Уманская резня
Координаты: 48°45′ с. ш. 30°13′ в. д. / 48.750° с. ш. 30.217° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=48.750&mlon=30.217&zoom=14 (O)] (Я)
| Уманская резня | |||
| Основной конфликт: Колиивщина | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
Умань, ныне Черкасская область | ||
| Итог |
Взятие города казаками | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
У́манская резня́ (польск. Rzeź humańska) 10 июня (21 июня) 1768 года — кульминационный момент гайдамацкого восстания 1768 года, получившего название «Колиивщина». Сопровождалось массовым убийством, по разным оценкам, от 12 до 20 тысяч жителей города Умань и беженцев из его окрестностей (в том числе, евреев, поляков, униатов).
Содержание
Оборона и штурм города
Узнав о приближении к городу гайдамаков, перешедший на сторону конфедератов польский губернатор Умани Рафал Младанович выслал против них находившийся в городе отряд надворных казаков владельца Умани Салезия Потоцкого под командованием Ивана Гонты (сам Потоцкий был противником конфедератов, поэтому его в городе не было).[1]
Но высланный навстречу гайдамакам Гонта перешёл на их сторону (возможно, причиной тому послужила, в том числе, двусмысленная позиция его «сюзерена» Потоцкого), и 18 июня 1768 года силы гайдамаков, соединившись с отрядом Гонты, подошли к Умани и осадили её.[1]
Грекокатолики, поляки и евреи стреляли с городских стен в осаждавших из пушек и ружей, но отстоять город им не удалось, так как в кульминационный момент неопытные в военном деле осаждённые одновременно выстрелили из всех ружей и пушек. Штурм под покровом окутавшего крепость дыма был настолько стремителен, что никто из нападавших не был убит. Но в городе гайдамаки искали учеников украинской школы (униатского василианского духовного[2] училища) и истребляли их.[3].
Массовые убийства
Существует несколько версий последовавших затем событий.
Как отмечает историк С. М. Дубнов[4], когда гайдамаки ворвались в город, то они
|
прежде всего бросились на евреев, метавшихся в ужасе по улицам: их зверски убивали, топтали копытами лошадей, сбрасывали с крыш высоких зданий; детей поднимали на концы пик, женщин мучили. Масса евреев, числом до трёх тысяч человек, заперлась в большой синагоге. Гайдамаки приставили к дверям синагоги пушку, двери были взорваны, разбойники проникли в синагогу и превратили её в бойню. Покончив с евреями, гайдамаки принялись за поляков; многих они перерезали в костёле; губернатор и все прочие паны были убиты. Улицы города были усеяны трупами или изувеченными, недобитыми людьми. Около двадцати тысяч поляков и евреев погибло во время этой «уманской резни». | 
|
Современник-еврей таким образом (с неизбежными преувеличениями) описывает зверства гайдамаков над евреями:
|
|
«Резня была так велика и ужасна, что кровь зарезанных стояла в синагоге повыше порогов… Потом буяны вынесли из синагоги все свитки Торы, разложили их по улицам города и верхом проезжали по ним… Трупы убитых евреев десятками тысяч валялись по городу… Их подвергали мучительным истязаниям: рубили, кололи, четвертовали и колесовали, они же с радостью принимали смерть, а Богу своему всё таки не изменили… Малюток отрывали от грудей своих матерей и колесовали.… Один буян заколол на одном чурбане несколько сот евреев… Дети пострадали за грехи своих отцов и матерей. Валявшиеся трупы бросали за лишь (?) от города; ручьи крови всюду виднелись. Трупы сделались добычей свиней и собак. Резня эта продолжалась восемь дней. Спустя несколько времени, Гонта объявил приказ, что никто не смеет скрывать у себя еврея; кто ослушается, голова того будет рассечена» [5]]. |
|
Однако, по свидетельству очевидцев, после взятия Умани гайдамаки вначале не были настроены кровожадно и были довольно благодушными, всего лишь разоружая осаждённых и никакого насилия в отношении украинцев и других нерусских не было.[6]
Но тут, в какой-то момент к захватившим Умань гайдамакам неожиданно вышла делегация украинской василианской школы, которая в своей речи назвала благодушно настроенных повстанцев «вольными украинцами», «братьями» и обещала им, что их дети и их потомки будут учиться только в украинской школе. Сказанное было воспринято русскими повстанцами весьма негативно. Почувствовав настроение гайдамаков, Гонта, якобы, приказал делегации прекратить такие речи, но те продолжили. В итоге, повстанцы набросились на вышедших к ним преподавателей и учеников, что положило начало беспорядочной резне. Дальше описания зверств совпадают.
