Улица Йоно Басанавичяус

Йоно Басанавичяус Вильнюс
лит. Jono Basanavičiaus gatvė
Йоно Басанавичяус 16
Общая информация
Страна	Литва Литва
Регион	Вильнюсский район
Город	Вильнюс
Район	Сянюния (староство) Сянаместис, Науяместис
Исторический район	Науяместис
Протяжённость	1,2 км
Прежние названия	Trocki trakt, Wielka Pohulanka, Большая Погулянка, Погулянская
Почтовый индекс	LT-01118, LT-03108, LT-03109, LT-03224

У́лица Йо́но Басанавичяус (Басанавичяус, улица Йонаса Басанавичюса, лит. Jono Basanavičiaus gatvė) — улица в Вильнюсе, с 1940 года носящая имя учёного и деятеля литовского национального возрождения Йонаса Басанавичюса.

Начинается от перекрёстка с улицами Пилимо (в советское время улица Комьяунимо, ранее улица Завальная) и Траку; ведёт в западном направлении с заметным подъёмом в гору, пересекая улицы Миндауго, Альгирдо, Швитригайлос. На участке от Пилимо до Миндауго с левой южной стороны на улицу выходит улица Вингрю, несколько выше с правой северной стороны — улица Театро (в советское время улица Качалова). На участке от Миндауго до конца улицы с левой стороны на неё выходят улицы Швесос, Витянё, Муйтинес. Участок до улицы Миндауго (нечётная сторона от номера 1 до номера 13, чётная сторона от номера 2 до 14) относится к району Сянаместис (Старый город), от улицы Миндауго (нечётные номера 15—53, чётная 16—44) — к району Науяместис (Новый город). Длина улицы около 1,2 км. Покрытие от Пилимо до Театро — брусчатка, остальная часть заасфальтирована.

В прошлом была началом Троцкого тракта, ведущего в направлении Трок (ныне Тракай) и Ковно (Каунас) и далее в сторону Балтийского моря. В застройке улицы доминируют репрезентативные здания, возведённые в конце XIX века и в начале XX века. На улице располагаются жилые дома с магазинами, ателье, кафе и другими заведениями в нижних этажах, Министерство культуры Литвы и несколько других важных учреждений, один из корпусов Вильнюсского технического университета имени Гядиминаса, отделение банка „NordBank“, достойные внимания здания историко-культурного и архитектурного значения. В самой высокой точке улицы высится Романовская церковь (Jono Basanavičiaus g. 27), выстроенная к 300-летию династии Романовых (1913).

Название

Традиционно носила название Большой Погулянки (польск. Wielka Pohulanka), до 1915 года официально называлась улицей Погулянской. Название укоренилось с той поры, когда улица и прилегающая местность ещё не были застроены и здесь было излюбленное место прогулок жителей города. После передачи Вильнюса Литве в 1940 году была названа именем Басанавичюса, весной 1941 года было принято решение переименовать её в проспект Сталина (а проспект Гедимина, который носил имя Сталина после Второй мировой войны, с 1952 года, тогда был назван проспектом Ленина), однако, насколько известно, решение не было реализовано.

Достопримечательности

Министерство культуры

По правую северную сторону улицы в здании под номером 5 (Jono Basanavičiaus g. 5) располагается Министерство культуры Литвы. Здание относится к памятникам архитектуры, представляя собой один из образцов историзма. Оно построено в 1900—1901 годах по проекту архитектора и инженера Константина Короедова, воспитанника санкт-петербургского Института гражданских инженеров, для крупного промышленника, банкира и филантропа Израиля Бунимовича, владельца фабрики «Виктория». В основе конструкции здания с богато декорированным фасадом железобетон и кирпичная кладка. Оно состоит из трёхэтажного основного корпуса, который своим фасадом выходит на улицу, и двух дворовых ризалитов, стоящих вокруг полузакрытого внутреннего дворика. Двух- и четырёхэтажные ризалиты симметричны по отношению к центральной оси здания и вносят разнообразие в пространственную организацию фасада, составляя единое целое с основной массой постройки.

Главный фасад здания, выходящий на улицу, симметричен. Цокольный этаж отделан рустом. Центральную часть выделяет балкон на втором этаже, большой ордерный пилястр и пышный парапет. Небольшую асимметрию вносит находящийся с правой стороны арочный проём въезда во внутренний дворик. Слева форму проёма повторяют ниши с окнами. Фризы, парапеты, окна второго и третьего этажей обильно декорированы лепниной с растительными и геометрическими мотивами и картушами. В здании сохранилась плафонная лепка, расписанные камины, паркетная интарсия, двери с резьбой, облицованные изразцами и украшенные барельефами печи. Вестибюль украшает лестница с металлическими перилами в стиле необарокко и потолочная лепнина.

