Улица Диджёйи
Диджёйи Вильнюс | |
лит. Didžioji gatvė | |
Улица Диджёйи со стороны Ратуши и Ратушной площади | |
Общая информация | |
---|---|
Страна | |
Регион | |
Город | |
Район |
Сянюния (староство) Сянаместис |
Исторический район | |
Протяжённость |
600 м |
Прежние названия |
ulica Wielka, Большая улица, Благовещенская, M. Gorkio |
Почтовый индекс |
LT-01128 |
У́лица Диджё́йи (лит. Didžioji gatvė, польск. ulica Wielka, рус. Большая улица) — одна из древнейших улиц[1], если не самая древняя, в Старом городе Вильнюса; в советское время вместе с улицами Пилес и Аушрос Варту носила имя Максима Горького. Продолжая улицу Пилес, ведёт с севера на юг от Дома Франка и Пятницкой церкви к Ратуше и костёлу Святого Казимира, сливаясь с Ратушной площадью; заканчиваясь за Ратушей, костёлом Святого Казимира и дворцом Абрамовичей (ныне консерватория имени Ю. Таллат-Кялпши), продолжается улицей Аушрос Варту (Aušros vartų gatvė).
Содержание
- 1 Общая характеристика
- 2 Название
- 3 История
- 4 Примечательные здания
- 4.1 Дом Франка
- 4.2 Пятницкая церковь
- 4.3 Дворец Ходкевичей
- 4.4 Диджёйи 3
- 4.5 Диджёйи 5
- 4.6 Здание клиники
- 4.7 Дворец Паца
- 4.8 Никольская церковь
- 4.9 Посольство Швеции
- 4.10 Русско-Азиатский банк
- 4.11 «Аматининку ужейга»
- 4.12 Дом Антокольского
- 4.13 Диджёйи 27
- 4.14 Диджёйи 20
- 4.15 Большая и Малая гильдии
- 4.16 Азовско-Донской банк
- 4.17 Гостиница «Италия»
- 4.18 Кинотеатр «Москва»
- 4.19 Костёл Святого Казимира
- 4.20 Дворец Абрамовичей
- 5 Примечания
- 6 Литература
- 7 Ссылки
Общая характеристика
Длина улицы около 600 м. Вымощена брусчаткой. Вместе с улицей Пилес является основной осью Старого города, популярным местом прогулок и туристических маршрутов с живописными городскими видами, многочисленными архитектурными и историко-культурными достопримечательностями, с кафе, ресторанами, музеями и галереями, гостиницами, магазинами сувениров, дипломатическими представительствами Швеции и Турции. Улица начинается у сквера К. Сирвидаса (K.Sirvydo skveras) с правой стороны и домом Франка на пересечении с улицей Шварцо и у Пятницкой церкви по левую руку.
В левую и правую сторону от неё отходят старинные средневековые улицы Стиклю, Савичяус, Вокечю, Руднинку, Арклю. Нумерация домов начинается с Дома Франка, по правой западной стороне улицы нечётные номера, по левой восточной — чётные. Движение в начале улицы до Ратушной площади одностороннее в южном направлении, в сторону Ратуши. Застроена улица преимущественно двух- и трёхэтажными зданиями, сохранившими в своём архитектурном облике черты архитектуры готики, ренессанса, барокко, классицизма.
Название
Улица Диджёйи, обычно вместе с улицей Пилес, носила названия Великой, Великой Замковой, Wielka; официальное название до 1915 года — улица Большая, позднее Wielka. После передачи Вильнюса Литве в 1939 году название было литуанизировано (Didžioji, по-литовски «Большая»). Часть улицы в XVIII—XIX веках называлась также, из-за обилия торговых складов, Амбары или Имбары. После Второй мировой войны до 1987 года вместе с улицами Пилес и Аушрос Варту называлась улицей М. Горького (M. Gorkio gatvė)[2].
История
В старину вместе с улицей Пилес (Замковой) была главной улицей, соединявшей великокняжеский замок с ратушей и далее с городскими воротами, и носившей одно название (Большая Замковая с вариантами, например, Большая). Первые письменные упоминания об улице относятся к 1558 году.[3]
Примечательные здания
Дом Франка
Двухэтажный Дом Франка (Диджёйи 1, Didžioji g. 1) — памятник архитектуры с сохранившимися чертами готики, барокко, классицизма. В 1807 году здание реконструировал архитектор Михал Шульц приспособил его под квартиры профессоров императорского Виленского университета. Здесь жили профессор медицины Йозеф Франк, по имени которого дом получил своё название, скульптор Казимир Ельский, биолог, химик, медик Анджей Снядецкий.
