Ульрих, Василий Васильевич

Василий Васильевич Ульрих<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Председатель Военной коллегии Верховного суда СССР
1926 — 1948
Предшественник:	В. А. Трифонов
Преемник:	А. А. Чепцов
Рождение:	13 июля 1889(1889-07-13) Рига, Лифляндская губерния, Российская империя
Смерть:	7 мая 1951(1951-05-07) (61 год) Москва, СССР
Партия:	ВКП(б)
Образование:	Рижский политехнический институт
Военная служба
Принадлежность:	СССР СССР
Звание:	генерал-полковник юстиции
Награды:

Васи́лий Васи́льевич У́льрих (13 июля 1889, Рига, Российская империя — 7 мая 1951, Москва) — советский государственный деятель, армвоенюрист (20 ноября 1935), затем генерал-полковник юстиции (11 марта 1943). Один из главных исполнителей сталинских репрессий на посту председателя Военной коллегии Верховного суда СССР.

Биография

Ранние годы

Родился в Риге. Был крещён в православие. Его отец, латвийский революционер В. Д. Ульрих, происходил из балтийских немцев, а мать — из русского дворянского рода (источник?). Из-за открытого участия отца в революционной деятельности вся семья 5 лет провела в ссылке в Илимске Иркутской губернии.

Окончил реальное училище в Риге (1909). Высшее образование получил на коммерческом отделении Рижского политехнического института (1914).

В 1908 году примкнул к революционному движению. В 1910 году вступил в РСДРП, большевик. В 1914—1915 годах работал конторщиком управления Риго-Орловской железной дороги. В 1915 году был призван в армию. Сначала служил в саперном батальоне писарем, затем окончил школу прапорщиков. В 1917 году произведён в подпоручики. Однако сведения о производстве его в офицеры весьма противоречивы. Есть данные, что на сентябрь 1916 года Ульрих был и.о. помощника контролера Контроля Николаевской железной дороги.

Карьера в органах НКВД РСФСР и ВЧК-ОГПУ

С 1918 года работал в органах НКВД и ВЧК, зав. финансовым отделом (в то время ВЧК и НКВД имели единый финансовый орган). Вместе с Я. С. Аграновым в 1919 году участвовал в разработке провокаторских операций. С 1919 года комиссар штаба войск внутренней охраны. Позже назначен начальником Особого отдела морских сил Чёрного и Азовского морей, заместителем начальника Контрразведывательного отдела (КРО) Секретно-оперативного управления (СОУ) ГПУ/ОГПУ А. Х. Артузова . Эти сведения также спорны. С 1920 года - заместитель председателя Военного трибунала войск ВОХР.

На посту председателя Военной коллегии Верховного Суда СССР

В конце 1920 г. назначен членом коллегии Революционного военного трибунала Республики. С 1921 года — председатель Военной коллегии Верховного суда РСФСР. После создания СССР — председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР (1926—1948) и одновременно в 1935—1948 заместитель председателя Верховного Суда СССР. А. B. Антонов-Овсеенко, сын революционера Антонова-Овсеенко, описывал Ульриха как «жабу в мундире с водянистыми глазами».

На посту Председателя Военной коллегии в 1926—1940 годах руководил системой военных трибуналов СССР. Способствовал их активному участию в Большом Терроре. Издавал приказы по судебной политике, кадрам, судоустройству и т. д. Фактически не подчинялся Председателю Верховного Суда СССР и напрямую был связан с Политбюро ЦК ВКП(б). Принимал активное участие в борьбе за власть в системе органов юстиции, до 1938 года на стороне Вышинского. В 1936—1941 годах безуспешно добивался выделения Военной коллегии из Верховного Суда СССР и создания Главного Военного Суда, Главного Военного Суда ВМФ и Спецсуда НКВД.

В августе 1924 г. председательствовал на процессе по делу Бориса Савинкова. Был вынесен смертный приговор, но тут же заменён на 10 лет тюрьмы.

В марте 1935 г. председательствовал в выездном закрытом заседании Военной коллегии Верховного суда СССР в Ленинграде, которая рассматривала «дело» Мильды Драуле и её родственников (расстреляны).

Был председательствующим на крупнейших политических процессах во время сталинских репрессий, в том числе по делам об «антисоветском объединенном троцкистско-зиновьевском блоке» (19–24.8.1936), «параллельном антисоветском центре» (23-30.1.1937), М. Н. Тухачевского и др. (11.6.1937), «антисоветском правотроцкистском блоке» (2—13.3.1938), генерала А. А. Власова и др. (30–31.07.1946), атамана Г. М. Семёнова, К. В. Родзаевского и др. (26-30.08.1946), атаманов П. Н. Краснова, А. Г. Шкуро и др. (15–16.01.1947) и т. д.

Ульрих выступал в Политбюро ЦК ВКП(б) с предложениями по ужесточению процедуры рассмотрения политических дел.

В 1930–1940-е годы входил в состав секретной комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по судебным делам. Комиссия утверждала все приговоры о смертной казни в СССР.

В 1948 году решением Политбюро снят с поста председателя Военной коллегии и заместителя председателя Верховного Суда за недостатки в работе, в частности за «факты злоупотреблений служебным положением некоторыми членами Верховного Суда СССР и работниками его аппарата», и назначен руководителем Высших военно-юридических курсов при Военно-Юридической академии. Умер в 1951 г. от инсульта. Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Был женат (второй раз) на Анне Давыдовне Кассель (1892–1974), члене РСДРП с 1910 года, сотруднице секретариата В. И. Ленина.

Отмечают, что Ульрих был заядлым любителем-энтомологом — единственной страстью, которая поглощала его в свободное время, было коллекционирование жуков и бабочек.