Здесь были размещены магазины в нижнем цокольном этаже с большими витринными окнами и оборудованы квартиры. В 1929 году был произведён капитальный ремонт здания. В 1945 году дом был национализирован и с 1953 года в нём расположилось Министерство культуры. В 1971 году здание реконструировалось по проекту архитектора Антанаса Кунигелиса: со стороны двора здание увеличено на один этаж, были перегорожены некоторые комнаты. При реконструкции в части помещений была удалена старая лепнина.. В 2005—2006 годах была проведена ещё одна реконструкции здания. При реконструкции 1971 года в окна лестницы были вставлены два новых витража «Праздник» из толстого цветного стекла, монтированного бетоном (1971; художник Казимерас Моркунас). Меньший витраж (1,61 х 2,85 м) располагается между первым и вторым этажом, больший (1,73х5,3 м) между вторым и третьим.

Театр на Погулянке

В глубине небольшого сквера под номером 13 высится здание Русского драматического театра Литвы (Jono Basanavičiaus g. 13). Здание, известное как театр на Погулянке, — одно из наиболее значительных строений города культурного назначения. Оно было возведено для польского драматического театра в 1912—1913 годах по проекту архитекторов Вацлава Михневича и Александра Парчевского. В его архитектурном облике заметны реминисценции архитектуры барокко и романского стиля.

В 1920—1939 годах театр назывался Большим. В 1925—1929 годах в этом здании действовал польский театр «Редута» под руководством Юлиуша Остервы. В 1948—1974 годах здесь работал Государственный академический театр оперы и балета, затем Драматический театр Литовской ССР (1974—1981), позднее Молодёжный театр, в настоящее время (с 1986 года) — Русский драматический театр.

Управление Полесских железных дорог

Напротив здания театра на углу Басанавичяус и Миндауго находится один из самых высоких до середины XX века домов в городе. В нём помещалось Управление Полесских железных дорог, после Второй мировой войны — Литовской железной дороги (ныне здание акционерного общества «Литовские железные дороги» („Lietuvos geležinkeliai“; J. Basanavičiaus g. 14 / Mindaugo g. 12).

Мальчик с галошей

На небольшой площадке у перекрёстка улиц Басанавичяус и Минадуго стоит памятник французскому писателю Ромену Гари работы скульптора Ромаса Квинтаса. Бронзовая скульптура, созданная ещё в 2003 году, изображает автобиографического героя романа Гари «Обещание на рассвете» — мальчика с галошей, которую он готов съесть в доказательство своей любви. Действие романа разворачивается на Погулянке, а сам писатель жил в доме неподалёку (улица Йоно Басанавичяус 18). Памятник установлен по инициативе вильнюсского Клуба Ромена Гари при поддержке железнодорожной компании «Летувос гележинкеляй» („Lietuvos geležinkeliai“) и Фонда литваков (Litvakų fondas) и был открыт 22 июня 2007 года.

Басанавичяус 15

В доме под номером 15 после Второй мировой войны некоторое время располагался Октябрьский райисполком. Это четырёхэтажное здание необарочных форм начала конца XIX века построено в 1896—1897 годах, предположительно по проекту архитектора Тадеуша Ростворовского. Дом выделяется ясной композицией и обильным декором фасада. Две композиционные оси, проходящие по центру парадных, подчёркнуты выступами. Порталы парадных декорированы лепниной с изображениями львиных голов, раковин и арабесок. Большие окна над входом с полукруглыми арками и обрамлены пилястрами коринфского ордера, поддерживающими украшенный гирляндами антаблемент с карнизом и небольшими треугольными фронтонами. Рамы делят окна парадных на ромбы. Поверхность цоколя гладкая, а по второму этажу идёт руст. На третьем этаже в межоконные проёмы встроены тонкие полуколонны с канелюрами и коринфскими капителями. В круглых нишах между ними чередуются одинаковые скульптурные мужские и женские головки. Межоконные проёмы украшают горельефные гермы.