Во время нашествия французов в июне — июле 1812 года в этом доме останавливался интендант французской армии Анри Мари Бейль, более известный как писатель Стендаль. Одновременно в квартиру Франка поселился главный казначей французской армии. Установленная на фасаде мемориальная таблица на французском и литовском языках гласит, что в этом доме при отступлении армии Наполеона останавливался Стендаль в декабре 1812 года.
В 1842 году здание перешло в ведение Белорусского учебного округа. Часть здания была отведена под жилые помещения чиновников управления учебного округа. Здесь же был устроен закрытый Педагогический музей. В 1919 году здание было передано Университету Стефана Батория и квартиры в этом доме отводились преподавателям университета. В 1940—1949 годах здесь до ареста советскими репрессивными органами жил русский философ, историк европейской культуры, профессор Лев Карсавин. Мемориальная таблица (скульптор Ромуалдас Квинтас) в память об этом установлена в 2005 году. В настоящее время в Доме Франка располагается Французский культурный центр, часть нижнего этажа занимает книжный магазин.
Пятницкая церковь
По левую восточную сторону на возвышающемся над уровнем улицы площадке с металлической оградой стоит Пятницкая церковь, основанная (первоначально деревянная) при великом князе литовском Ольгерде в XIV веке. Она известна тем, что в ней в присутствии Петра I был отслужен благодарственный молебен за победу над шведским королём Карлом XII во время Северной войны (1705) и в этом же храме Петр крестил арапа Ганнибала, прадеда А. С. Пушкина. Нынешнее здание на прежнем месте было фактически заново отстроено в 1864—1865 годах (от древних строений сохранилась незначительная часть стены).
Дворец Ходкевичей
Напротив Дома Франка рядом с Пятницкой церковью располагается Вильнюсская картинная галерея (Vilniaus paveikslų galerija; Didžioji g. 4). Она занимает бывший дворец Ходкевичей, формировавшийся в эпоху готики и барокко. Вельможный род Ходкевичей приобрёл стоявшие в этом месте строения в 1611 и 1619 годах; здания были перестроены в резиденцию в стиле ренессансной архитектуры (по другим сведениям, замок Ходкевичей стоял здесь с XVI века). В конце XVIII века дворец пришёл в упадок и в 1803 году был приобретён Виленским университетом. В 1834 году дворец был перестроен и обрёл нынешние формы классицизма. После упразднения университета в здании располагалось управление Виленского учебного округа, жилые квартиры попечителя округа и его чиновников.
В 1919 году здание перешло в собственность Университета Стефана Батория, затем Вильнюсского университета. Здесь были устроены квартиры профессоров, в которых жили историк Игнас Йонинас, философ Василий Сеземан, биолог Пранцишкус Шивицкис, психолог Йонас Вабалас-Гудайтис и другие. С 1994 года во дворце Ходкевичей располагается Вильнюсская картинная галерея (подразделение Художественного музея Литвы), в шести исторических интерьерах и 17 выставочных залах которой экспонируются произведения художников Литвы XVI — начала XX веков[4]
Диджёйи 3
Фасад трёхэтажного дома по нечётной стороне улицы (Didžioji g. 3) носит черты неоклассицизма. Здание строилось и перестраивалось в периоды готики, барокко и историзма. Стены второго и третьего этажа главного фасада, также южный угол первого этажа и обрамление въездной арки отделаны рустом. Окна второго этажа украшены пилястрами и сандриками с антаблементами. Первый этаж от второго отделяет полоса с лепниной в нишах и филинги.[5]
Диджёйи 5
В доме под номером 5 нижний этаж с улицы занимает пиццерия „Čili pica“ (Didžioji g. 5). В этом же здании размещаются Институт гражданского общества (Pilietinės visuomenės institutas) и Институт мониторинга прав человека (Žmogaus teisių stebėjimo institutas). Главный фасад и интерьер второго этажа отделаны обильным декором в стиле неоренессанса. Пышнее украшены две части по боком главного фасада; центральная часть почти без декора. Части дома и окна на втором и третьем этажах подчёркнуты пилястрами.
