Уложение 1706 года
Уложение 1706 года — первый нормативный документ, стандартизировавший основные размерения кораблей, строившихся для Королевского флота. Специально исключал корабли 1 ранга и малые корабли (ниже 40-пушечных). До него существовали два набора размеров, но они создавались только для отдельных кораблестроительных программ и действовали ограниченное время. В отличие от них Уложение 1706 года должно было стать постоянным.[1]
Содержание
Происхождение
После стандартизации типов кораблей, закрепленной в системе рангов, у Адмиралтейства естественно возникла идея стандартизировать также их конструкции. При общем росте флота это обещало упрощение постройки и ремонта, и соответственно, экономию.
Первые стандартные размеры кораблей были выработаны для программы «Тридцать кораблей» 1677 года, и если эти размеры не использовались до 1695 года, то только из-за успеха конструкций 1677 года и следовательно, отсутствия необходимости их менять. Затем были установлены размеры для программы «Двадцать семь кораблей» 1691 года, предусматривавшей семнадцать 80-пушечных и десять 60-пушечных двухдечных линейных кораблей, хотя от них отказались прежде, чем программа завершилась. Последние четыре 80-пушечных корабля уже строились трехдечными.[1]
Истоки создания формализованного Уложения можно проследить к февралю 1705 года, когда принц Георг Датский, тогдашний Верховный лорд-адмирал, приказал Военно-морскому комитету определить набор размерений для кораблей второго ранга. Хотя корабли 2 ранга, по всей видимости, были в центре Уложения, комитету было приказано также рассмотреть размерения кораблей третьего (80 и 70 пушек), четвертого (60 и 50 пушек) и пятого ранга (40 и 30 пушек). Корабли первого ранга не включались из-за малого их числа и большой мощи, и строились по индивидуальным проектам, а более мелкие корабли были достаточно дешевы, чтобы позволить эксперименты. В качестве основы для своих размерений Военно-морской комитет использовал существующие корабли, считавшиеся лучшими в своем классе.[1]
Выполнение
Военно-морской комитет выпустил размерения для 40-, 50-, 60-, 70-, 80- и 90-пушечных (для 30-пушечных кораблей этого решили не делать). Вместе с изменениями, внесенными в последний момент адмиралом Джорджем Черчиллем, размерения были разосланы верфям, с приказом строго их соблюдать и применять для перестраиваемых, равно как и для новых кораблей.
С выполнением Уложения — первого из многих — началась пресловутая эра консерватизма в администрации флота. Хотя до следующего века не было никаких значительных технологических изменений, корабельная архитектура 1706 года постепенно устаревала.[1] Поэтому в 1719 году появилось новое уложение, заменившее документ 1706 года.
Отдельные типы кораблей
90-пушечные второго ранга
Семь существующих кораблей второго ранга были перестроены по Уложению 1706 года, в том числе три заказанных в 1704-1705 годах. Эти первые три были Marlborough, 1706 (перестроен из старого Saint Michael ), Blenheim, 1709 (перестроен из старой Duchess ) и Vanguard, спущенный в 1710 году. Остальные четыре корабля: Neptune 1710 года, Ossory 1711 года, Sandwich 1715 года и Barfleur 1716 года.
Эти корабли изначально были 96-пушечными, по Уложению о пушках (1703). Они были перевооружены в 90-пушечные по Уложению о пушках 1716 года, с тяжелыми 32-фн и 9-фн на гондеке и опердеке (18-фн на мидльдеке остались неизменны), но с надстроек были удалены по одной паре 6-фн, что дало:
- Шканцы — 10 х 6-фн
- Бак — 2 х 6-фн
- Кормовая галерея — нет
80-пушечные третьего ранга
Восемь из старого типа двухдечных 80-пушечных кораблей по Уложению 1706 года были перестроены в трехдечные — Boyne и Humber спущены на воду в 1708 году, Russell в 1709 году, Dorsetshire в 1712 году, Newark и Shrewsbury в 1713 году, Cambridge в 1715 году и Torbay в 1719 году. Кроме того, два новых были построены по этой спецификации в качестве замены кораблей, потерянных в 1707 году — Devonshire и Cumberland, спущенные на воду в 1710 году.
Корабли были исходно вооружены 80 пушками, согласно Уложению о пушках 1703 года, как показано в таблице. Уложение о пушках 1716 года заменило 24-фн пушки на гондеке на равное число 32-фунтовых. По нему также добавили одну пару 6-фн на опердек, с удалением одной пары 6-фн со шканцев.
70-пушечные третьего ранга
После потери четырех 70-пушечных в течение одной ночи во время Великого шторма 27 ноября 1703 года, всего лишь три недели спустя Королевским верфям были заказаны четыре замены — Northumberland, Resolution и Stirling Castle были спущены на воду в 1705 году и Nassau в 1707 году. Еще четыре были заказаны в 1705−1706, опять же на верфях — Elizabeth и Restoration спущены на воду в 1706 году, а другой Resolution и Captain были заложены в 1708 году. Впоследствии еще два корабля новой постройки (Grafton и Hampton Court) были спущены на воду в 1709, а три перестроены из существующих кораблей 3 ранга (Edgar и Yarmouth в 1709 году, а Orford в 1713) по контракту, и еще пять были перестроены на Королевских верфях — Royal Oak, Expedition, Suffolk, Monmouth и Revenge.