Дом Янова

На противоположном углу улицы, на перекрёстке нынешних улиц Басанавичяус и Миндауго (Басанавичяус 16 / Миндауго 5), находится внушительных размеров здание в неоготическом стиле, где в 1915—1918 годах помещалась первая литовская школа в Вильнюсе (Вильнюсская 1-я мужская гимназия). Дом построен в 1897—1900 годах по проекту Константина Короедова на углу улиц Большая Погулянка и Кавказской по заказу Янова как многоквартирный доходный дом с коммерческими заведениями в цокольном этаже. Позднее оно принадлежало известной семье виленских предпринимателей и промышленников старообрядцев Пименовых. Во время Первой мировой войны здесь в октябре 1915 года была основана литовская гимназия. Первым директором этой гимназии был известный литовский общественный и политический деятель Миколас Биржишка. В том же году гимназия перешла в ведение общества «Ритас» и с 1916 года стала называться Виленской Литовской гимназией общества «Ритас», с 1918 года — Первой Вильнюсской мужской гимназией, с 1921 года — гимназией Витаутаса Великого (уже в другом здании). В гимназии преподавали выдающиеся литовские политические деятели и деятели культуры Йонас Басанавичюс, Антанас Сметона, Александрас Стульгинскис, Йонас Вилейшис, Казис Бизаускас и другие. После Второй мировой войны верхние этажи здания были заняты жилыми квартирами и различными учреждениями. В настоящее время в здании размещаются частные квартиры, различные учреждения (штаб-квартира Социал-демократической партии, Литовское Библейское общество, туристическое агентство и другие) и магазины.

Фасад северного корпуса с подъездом идёт вдоль улицы Басанавичяус, восточный корпус — по улице Миндауго. В декоре здания преобладают элементы неоготического стиля. Симметричность отштукатуренному фасаду придают повторяющиеся элементы: окна, расположенные в чётком ритме, и выступы в утолщенных стенах, выделяющих входы и лестницы. Среднюю (угловую) часть с двух сторон окружают выступы в стене. По горизонтали дом разделяют различно декорированные оконные бордюры. Окна цокольного, второго и третьего этажей — прямоугольные, окна четвертого этажа — в форме заострённых арок, напоминающих готическую архитектуру.

Между окнами первого этажа изображены лопасти с ленточной рустикой, оживляющей плоскость стены игрой светотени и создающей впечатление массивности здания. Верхний пролёт занимает третий и четвертый этажи. Межоконные проёмы выделяют спаренные полуколонны с капителями, украшенными виноградным орнаментом. В округлых нишах между арочными окнами поочередно повторяются скульптурные головы мужчины и женщины. Окна на выступах в стене, более тесно сгруппированные и обрамленные общим бордюром, подчеркнуты пилястрами. Над арочными окнами четвёртого этажа размещены характерные для неоготического стиля розетки. Ступенчатые парапеты выступов украшены полукруглыми нишами, картушами, поставленными под углом башенками с зубчиками. Среднюю изогнутую часть фасада завершает парапет с прямоугольными нишами и зубчиками (сохранились не полностью).

В центральной части здания выделяются характерные небольшие балконы с каменной, украшенной розетками оградой. Элементы декора и светло-коричневый цвет кирпичного фасада ассоциируется с неоготическим стилем. Фасад здания включён в список памятников архитектуры местного значения.

Дом Ромена Гари

В доме под номером 18 в 1917—1923 годах жил Роман Кацев (1914—1980), ставший французским военным, дипломатом и известным писателем (Ромен Гари), дважды лауреатом Гонкуровской премии. Об этом напоминает установленная на фасаде дома мемориальная таблица с текстом на литовском и французском языках, отмечающая, что этот дом описан в его автобиографическом романе «Обещание на рассвете» („La promesse de l’aube“ (1960, русский перевод 1993).

Дом Булоты

Построенный в стиле модерн в конце XIX века жилой дом под № 19 принадлежал известному литовскому общественному деятелю и адвокату Андрюсу Булоте (Андрей Андреевич Булат). Он избирался членом Государственной думы, состоял в партии эсеров с 1917 года, был членом Учредительного собрания.

Четырёхэтажный дом построен из кирпича и покрыт штукатуркой. Главный фасад украшен лепниной и глазурованными плитками. В 1913—1914 годах здесь жила Юлия Жемайте (квартира, в которой жила литовская писательница, не установлена). В 1961 году на стене дома была установлена мемориальная плита с надписью на литовском и русском языках. Дом значится среди памятников истории республиканского значения.

Романовская церковь

Церковь Святых Константина и Михаила (Константино-Михайловский храм) был воздвигнут в честь 300-летия Дома Романовых на Закретной площади, которая тогда была самой высокой точкой города. Храм был построен по проекту московского архитектора В. Д. Адамовича в «русском стиле», воспроизводящем древнерусский ростово-суздальский стиль. Внутри храм был расписан в древнерусском духе (до настоящее время первоначальные росписи не сохранились). Церковь во имя святого равноапостольного царя Константина и преподобного Михаила Малеина была освящена в мае 1913 года архиепископом Виленским и Литовским Агафангелом (Преображенским) в сослужении епископа Елевферия (Богоявленского), викария Ковенского, и епископа Минского и Туровского Митрофана (Краснопольского) в присутствии великой княгини Елизаветы Фёдоровны (Романовой).