Дом упоминается в документах с XVII века, менял владельцев и перестраивался. Современный вид здание приобрело в XIX веке, а в 1913 году по проекту архитектора М. Прозорова его отремонтировал Л. Залкинд.[6]
Здание клиники
По левую восточную сторону улицы за дворцом Ходкевичей следует ряд жилых домов, в нижних этажах которых со стороны улицы располагаются магазины сувениров (Didžioji g. 6), салоны швейцарских часов и изделий из янтаря (Didžioji g. 10). В доме под номером 10 в 1805—1831 годах располагалась первая университетская клиника, о чём гласит мемориальная таблица на фасаде. Готический дворец в этом месте принадлежал Гоштовтам, в XVI веке он перешёл в собственность Радзивиллов. В начале XIX века здание приобрёл Виленский университет и устроил здесь клинику.
Дворец Паца
Дворец Паца (Didžioji g. 7) построен Михалом Казимиром Пацом, основателем костёла Святых Петра и Павла во второй половине XVII века на месте двух зданий XVI века. Предполагается, что отделывали его те же мастера, которые декорировали костёл Петра и Павла. Во дворце Паца останавливался король Ян Собеский (1688), в 1812 году устраивались банкеты и балы в честь Александра I, затем Наполеона. В 1822 году здесь проходили собрания филаретов. В 1839—1841 годах здание было перестроено; в нём разместился штаб Виленского военного округа. В межвоенный период и после Второй мировой войны в этом здании располагались военные учреждения. Сейчас здесь располагаются различные учреждение, в частности, редакция журнала «Полиция» („Policija“). Фасад трёхэтажного здания с балконом сохранил черты классицизма.
Никольская церковь
Напротив дворца Паца располагается Никольская церковь с высокой колокольней (Didžioji g. 12), один из древнейших православных храмов в Литве и памятник архитектуры местного значения. Он (первоначально деревянный) был заложен в XIV веке при великом князе литовском Ольгерде, затем здесь был возведён каменный храм. В 1514 году великий гетман литовский князь Константин Острожский воздвиг на прежнем фундаменте новый храм в готическом стиле, позднее перестраивавшийся в стиле барокко. Во второй половине 1860-х годов церковь была перестроена в русско-византийском стиле по проекту академика А. И. Резанова епархиальным архитектором Н. М. Чагиным. При этом были снесены заслонявшие её постройки, перед храмом сооружена металлическая решетка. Слева от входа была пристроена часовня во имя Святого Архистратига Божия Михаила.
Рядом с церковью находится дом (Didžioji g. 14), в котором родился и жил выдающийся русский актёр, народный артист СССР В. И. Качалов (настоящая фамилия Шверубович). Его отцом был настоятель Никольской церкви священник Иоанна Шверубовича. Принадлежавший ранее церкви дом построен из кирпича в XVIII веке (реконструировался в XIX веке и ремонтировался в 1990-х годах), оштукатурен и выкрашен в жёлтый цвет. Он состоит из четырёх соединенных корпусов в два и три этажа; всего в доме 16 квартир. Главный фасад здания выходит на улицу; на первом этаже со стороны улицы находится магазин. В 1960 году на стене третьего корпуса здания была установлена мемориальная таблица, на которой на литовском и русском языках написано, что в этом доме в 1875 году родился и по 1893 год жил выдающийся деятель советского искусства В. И. Качалов. Этим домом по левой восточной стороне улицы начинается сплошной ряд домов, в которых располагаются посольство Швеции в Литве (Didžioji g. 16), магазин кожаной одежды „Bison“ и, на углу с улицей Савичяус, банк „Nordea Lietuva“ (Didžioji g. 18 / 2).
Посольство Швеции
Швеция была первым государством, открывшим своё посольство в Вильнюсе (29 августа 1991 года) после восстановления независимости Литвы; здание на улице Диджёйи было приобретено в 1996 году. Остатки древнейших строений на этом месте относятся к XIV веку; дом впервые упомянут в письменных источниках в 1567 году. Сохранившиеся элементы готической и барочной архитектуры тщательно отреставрированы[7].