Награды

• орден Ленина (дважды)
• орден Красного Знамени (дважды)
• орден Отечественной войны 1 степени
• орден Красной Звезды

См. также

• Вышинский, Андрей Януарьевич
• Фрейслер, Роланд
• Фукье-Тенвиль

Ссылки

• См. «Судья Ульрих стажировался в НКВД». В книге Н. Г. Сысоева «Жандармы чекисты: от Бенкендорфа до Ягоды». М.: 2002, «Вече», 380 с., с ил. (Особый архив) ISBN 5-94538-136-5
• «Красная Звезда», газета, 10.05.1951/некролог/
• [old.novayagazeta.ru/data/2008/gulag11/01.html Штрихи к портрету сталинского судьи В. В. Ульриха]

Отрывок, характеризующий Ульрих, Василий Васильевич

Княжна хотела возразить что то, но отец не допустил ее, и стал всё более и более возвышать голос.
– Женись, женись, голубчик… Родство хорошее!… Умные люди, а? Богатые, а? Да. Хороша мачеха у Николушки будет! Напиши ты ему, что пускай женится хоть завтра. Мачеха Николушки будет – она, а я на Бурьенке женюсь!… Ха, ха, ха, и ему чтоб без мачехи не быть! Только одно, в моем доме больше баб не нужно; пускай женится, сам по себе живет. Может, и ты к нему переедешь? – обратился он к княжне Марье: – с Богом, по морозцу, по морозцу… по морозцу!…
После этой вспышки, князь не говорил больше ни разу об этом деле. Но сдержанная досада за малодушие сына выразилась в отношениях отца с дочерью. К прежним предлогам насмешек прибавился еще новый – разговор о мачехе и любезности к m lle Bourienne.
– Отчего же мне на ней не жениться? – говорил он дочери. – Славная княгиня будет! – И в последнее время, к недоуменью и удивлению своему, княжна Марья стала замечать, что отец ее действительно начинал больше и больше приближать к себе француженку. Княжна Марья написала князю Андрею о том, как отец принял его письмо; но утешала брата, подавая надежду примирить отца с этою мыслью.
Николушка и его воспитание, Andre и религия были утешениями и радостями княжны Марьи; но кроме того, так как каждому человеку нужны свои личные надежды, у княжны Марьи была в самой глубокой тайне ее души скрытая мечта и надежда, доставлявшая ей главное утешение в ее жизни. Утешительную эту мечту и надежду дали ей божьи люди – юродивые и странники, посещавшие ее тайно от князя. Чем больше жила княжна Марья, чем больше испытывала она жизнь и наблюдала ее, тем более удивляла ее близорукость людей, ищущих здесь на земле наслаждений и счастия; трудящихся, страдающих, борющихся и делающих зло друг другу, для достижения этого невозможного, призрачного и порочного счастия. «Князь Андрей любил жену, она умерла, ему мало этого, он хочет связать свое счастие с другой женщиной. Отец не хочет этого, потому что желает для Андрея более знатного и богатого супружества. И все они борются и страдают, и мучают, и портят свою душу, свою вечную душу, для достижения благ, которым срок есть мгновенье. Мало того, что мы сами знаем это, – Христос, сын Бога сошел на землю и сказал нам, что эта жизнь есть мгновенная жизнь, испытание, а мы всё держимся за нее и думаем в ней найти счастье. Как никто не понял этого? – думала княжна Марья. Никто кроме этих презренных божьих людей, которые с сумками за плечами приходят ко мне с заднего крыльца, боясь попасться на глаза князю, и не для того, чтобы не пострадать от него, а для того, чтобы его не ввести в грех. Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы не прилепляясь ни к чему, ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место, не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Была одна странница, Федосьюшка, 50 ти летняя, маленькая, тихенькая, рябая женщина, ходившая уже более 30 ти лет босиком и в веригах. Ее особенно любила княжна Марья. Однажды, когда в темной комнате, при свете одной лампадки, Федосьюшка рассказывала о своей жизни, – княжне Марье вдруг с такой силой пришла мысль о том, что Федосьюшка одна нашла верный путь жизни, что она решилась сама пойти странствовать. Когда Федосьюшка пошла спать, княжна Марья долго думала над этим и наконец решила, что как ни странно это было – ей надо было итти странствовать. Она поверила свое намерение только одному духовнику монаху, отцу Акинфию, и духовник одобрил ее намерение. Под предлогом подарка странницам, княжна Марья припасла себе полное одеяние странницы: рубашку, лапти, кафтан и черный платок. Часто подходя к заветному комоду, княжна Марья останавливалась в нерешительности о том, не наступило ли уже время для приведения в исполнение ее намерения.
Часто слушая рассказы странниц, она возбуждалась их простыми, для них механическими, а для нее полными глубокого смысла речами, так что она была несколько раз готова бросить всё и бежать из дому. В воображении своем она уже видела себя с Федосьюшкой в грубом рубище, шагающей с палочкой и котомочкой по пыльной дороге, направляя свое странствие без зависти, без любви человеческой, без желаний от угодников к угодникам, и в конце концов, туда, где нет ни печали, ни воздыхания, а вечная радость и блаженство.
«Приду к одному месту, помолюсь; не успею привыкнуть, полюбить – пойду дальше. И буду итти до тех пор, пока ноги подкосятся, и лягу и умру где нибудь, и приду наконец в ту вечную, тихую пристань, где нет ни печали, ни воздыхания!…» думала княжна Марья.
Но потом, увидав отца и особенно маленького Коко, она ослабевала в своем намерении, потихоньку плакала и чувствовала, что она грешница: любила отца и племянника больше, чем Бога.



Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.