Умар ибн аль-Хаттаб

Умар ибн аль-Хаттаб
араб. عمر بن الخطاب
Амир аль-муминин и халиф Праведного халифата  634 — 644
Предшественник:	Абу Бакр ас-Сиддик
Преемник:	Усман ибн Аффан
Личная информация
Имя при рождении:	Умар ибн аль-Хаттаб ибн Нуфайль ибн Абд аль-Узза ибн Кусай ибн Килаб ибн Мурра ибн Кааб
Прозвище:	аль-Фарук, амир аль-муминин
Оказал влияние:	сунниты
Редактирование Викиданных

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

В Википедии есть статьи о других людях с куньей Абу Хафс, именем Умар и нисбой Кураши.

Абу́ Хафс У́мар ибн аль-Хатта́б аль-Адавий (араб. أبو حفص عمر بن الخطاب العدوي القرشي‎; 585, Мекка — 3 ноября 644, Медина) — второй Праведный халиф (634—644), выдающийся государственный деятель. Известен как Умар ибн аль-Хатта́б аль-Фарук (араб. عمر ابن الخطاب‎) и Омар I.

Внешность

Умар выделялся среди своих соплеменников высоким ростом. Он был мощным, мускулистым и в толпе его можно было сразу увидеть. Как до принятия ислама, так и после Умар был жёстким и требовательным. Источники сообщают, что он отличался светлой кожей и красивым лицом, носил длинные усы. Походка Умара была быстрой, голос — очень громким. Он был человеком необычайно энергичным, властным и очень вспыльчивым. По словам Малика ибн Анаса, когда Умара что-то раздражало, «он закручивал свои усы».

Титулы

Аль-Фарук

Его полное имя: Абу Хафс Умар ибн аль-Хаттаб ибн Нуфайль ибн Абд аль-Узза ибн Кусай ибн Килаб ибн Мурра ибн Кааб. В день принятия ислама Умаром пророк Мухаммед прозвал его аль-Фарук, что означает «различающий истину от заблуждения». Пророку Мухаммеду были ниспосланы аяты, подтверждающие правильность мнения Умара о пленных, взятых при Бадре, по поводу молитвы за стоянкой Ибрахима возле Каабы, о запрете опьяняющих напитков, о ношении хиджаба и по поводу других важных вопросов. Деятельность Умара была высоко оценена Мухаммедом, так что однажды он сказал: «Если бы после меня был пророк, то им был бы Умар ибн аль-Хаттаб». В суннитской традиции Умар ибн аль-Хаттаб входит в число десяти обрадованных вестью о рае.

Амир аль-муминин

Будучи халифом, Умар ибн аль-Хаттаб носил титул амир аль-муминина (араб. أمير المؤمنين‎ — повелитель правоверных). Этот титул подразумевал не только политическую власть, но духовную власть халифа. По мнению шиитов, до Умара этот титул был дан Али ибн Абу Талибу ещё во время жизни пророка Мухаммеда, и принадлежит только ему.

Семья

У Умара было несколько жен и много детей. Ещё до принятия ислама у него было три жены; когда он узнал о ниспослании аята, указывающего, что не следует жениться на неверных, Умар собрал своих жен и предложил им принять ислам. Все жёны Умара отказались и он всем дал развод. Самый известный из сыновей Умара, Абдуллах, принял ислам на год раньше своего отца и стал впоследствии известным исламским богословом. Других сыновей звали Асим (дедушка Умара ибн Абдул-Азиза), а трое сыновей от разных жен носили одинаковые имена — Абдурахман. У Умара также было две дочери, Хафса и Фатима. После переселения в Медину Умар выдал Хафсу за пророка Мухаммеда. Последней женой Умара стала дочь Али ибн Абу Талиба и Фатимы — Умму Кульсум.

Ранняя биография

Умар ибн аль-Хаттаб родился приблизительно в 585 году в Мекке. Его отцом был аль-Хаттаб ибн Нуфайль из курайшитского рода аль-Ади, которое исторически выполняло роль посредников в решении конфликтных вопросов между племенами и улаживании разногласий. Сам Умар, будучи одним из влиятельных людей в Мекке, часто приглашался для разрешения различных конфликтов. Его мать звали Хинтама бинт Хашим. В начале своей жизни он был пастухом, а затем занялся торговлей.