Русско-Азиатский банк
Высокое трёхэтажное здание „Nordea Lietuva“ было перестроено в 1913 году из прежнего, неоднократно перестраивавшегося здания, по проекту архитектора Михаила Прозорова, для Русско-Азиатского банка. В период между двумя мировыми войнами здесь работал кинотеатр «Эден», в советское время — кинотеатр «Спалис» («Октябрь») и магазин одежды.
За улицей Савичяус улица Диджёйи расширяется, переходя в Ратушную площадь. По правую западную сторону стоят жилые дома, отчасти занятые различными учреждениями. В нижнем этаже дома под номером 11 располагаются салон льняной одежды и отделение банка „Ūkio bankas“ (Didžioji g. 11). В соседнем трёхэтажном здании с чертами классицизма на первом этаже ныне находится аптека „Vokiečių vaistinė“ (Didžioji g. 13). Соседнее трёхэтажное здание на углу с улицей Стиклю построено на месте старинной православной церкви Воскресения (XVI век); часть готической стены из красного кирпича сохранилась. Здесь располагается Центр исследования геноцида и резистенции жителей Литвы (Didžioji g. 17 / 1).
«Аматининку ужейга»
По другую стороны улицы Стиклю стоит двухэтажный дом Бильдзюкевича, в котором сейчас располагаются бистро с горячим шоколадом, рестораны „Amatininkų užeiga“ и „Trattoria divina“ и ночной клуб. Дом был построен в конце XVI или в начале XVII века и принадлежал виленскому войту Михалу Бильдзюкевичу. Здание сохранило элементы ренессансной архитектуры. Особенно интересна галерея с аркадой во дворе. Предполагается, что в этом месте с 1519 года располагалась печатня Франциска Скорины; в память об этом на фасаде установлена мемориальная таблица с барельефом виленского первопечатника и надписями на литовском и белорусском языках (Didžioji g. 19 / 2). Позднее здесь же действовала печатня купцов Мамоничей, в которой работали Иван Фёдоров и Пётр Мстиславец. В этой типографии было выпущено «Четвероевангелие напрестольное» (1575), позднее — Литовский Статут (1588).
В соседнем здании размещается Польский институт (Didžioji g. 23) и салон модной одежды.
Дом Антокольского
Под номером 25 находится трёхэтажный дом скульптора Марка Антокольского (Didžioji g. 25). Он был построен в конце XV века и неоднократно перестраивался. В подворотне, ведущей во двор, находится мемориальная таблица, установленная в 1906 году. Надпись на ней гласит, что в этом доме родился Антокольский. В действительности он родился в другом, более скромном и не сохранившемся доме на улице Субачяус, а в приобретённом им доме на Диджёйи скульптор жил только проездом.[8].
Диджёйи 27
Соседний двухэтажный дом (Didžioji g. 27) принадлежал монастырю тринтариев на Антоколе. Он был построен в XVI—XVII веках, отстраивался после пожара 1748 года. Здание содержит черты готики, ренессанса и позднего классицизма. Слева на первом этаже фасада под слоями штукатурки и краски открыт фрагмент сохранившейся готической стены.
В нижнем этаже здания открыт антиквариат и книжный магазин („Versmė“), оформление которого создал художник Пятрас Ряпшис (1973—1978) — живописное панно в интерьере (темпера на дереве) и металлическая рекламная вывеска в экстерьере. Медная вывеска воспроизводит титульную страницу первой литовской книги — «Катехизиса» Мартинаса Мажвидаса и фрагменты её стихотворного предисловия[9]. Вплотную к этому зданию стоит угловой дом (по проекту В. И. Аникина), главный фасад которого протянулся вдоль улицы Вокечю.
Диджёйи 20
С восточной стороны Диджёйи за улицей Савичяус стоит высокий четырёхэтажный дом (Didžioji g. 20) с магазином готового платья в нижнем этаже. Здание было построено после Второй мировой войны на месте двух пострадавших в 1944 году домов Бунимовича, в которых действовали банк, кинотеатр и магазин. Здания Бунимовича были перестроены из прежних домов; в одном из них была гостиница, в которой в апреле 1867 года, проездом в Германию, останавливался Ф. М. Достоевский с А. Г. Достоевской. В память об этом в декабре 2006 года на фасаде установлена мемориальная плита с надписями на литовском и русском языках (скульптор Ромуалдас Квинтас)[10].