По свидетельству очевидцев (в отличие от описания в поэме Шевченко «Гайдамаки»), Гонта делал всё возможное, чтобы остановить бойню, ему удалось спасти много невинных людей, особенно малолетних детей (в том числе, своего крестника, сына губернатора Младановича)[6], которые ценились в то время и которых разобрали и воспитали в крестьянских семьях.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3578 дней]
Также необходимо принять во внимание, что помимо поляков и евреев восставшие уничтожали и греко-католиков (униатов), а также «множество находившихся в услужении людей греческой веры» (из показаний Гонты), кроме того, ранее резня происходила в окрестных сёлах и местечках. Как показал на допросе Зализняк[7]:
|
|
Поляков, жидов, а при том и тех, кои и во услужении конфедератов были веры греческой, поколото немалое число, а сколко, заподленно знать не могу, однако думаю не менее, как всех мужеска и женска, даже до сущих младенцев, тысячи две человек … и при том пограблено денег тысячи сто рублёв… |
|
В конечном итоге, подобная жестокость негативно сказалась и на самих участниках резни, вызвав у них моральные страдания, а попавшие в их распоряжение деньги привели к массовым запоям и разложению. Поэтому Т. Г. Шевченко со слов деда и односельчан сильно раздул продолжительность восстания (до полугода). В длительность восстания историки часто включают время тайных перемещений из окрестностей Матрониного монастыря сподвижников Железняка во все охваченные мятежом Барской конфедерации местности Украины), хотя оно продолжалось 10−14 дней. После известий о выступлении в поход запорожцев, среди которых было много старообрядцев, боялись, что они отомстят за убитых, поэтому отряды немедленно разошлись по домам.
В то же время другие гайдамацкие отряды убивали поляков и евреев в Подолии и на Волыни — в Фастове, Животове, Тульчине и других местах.
Оценки числа жертв
По оценкам, резня унесла жизни около 20 тысяч поляков и евреев[8][9][10][11][12][13][14]. Согласно Географическому словарю Польского королевства «счёт трупов польских шляхтичей доходил до 15 тысяч»[15]. Тадеуш Корзон в работе Внутренняя история Польши при Станиславе Августе утверждал, что «в самой Умани погибло по минимальным оценкам 5000 душ»[16]. Значительно меньшее число убитых (2 тысячи) указывает американский историк Пол Роберт Магочий[17], а канадский историк Орест Субтельный просто пишет о тысячах «жестоко убитых» жертв[18]. Польский историк Владислав Серчик утверждал в 1972 году, что количество погибших в Умани невозможно точно установить. Однако, в качестве оценки он говорит о 12 тысяч жертв: 5 тысяч убитых шляхтичей и 7 тысяч евреев. Это только оценка, но в чём автор уверен, так это в том, что "стоит считать не в сотнях, а в тысячах.[19] В более современной работе, Владислав Серчик говорит о «нескольких тысячах» жертв[20].