Принятие ислама

Умар обладал суровым характером и до 616 года был ярым противником ислама. Пророк Мухаммад молился, прося: «О, Аллах, укрепи ислам Умаром ибн аль-Хаттабом». Однажды он даже решил убить пророка Мухаммада за то, что тот призывал арабов отойти от религии предков и порочил поклонение идолам. По дороге к Мухаммаду он встретил Нуайма ибн Абдуллаха, который рассказал ему о том, что его сестра и зять стали мусульманами. Вернувшись домой, он обнаружил свою сестру с мужем за чтением аятов из суры «Та Ха» и в ярости начал избивать своего зятя. Успокоившись, Умар ознакомился с содержанием Корана и заинтересовался исламом. После этого Умар ибн аль-Хаттаб отправился в дом аль-Аркама, где находился пророк Мухаммад и другие мусульмане, и засвидетельствовал свою веру перед ним.

Жизнь в Мекке после принятия ислама

Умар был решительным и целеустремлённым человеком. Мусульмане Мекки испытывали сопротивление язычников и не могли открыто выражать свою веру, но Умар сразу после принятия ислама отправился к самому жестокому врагу мусульман, Абу Джахлю, и сообщил ему о принятии ислама. После этого Умар сообщил по секрету о своем принятии ислама самому болтливому человеку в Мекке, и новость о поступке Умара тотчас же разлетелась по городу. Благодаря Умару, мусульмане впервые совершили коллективный намаз возле Каабы. Средневековый историк Ибн Хишам в биографии пророка Мухаммада приводит слова Ибн Масуда:

«У нас не было возможности совершать молитву возле Каабы до тех пор, пока Умар не принял Ислам. А приняв Ислам, он противостоял курайшитам, чтобы можно было молиться возле Каабы, и мы совершали молитву вместе с ним».

Принятие ислама Умаром благоприятно сказалось на настроениях мусульман. Находясь в Мекке, он неотлучно следовал за пророком Мухаммедом и обеспечивал его защиту.

Умар отличался своим бесстрашием и смелостью. Во время переселения мусульман из Мекки в Медину многие мусульмане уезжали из города втайне, опасаясь провокаций со стороны язычников, однако Умар отказался скрываться и совершил переезд публично, не боясь никого из своих врагов.

Жизнь в Медине

После переселения в Медину Умар ибн аль-Хаттаб стал одним из ближайших сподвижников пророка Мухаммеда и выдал за него свою дочь. Он активно участвовал во всех важных делах молодого мусульманского государства.

Сражения

Умар ибн аль-Хаттаб принимал участие во всех походах мусульман, самостоятельно возглавив один рейд отряда в 30 человек. Он участвовал в битвах при Бадре, Ухуде, Хандаке, Хайбаре и других сражениях. В сражениях против многобожников он показал невиданные образцы самоотверженности и героизма, заслуженно став одним из лидеров мусульманского государства.

Избрание Абу Бакра

В 632 году, после смерти Мухаммада встал вопрос о том, кто возглавит мусульманскую умму. На место главы общины верующих претендовали Абу Бакр ас-Сиддик и Сад ибн Убада. По инициативе Умара должность халифа была дана Абу Бакру. Во время правления Абу Бакра Умар был его советчиком, удачно дополняя его своей энергией и решимостью. В конце августа 634 года умирающий Абу Бакр рекомендовал Умара ибн аль-Хаттаба в качестве своего преемника. Мусульманская община единодушно присягнула новому халифу.

Халифат

Завоевания

Во время правления Умара мусульманские владения за пределами Аравии стали быстро расширяться. Завоевательные походы при Умаре успешно продолжались. В 633 пала Южная Палестина, затем Хира. В сентябре 635 после шестимесячной осады капитулировал Дамаск, а через год, после поражения византийцев при р. Ярмук, Сирия перешла в руки мусульман. Завоевание Сирии стало возможным благодаря тому, что Византия, истощённая войной с Персией, уже не могла содержать достаточные пограничные войска.

Ситуация в Персии была похожей: страна была ослаблена политической и религиозной нетерпимостью старой династии Сасанидов, набегами тюрков и хазар, а также войной с Византией. В 636—637 произошло величайшее в истории арабов сражение при Кадисии: мусульманские отряды одержали победу над персидским войском. Позднее пал Мадаин (совр. Ктесифон в Ираке), летняя резиденция персидского царя. Эти победы предрешили окончательное завоевание Персии. Тогда же арабы захватили район Мосула.