Большая и Малая гильдии
Трёхэтажный дом под номером 22, в котором располагается, в частности, Институт гигиены Министерства здравоохранения, отмечен белой мемориальной таблицей с барельефом Адама Мицкевича и текстом на литовском и польском языках, гласящем, что поэт выехал в ссылку из этого дома 25 октября (6 ноября) 1824 года, покидая Вильно навсегда Didžioji g. 22).
К нему примыкает тёмно-серый трёхэтажный дом с высокой черепичной крышей. Дом был построен в начале XVI века, с 1645 года принадлежал Масальским. Здесь располагались магазины и квартиры. При перестройках в её архитектурном облике появились черты раннего классицизма. На главном фасаде сохранились фрагменты ренессансного орнамента, выполненного в технике сграффито. Соседний невысокий дом под номером 26 известен как Малая Гильдия. Это одно из самых древних готических зданий в Вильнюсе, построенное в XV веке. В подвале сохранились готические крестовые и цилиндрические своды, а также фрагменты стенной росписи XVIII века. На первом этаже также сохранились готические своды, ниши, оконные и дверные проёмы. Здание принадлежало купцам Мамоничам, с 1608 года — купеческому братству. Здесь размещались склады, мастерские, трактиры. Здание неоднократно перестраивалось, сильно пострадало при бомбардировках советской авиацией 1944 года, в 1957 году было восстановлено; здесь были открыты магазины и оборудованы квартиры. С 1985 года велась реконструкция, после которой в 1993 году в помещениях дома Масальских (Didžioji g. 24) и Малой Гильдии и был открыт Дом-музей Казиса Варнялиса (Didžioji g. 26). Он является подразделением Национального музея Литвы и знакомит с западноевропейской графикой, живописью, скульптурой XVII—XIX веков, а также коллекциями старинных географических карт, восточного искусства, мебелью эпохи ренессанса и барокко, собранием картин Казиса Варнялиса.[11]
Азовско-Донской банк
За зданием Ратуши по нечётной стороне улицы находится пятиэтажное здание с сохранившимися элементами стиля ар нуво. Перед ним, вплотную примыкая к нему, стоял трёхэтажный (в 1904 году) бывший «Торговый дом Л. Залкинд», купцов Лейбы и Ребекки Залкинд, существовавший с 1872 года и, видимо, имевший адрес: ул. Большая, 31. Пятиэтажное здание, которое в 1904 году имело 4 этажа, было перестроено в 1910 году архитектором Михаилом Прозоровым. После реконструкции на втором этаже здания был оборудован операционный зал Азовско-Донского коммерческого банка, а на первом этаже также находился магазин или торговый дом «Л. Залкинд». Тогда же в здании появился лифт, один из первых в Вильне[12].
Пятиэтажное здание внушительных размеров своим экстерьером отвечало новым архитектурным веяниям начала XX века. После Второй мировой войны в здании располагался кинотеатр «Москва» и Дом моделей (Didžioji g. 33 / Rūdninkų g. 2).
Гостиница «Италия»
Узкая улица Арклю отделяет это здание от гостиницы „Radisson SAS Astorija“ (Didžioji g. 35 / Arklių g. 2). Это бывший дом Витольда Вагнера, перестроенный в гостиницу «Италия» архитектором Августом Клейном в 1910 году (скорее всего, до 1904 года, т. к. на открытке Edition A. Fialko, Vilna. No. 17, изданной до 1904 года, здание уже имеет 4 этажа). При перестройке был достроен четвёртый этаж, а фасаду приданы необарочные формы. Здание реконструировалось в 1998 году[13].
В выгнутом вдоль улицы двухэтажном барочном, с чертами классицизма, здании под черепичной крышей располагается посольство Турции (Didžioji g. 37). Последний дом по западной стороне улицы — трёхэтажное классицистское здание бывшей аптеки (Didžioji g. 39 / Etmonų g. 1).