Неподалёку от Романовской церкви с 1800 года находилось евангелическое кладбище. В 1950-х годов оно было ликвидировано. На его месте был устроен парк и построен Дворец бракосочетаний. От кладбища сохранился только мавзолей профессора хирургии Фридерика Нишковского (1816 или 1819). Предполагается, что на евангелическом кладбище был похоронен Шимон Конарский, казнённый в 1839 году. На месте, где он был расстрелян, в 1924 году был установлен памятный камень (на юго-запад от кладбища, рядом с улицей Вивульскё).

В доме под номером 28 с осени 1961 года помещался Вильнюсский филиал Каунасского политехнического института, ныне Вильнюсский технический институт имени Гядиминаса.

Городская стража

В конце улицы Басанавичяус у перекрёстка с улицей Муйтинес (в советское время Уборявичяус) стоит здание городской стражи (Jono Basanavičiaus g. 44 / 34). Она построена на месте прежнего деревянного здания в стиле позднего классицизма (ампир) в 1819 году. Смету составил и, по-видимому, использовал типовой проект архитектора Захарова 1803 года губернский архитектор Жозеф Пусье. Рядом находились колонны, обозначающие городскую границу. Сохранилась ещё одно такое же здание на улице Лепкальнё. Здание четырёхугольное в плане, одноэтажное, с широким и низким портиком главного северного фасада. Здание кирпичное и оштукатуренное; крыша крыта черепицей. Антаблемент с высоким парапетом поддерживают четыре прямоугольных столба и шесть дорических колонн. Фасад опоясан зубчатым карнизом. Со стороны улицы перед зданием была сооружена платформа для построений солдат. Внутри находились помещения для солдат и офицеров. В 1857—1903 годах здесь находилась охраны располагавшихся поблизости военных продовольственных складов. В 1929 году в здании была устроена трансформаторная подстанция (действующая поныне), были замурованы окна и проделан вход со двора. Здание относится к памятникам архитектуры местного значения, включено в регистр культурного наследия Литовской Республики и охраняется государством

Часовня Святого Гиацинта

Неподалёку от бывшей городской заставы на противоположной стороне, в конце улицы, на углу улиц Конарскё и Йоваро, находится барочная часовня Святого Гиацинта (часовня Святого Яцека) оригинального треугольного плана со статуей святого наверху. Предполагается, что часовню построили в 1501 году прибывшие в город доминиканцы; в 1762 году на её месте была возведена каменная часовня с деревянной статуей святого. Памятник архитектуры местного значения, охраняется государством.

За перекрёстком с улицами Муйтинес улица кончается. Продолжением её являются проспект Саванорю и улица С. Конарскё.

На улице Басанавичяус расположен дом, в котором герой рассказа Макса Фрая «Улица Басанавичяус (J. Basanavičiaus g.). Шесть комнат» из первого тома «Сказок старого Вильнюса» на протяжении пяти лет воссоздаёт шесть комнат, в которых ему в разное время хорошо жилось

Басанавичяус 4

В доме по адресу Басанавичяус 4 с 1962 года до постройки современного здания в 1989 году размещался Вильнюсский планетарий.

Литература

• Мацейка Ю., Гудинас П. Вильнюс. Путеводитель по городу / Перевод с литовского Д. Гельпернаса. — Вильнюс: Государственное издательство политической и научной литературы Лит. ССР, 1962. — С. 247—252. — 392 с. — 15 000 экз.
• Venclova, Tomas. Wilno. Przewodnik / Tłumaczenie Beata Piasecka. — Wydanie czwarte. — Vilnius: R. Paknio leidykla, 2006. — С. 193—194. — 216 с. — ISBN 9986-830-47-8. (польск.)

Ссылки

• [www.paveldas.vilnius.lt/namai_en.php?ID=22028&gID=16 J. Basanavičiaus g.] (англ.). International Survey of Architectural Values in the Environment. The Baltic Inter-SAVE project in Vilnius (2000). Проверено 31 января 2014.
• [vilnius21.lt/jbasanaviciaus-g4169610.html J. Basanavičiaus gatvė Vilniuje] (лит.). Vilniaus katalogas. Проверено 31 января 2014.

Отрывок, характеризующий Улица Йоно Басанавичяус

– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.