Напишите отзыв о статье "Уманская резня"
Примечания
- ↑ 1 2 Антонович В. Уманский сотник Иван Гонта // Впервые: «Киевская Старина» — К.:, 1882. — Кн. 11. С. 250−276; Львов, 1897 «Руська історична бібліотека», — Т. XIX (укр.); Антонович В. Б. Моя сповідь: Вибрані історичні та публіцистичні твори / Упор. О. Тодійчук, В, Ульяновський. Вст. ст. та коментарі В. Ульяновського. — К.: Либідь, 1995. — 816 с. («Пам’ятки історичної думки України») — ISBN 5-325-00529-4 — цит. по [litopys.org.ua/anton/ant13.htm «Ізборник» (litopys.org.ua) (Проверено 5 января 2013)]
- ↑ [rgcc.narod.ru/most.htm Мост между Востоком и Западом : Исторический очерк // Сайт «Российская Католическая Церковь Славяно-Византийского обряда» (rgcc.narod.ru) (Проверено 12 марта 2013)]
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Ukraine/XVIII/1760-1780/Koliivsina/Opis_bedstvija/text.htm Описание бедствия, постигшего Умань и всю Украину в 1768 году] = Opisanie kleski Humanskiej i calej Ukrainy, w roku 1768 poniesionej (польск.) // «Киевская старина» : журнал. — К., 1882. — № 3. [www.webcitation.org/6F9xLf2Jw Архивировано] из первоисточника 16 марта 2013.
- ↑ [jhist.org/code/dubnov40.htm Дубнов С. М. Краткая история евреев.]
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Ukraine/XVIII/1760-1780/Koliivsina/Uman_reznja/text.htm К истории Уманской резни//Киевская старина, № 11, 1895]
- ↑ 1 2 [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Turk/XIX/1820-1840/Sadyk_pasha/text1.htm Записки Михаила Чайковского (Садык-паши) // «Киевская старина», 1891. — № 1.]
- ↑ Цит. по: [www.segodnya.ua/ukraine/ictorii-ot-olecja-buziny-za-kulicami-umanckoj-rezni.html Олесь Бузина. За кулисами уманской резни.]
- ↑ Władysław Wielhorski. Ziemie ukrainne Rzeczypospolitej — Londyn, 1959. — s. 70.
- ↑ «Encyklopedia Kresów», praca zbiorowa — 2010. — s. 151.
- ↑ Stanisław Grodziski, «Wielka Historia Polski. Polska w czasach przełomu (1764−1815)» — Kraków, 2001. — s. 49, 51.
- ↑ «Dzieje Polski. Kalendarium» / pod red. Andrzeja Chwalby — Kraków 1999. — s. 439.
- ↑ «Kronika Polski», praca zbiorowa — Warszawa 200(?)[уточнить]. — s. 352.
- ↑ Stanisław Bogusław Lenard, Ireneusz Wywiał. «Historia Polski w datach» — Warszawa: wyd. PWN, 2000. — s. 274−275.
- ↑ Lucyna Kulińska. Ihrowica — zabili nas w Wigilię // «Wiedza i Życie. Inne oblicza historii» — nr 6/2010. — s. 17.
- ↑ Słownik Geograficzny Królestwa Polskiego — Warszawa, 1882. — t. III. — s. 214.
- ↑ zaś «urzędnicy sądowi podług akt liczyli ofiar rzezi nie więcej niż 5.000» — Korzon Tadeusz. Wewnętrzne dzieje Polski za Stanisława Augusta − wyd. II. — Kraków-Warszawa, 1897. — t. 1. — s. 197−198.
- ↑ Magocsi R. P. A History of Ukraine — Seattle: University of Washington Press, 1997. — s. 300.
- ↑ Subtelny O. Ukraine. A history — Toronto: University of Toronto Press, 1988. — ISBN 0-8020-5808-6. — s. 193.
- ↑ Serczyk Władysław. Hajdamacy — Kraków: Wydawnictwo Literackie, 1972. — s. 329.
- ↑ «rzeź, w której zginęło kilka tysięcy szlachty, Żydów i księży unickich» — Serczyk Władysław. Historia Ukrainy − Wyd. III. — Wrocław-Warszawa-Kraków: Wyd. Ossolineum, 2001. — ISBN 83-04-04530-3. — s. 152.
Литература
- [books.google.com/books?id=vL60sEf7OPoC&pg=PA87&dq=%22First+Partition+of+Poland%22 Simon Dubnow, Israel Friedlaender. History of the Jews in Russia and Poland — Avotaynu Inc, 2000.] — ISBN 1-886223-11-4. — p. 88. (англ.)
Отрывок, характеризующий Уманская резня
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