Кинотеатр «Москва»
На восточной стороне улицы напротив Ратуши стоит здание под номером 28, построенное для кинотеатра «Москва» (позднее «Гелиос») с двумя кинозалами, вестибюлем и открытой галереей на первом этаже в 1975 году. Кинотеатр (архитектор Гядиминас Баравикас) подвергался критике как диссонанс в исторически сложившейся среде и слишком прямолинейное имитирование подлинной архитектуры Старого города. В 2001—2003 годах здание реконструировалось в центр торговли и развлечений (архитектор Леонидас Мяркинас)[14]. Сейчас здесь располагается казино, магазины „Armani City“ и „Rimi“ (Didžioji g. 28)
В соседнем трёхэтажном доме эклектичной архитектуры располагается „Nacionalinė kreditinė unija“.
Костёл Святого Казимира
За этим домом находятся здания иезуитского монастыря и костёла Святого Казимира — первого барочного храма в Вильнюсе (заложен в 1604 году; Didžioji g. 34) с пышно декорированным фасадом. В 1832 году костёл был закрыт и превращен в православный кафедральный собор Святого Николая. Здание перестраивалось для придания ему черт православного храма. Во время Первой мировой войны при немецкой оккупации храм стал гарнизонной протестантской церковью. После войны храм и прилегающие монастырские здания были возвращены иезуитам. В 1948 году костёл был закрыт. После реставрации в 1966 году в здании храма был открыт Музей атеизма. После восстановления независимости Литвы костёл и монастырь были возвращены католической церкви, отреставрированы и заново освящены.
Дворец Абрамовичей
Рядом с костёлом стоит дворец Абрамовичей, в архитектурном облике которого сочетаются черты барокко и раннего классицизма. Постройки, находившиеся в этом месте, в 1790 году перешли в собственность Абрамовичей, по проекту Мартина Кнафкуса были соединены друг с другом и перестроены в дворец в стиле раннего классицизма. Располагавшийся рядом с ним костёл в 1832 году был отдан под православную церковь, в 1844 году храм стал кафедральным собором Святого Николая, а дворец перешёл во владение православного архиерея.
В этом дворце жил и работал святитель Тихон (Беллавин), в 1914—1917 годах возглавлявший Литовскую епархию в сане архиепископа Виленского и Литовского (с августа 1915 года находился в эвакуации). 19 февраля 2007 года на боковом северном фасаде главного корпуса бывшего архиерейского дома была открыта мемориальная плита с текстом на литовском и русском языках, напоминающая о том, что в этом здании находилась резиденция «главы православных Литвы архиепископа Тихона (Беллавина) — Святого, Патриарха и Мученика за веру». После Второй мировой войны в этом здании разместилось музыкальное училище имени Юозаса Таллат-Кялпши; ныне здание занимают Вильнюсская консерватория имени Юозаса Таллат-Кялпши (Didžioji g. 36) и факультет искусств Вильнюсской коллегии (Didžioji g. 38).
В трёхэтажном доме в конце улицы, на углу у перекрёстка, к котором выходят улицы Швянто Казимеро и Субачяус, в нижнем этаже располагается ресторан „Coffee Inn“. Фасад здания сохранил черты архитектуры классицизма. В кафе на улице Диджёйи происходят события сюжета фантастического рассказа Макса Фрая «Улица Диджойи (Didžioji g.). Испорченный телефон» из первого тома «Сказок старого Вильнюса»[15].
Напишите отзыв о статье "Улица Диджёйи"
Примечания
- ↑ J. Maceika, P. Gudynas. Vadovas po Vilnių. — Vilnius: Valstybinė politinės ir mokslinės literatūros leidykla, 1960. — С. 48. — 388 с. — 15 000 экз. (лит.)
- ↑ Čaplinskas, Antanas Rimvydas. Vilniaus gatvės Vilnius streets. — Vilnius: Charibdė, 2000. — С. 168. — 324 с. — ISBN 9986-745-23-3.
- ↑ Čaplinskas, Antanas Rimvydas. Vilniaus gatvės Vilnius streets. — Vilnius: Charibdė, 2000. — С. 20. — 324 с. — ISBN 9986-745-23-3.
- ↑ [www.vilnius-tourism.lt/topic.php?tid=64&sid=97&aid=548&more=y Vilnius Picture Gallery] (англ.)
- ↑ Rupeikienė, Marija. Gyvenamasis namas // Lietuvos TSR istorijos ir kultūros paminklų sąvadas. — Vilnius: Vyriausioji enciklopedijų redakcija, 1988. — С. 210—211. — 592 с. (лит.)