Корабли исходно вооружались 70 пушками, согласно Уложению о пушках 1703, как показано в таблице. По Уложению о пушках 1716, на гондеке добавилась тринадцатая пара 24-фн, в то время как полу-кулеврины (9-фн) на опердеке были заменены на 12-фн. Дополнительная пара 6-фн была добавлена на шканцы, в то время как 3-фн с удалены с галереи, чтобы сохранить общее число пушек 70.
60-пушечные четвертого ранга
Четыре 60-пушечных корабля были новой постройки — Plymouth заложен в 1708 году, Lion и Gloucester в 1709 году, а Rippon в 1712 году — в то время как четыре существующих 60-пушечных корабля перестраивались по той же спецификации начиная с 1714 года — Montagu, Medway, Kingston и Nottingham.
По Уложение о пушках 1703, корабли были вооружены 64 пушками, как показано в таблице. По Уложению о пушках 1716 заменили 18-фн на гондеке на 24-фн, а также понизили корабли до 60 пушек, удалив одну пару 6-фн со шканцев и еще одну пару с бака, что привело к следующему составу вооружения:
- Гондек: 24 × 24-фн
- Опердек: 26 × 9-фн
- Шканцы: 8 × 6-фн
- Бак: 2 × 6-фн
50-пушечный четвертого ранга
По Уложению 1706 года были построены одиннадцать новых 50-пушечных кораблей (все в качестве замены кораблей четвертого ранга, потерянных в годы войны, с 1703 года) -Salisbury спущен на воду в 1707 году, Falmouth, Ruby, Chester и Romney в 1708 году, Pembroke в 1710 году, Bristol, Gloucester и Ormonde в 1711 году, Advice в 1712 году и Strafford в 1715 году. Другие, существующие восемь кораблей были перестроены по той же спецификации — Dragon в 1707 году, Warwick и Bonaventure в 1711 году, Assistance в 1713 году, Worcester в 1714 году, Rochester, Panther и Dartmouth в 1716 году.
Эти корабли были исходно 54-пушечными по Уложение о пушках 1703 (см. таблицу). По Уложению о пушках 1716, они были переклассифицированы в 50-пушечные со следующим вооружением:
- Гондек: 22 × 18-фн
- Опердек: 22 × 9-фн
- Шканцы: 4 × 6-фн
- Бак: 2 × 6-фн
40-пушечные пятого ранга
Пятнадцать 42-пушечных кораблей были новой постройки с размерами по Уложению 1706 года — Ludlow Castle, Gosport, Portsmouth и Hastings спущены на воду в 1707 году, Pearl, Mary Galley, Sapphire и Southsea Castle в 1708 году, Enterprise, Adventure и Fowey в 1709 году, Charles Galley В 1710 году, Launceston в 1711 году, Faversham в 1712 году и Lynn в 1715 году. Два аналогичных корабля были построены инициативно подрядчиком Уильямом Джонсоном в Блэкуолле и закуплены Военно-морским комитетом — Looe в 1707 году и Diamond в 1708 году. Еще один 40-пушечный корабль, построенный номинально по той же спецификации — Royal Anne Galley 1709 года — оказался длиннее и уже, чем остальные.
Корабли были исходно вооружены согласно Уложению о пушках 1703 (см. таблицу). По Уложению о пушках 1716, они стали 40-пушечными, со следующим вооружением:
- Гондек: 20 × 12-фн
- Опердек: 20 × 6-фн
- Шканцы: нет
- Бак: нет
30-пушечные пятого ранга
Хотя Уложение 1706 года никаких официальных рекомендаций для 30-пушечных кораблей не сделало, де-факто был принят набор размерений, которые использовались для постройки двух новых 32-пушечных кораблей пятого ранга (Sweepstakes в 1708 году и Scarborough в 1711), а Bedford Galley была перестроена в 1709 году в несколько меньших размерах:
- Водоизмещение: 416 17/94 тонн ( прибл.)
- Длина: 108 футов (по гондеку)
90 футов (по килю) - Ширина: 29 фут 6 дюйм
- Глубина интрюма: 12 фут
- Экипаж: 145 человек (110 в мирное время)
- Вооружение: 32 пушки[2]
- Гондек: 4 × 9-фн
- Опердек: 22 × 6-фн
- Шканцы: 6 × 4-фн
- Бак: нет
Уложение о пушках 1716 года понизило их вооружение до 30 пушек:
- Гондек: 8 × 9 фунтов
- Опердек: 20 × 6-фн
- Шканцы: 2 × 4-фн
- Бак: нет
Напишите отзыв о статье "Уложение 1706 года"
Примечания
Литература
- Lavery, B. The Ship of the Line. The development of the battlefleet 1650-1850. — Conway Maritime Press, 2003. — Vol. I. — ISBN 0-85177-252-8.
- Winfield, Rif. British Warships in the Age of Sail 1603-1714: Design, Construction, Careers and Fates. Seaforth Publishing, Chatam-St.Paul, 2009. ISBN 978-1-84832-040-6
| ||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Уложение 1706 года
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.
Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
