.

Единственная смена названия

Единственный раз за свою историю меняла название в период нацистской оккупации, когда была названа в честь композитора Рихарда Вагнера, который с 1837 по 1839 год проживал в деревянном доме на перекрёстке с Александровской (не сохранился до наших дней) у русского купца Бодрова. Там он интенсивно работал над оперой «Риенци». Деревянная постройка была снесена, а новый дом был возведён по проекту латвийского архитектора Эйжена Лаубе. После освобождения Риги в 1944 году улица вернула название Дзирнаву.

Известные люди

• С 1900 по 1915 год в доме № 3 проживал известный российский химик Пауль Вальден.
• В доме на перекрёстке Дзирнаву и Кришьяня Валдемара однажды останавливался Фёдор Иванович Шаляпин в квартире у своего друга, врача по профессии, хотя обычно певец предпочитал гостиницу «Метрополь». В советский период здесь располагался известный ресторан «Таллин». В настоящее время здание пребывает в запустении.

Литература

• Рига: Энциклопедия = Enciklopēdija «Rīga» / Гл. ред. П. П. Еран. — 1-е изд.. — Рига: Главная редакция энциклопедий, 1989. — С. 296-297. — 880 с. — 60 000 экз. — ISBN 5-89960-002-0.

Отрывок, характеризующий Улица Дзирнаву (Рига)

Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.