- ↑ Rupeikienė, Marija. Gyvenamasis namas // Lietuvos TSR istorijos ir kultūros paminklų sąvadas. — Vilnius: Vyriausioji enciklopedijų redakcija, 1988. — С. 212—213. — 592 с. (лит.)
- ↑ [www.swedenabroad.com/Page____19769.aspx About the Embassy] (англ.)
- ↑ Venclova, Tomas. Vilnius. Vadovas po miestą. — Vilnius: R. Paknio leidykla, 2001. — С. 139. — ISBN 9986-830-46-X. (лит.)
- ↑ Mačiulis, Algimantas. Dailė architektūroje. — Vilnius: Dailės akademijos leidykla, 2003. — С. 67. — ISBN 9986-571-86-3. (лит.)
- ↑ Скрипов, Владимир. [www.rian.ru/society/20061212/56827938.html В центре Вильнюса открыли памятную доску Федору Достоевскому]. РИА Новости. РИА Новости (12.12.2006). Проверено 21 июня 2009. [www.webcitation.org/69kWNjWtU Архивировано из первоисточника 8 августа 2012].
- ↑ [www.lnm.lt/en/index.php?option=com_content&task=view&id=56&Itemid=89 Kazys Varnelis House-Museum] (англ.)
- ↑ Reklaitė Julija, Leitanaitė Rūta. Zalkindų rūmai // Vilnius 1900—2012. Naujosios architektūros gidas. — Vilnius: Architektūros fondas, Baltos lankos, 2011. — С. 13. — 304 с. — 1500 экз. — ISBN 978-9955-23-517-0. (лит.)
- ↑ [www.vilnius.radissonsas.com/cs/Satellite/Page/seo/RadissonSAS/hotel/ru/hotelCode--vnozh/seo_page--seo_vilnius_rsas/subPage--index.html/useSeo--true/ Radisson SAS Astorija Hotel, Vilnius]
- ↑ Vilnius 1900—2005. Naujosios architektūros gidas. A guide to modern architecture. Vilnius: Architektūros fondas, 2005. ISBN 9955-9812-0-2. I 14. (англ.) (лит.)
- ↑ Макс Фрай. Улица Диджойи (Didžioji g.). Испорченный телефон // Сказки старого Вильнюса. — Санкт-Петербург: Амфора, 2012. — Т. 1. — С. 127—141. — 384 с. — 11 052 экз. — ISBN 978-5-367-02220-9.
Литература
- Kłos, Juliusz. Wilno. Przewodnik krajoznawczy. — Trzecie poprawione po zgonie autora. — Wilno: Drukarnia Artystyczna Grafika, 1937. — С. 171—179. — 322 с. (польск.)
- J. Maceika, P. Gudynas. Vadovas po Vilnių. — Vilnius: Valstybinė politinės ir mokslinės literatūros leidykla, 1960. — С. 71—77. — 388 с. (лит.)
- Drėma, Vladas. Dingęs Vilnius. — Vilnius: Vaga, 1991. — С. 168—195. — 388 с. — 15 000 экз. — ISBN 5-415-00366-5. (лит.)
- Čaplinskas, Antanas Rimvydas. Valdovų kelias / Antra knyga: Didžioji gatvė. — Vilnius: Charibdė, 2002. — 312 с. — ISBN 9986-745-71-3. (лит.)
- Venclova, Tomas. Wilno. Przewodnik / Tłumaczenie Beata Piasecka. — Wydanie czwarte. — Vilnius: R. Paknio leidykla, 2006. — С. 136—145. — 216 с. — ISBN 9986-830-47-8. (польск.)
Ссылки
- [www.paveldas.vilnius.lt/namai_en.php?ID=21951&gID=17 Список с описанием зданий улицы] (англ.). The Baltic Inter-SAVE project in Vilnius (2001). Проверено 21 июня 2009. [www.webcitation.org/67tMqS3OS Архивировано из первоисточника 24 мая 2012].
- [vilnius21.lt/didzi-g7611482.html Didžioji gatvė Vilniuje] (лит.). Vilniaus katalogas. Проверено 26 января 2014.
Отрывок, характеризующий Улица Диджёйи
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!
Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.
Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.
Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.