Однако в тот момент Умар приостановил походы арабских воинов на Восток, считая, что время для завоевания Персии ещё не пришло. Впоследствии персы назвали халифа Умара узурпатором, а день его смерти стали отмечать как праздник.

Спустя два года после завоевания Верхней Месопотамии, которое было осуществлено из Сирии, арабы вторглись в Персию и одержали победу при Нехавенде (642). Йездигерд III, последний государь династии Сасанидов, отступил на северо-восток, но был убит в Мерве (651). Попытки его наследника возродить империю не увенчались успехом.

В 639 арабские войска под командованием арабского военачальника Амра ибн аль-Аса перешли египетскую границу. Момент был выбран подходящий: страну раздирала религиозная борьба, население ненавидело византийских правителей. Ибн аль-Ас дошёл до стен Вавилона (крепость в предместье Каира), а в 642 в руки мусульман перешла Александрия, ключевой пункт Византии в Египте. Правда, спустя четыре года византийцы попытались отвоевать её, но арабы удержали город. Сожжение александрийской библиотеки, якобы осуществленное тогда же по приказу халифа Умара, скорее всего, легенда.

Надо отметить, что Умар отозвал из армии и завоеванных провинций наиболее популярных мусульманских лидеров: Халида ибн Валида и Саада ибн Абу Ваккаса. Дошедшие до нас причины этих отставок выглядят довольно неубедительно и заставляют предположить политические мотивы.

Неоднократно Умар конфисковывал в общественную пользу от половины до двух третей огромных состояний, составленных наместниками провинций. Нам известно о таких санкциях в отношении Халида ибн Валида, Саада ибн Абу Ваккаса, Амра ибн аль-Аса, наместников Бахрейна, Йемена, Мекки и других.

За время правления Умара изменился характер мусульманского государства. В результате завоеваний и разумного управления оно превратилось в многонациональную империю, в составе которой выходцы из Аравии составляли лишь четверть. И поскольку присоединенные провинции находились на более высоком уровне социального и экономического развития, чем политический центр халифата Хиджаз, мусульманская аристократия стала переселяться на завоеванные земли. Наместников завоёванных земель халиф Умар назначал сам.

На завоёванных землях Умар стал организовывать военные лагеря (амсары). В разных частях халифата возникли городские поселения нового типа, где квартал занимали воины одного отряда (как правило, выходцы из одного племени). Такие гарнизоны были в Фустате (ныне район Каира), Куфе, Мосуле. После завоевания Египта, Сирии, Ирака и Персии халифат превратился из мононационального государства в многонациональное с преобладающим иноверческим населением.

Отношения с соратниками

Умар ибн аль-Хаттаб пользовался у сахабов непререкаемым авторитетом. За всё время его правления не зафиксировано ни одного случая неповиновения наместников. Он предоставлял своим соратникам большую свободу действий, а в некоторых случаях даже покрывал их проступки.

Реформы

Государственное управление

Сложившаяся ситуация потребовала от Умара принятия ряда мер по организации административно-фискального аппарата и принципов распределения огромных доходов. Важнейшей из них была выплата жалованья (ата) и продуктового пайка (ризк) всем асхабам вместо раздела завоеванных земель. Окончательно оформить эту систему удалось только в 640 году. Одновременно с этим были установлены размеры хараджа и джизьи. При нём стали формироваться земельные кадастры, которые предусматривали различные виды собственности на землю: общинную и частную. После завоевания Египта в Мекку и Медину стала поступать оттуда пшеница. Это сыграло особенно важную роль во время голода, обрушившегося в 639 г. на Палестину, Сирию и Ирак.

Благодаря Умару были заложены основы юридической системы, в ряде городов действовали судьи — кади, которые на основе Корана (шариата) разрешали конфликты и споры.

В апреле 637 года халиф Умар ввёл новую систему летоисчисления. Новая эра начиналась с года переселения (хиджра) пророка Мухаммеда из Мекки в Медину.

По предложению халифа, городское строительство осуществлялось по византийским принципам: ширина главных улиц должна была быть равна 40 локтям (локоть — 38-46 см), а второстепенных — 20-30 локтям. Халиф уделял много внимания развитию ремесла и торговли. Он считал, что ремесло торговца не менее сложно, чем военное дело, ибо «шайтан старается соблазнить честного купца лёгкой прибылью путём обмана покупателя».

Когда был завоеван Египет, Умару доложили, что эта область может снабжать пшеницей другие области халифата. Но надо было решить проблему транспортировки зерна. Халифу напомнили, что во времена императора Траяна (на рубеже I—II вв. н. э.) был построен канал, соединивший Нил и Красное море. Впоследствии канал был заброшен и засыпан. Умар распорядился очистить русло канала, и хлеб нильской житницы хлынул в Аравию по кратчайшему пути.

Религия

При халифе Умаре был окончательно признан ритуал хаджа. Ежегодное паломничество Умар возглавлял сам. По поручению халифа бывший секретарь пророка Зайд ибн Сабит начал сбор разрозненных текстов откровений, записанных со слов Мухаммада. Окончательно текст Корана был собран уже после смерти Умара.

Умар добавил к званию халифа титул амир аль-муаминин (повелитель правоверных). Таким образом, систему власти, которую создал Умар, можно охарактеризовать как арабо-мусульманскую теократию. Население было разделено на два класса — на правящих мусульман и на подчиненные народы, придерживающиеся иной веры. Методы управления аргументировались божественным откровением или основывались на прецеденте. Все это должно было обеспечивать религиозную целостность уммы (мусульманской общины).

Оценка деятельности

Незаурядные личные качества Умара, его талант и умелое управление государством привели к великим успехам арабского халифата. Победы в битвах при Ярмуке, Кадисии, Нехавенде позволили разгромить таких грозных соперников, как Византия и Персия.

Он обладал не только энергией, но и умением использовать обстоятельства, людей и их религиозный энтузиазм. Стиль правления халифа Умара можно назвать авторитарным, однако до самодурства он не доходил. Он был жёстким, но справедливым правителем.

Умар сыграл исключительную роль в деле распространения ислама. Благодаря его завоеваниям, население обширных территорий от Персии до Северной Африки ознакомилось с исламом и мусульманами. Спустя некоторое время многие из этих народов примут ислам.

Умар также был толкователем Корана, знатоком хадисов и мусульманского права (фикха).

Суннитская историческая традиция высоко оценивает деятельность Умара, представляя его идеальным правителем. Сунниты представляют его благочестивым аскетом, справедливым к мусульманам и беспощадным к врагам.

Шиитская традиция представляет Умара, как и трёх других праведных халифов, узурпатором. Согласно шиитским источникам, пророк Мухаммед хотел видеть халифом своего двоюродного брата Али ибн Абу Талиба, но в ходе переворота власть сначала досталась Абу Бакру, а затем Умару и Усману.

Смерть

В ноябре 644 во время утреннего намаза в мечети персидский раб Фируз, по прозвищу Абу Лула, нанес Умару шесть тяжелых ножевых ранений.

По другой версии, причиной была решительная политика Умара в отношении Персии, которая была полностью разгромлена армиями арабского халифата. Когда Умару сказали, что ранения нанёс огнепоклонник Абу Лула, Умар сказал: «Хвала Аллаху, который сделал мою смерть не от рук человека, исповедующего ислам!». После этого Абдуррахман ибн Ауф быстро закончил утреннюю молитву, а истекающего кровью Умара перенесли в его дом. Умар скончался через три дня, 7 ноября 644 года. Умирая, он назначил совет, который должен был избрать нового халифа. Одним из его последних указаний было наставление будущему халифу не смещать назначенных им наместников провинций в течение года. На совете (шура) из шести старейших сподвижников Мухаммада, в составе: Усмана ибн Аффана, Али ибн Абу Талиба, Тальхи ибн Убайдуллы, аз-Зубайра ибн аль-Аввама, Абдуррахмана ибн Ауфа и Саада ибн Абу Ваккаса третьим праведным халифом был избран Усман ибн Аффан.

Поездка в Иерусалим

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

При халифе Умаре мусульманские войска овладели Иерусалимом. После битвы у реки Ярмук в военном лагере Аль-Джабия на Голанских высотах византийцы уступили арабам Иерусалим. Праведный халиф Умар ибн аль-Хаттаб вошёл в город один, при этом одетый в простой плащ. Местное население было изумлено такому виду их завоевателя — оно было приучено к пышным и роскошным нарядам византийских и персидских правителей. Умар лично получил ключи от города из рук греческого православного патриарха Софрония и сказал: «Во имя Аллаха… ваши церкви будут сохранены в целости и сохранности, не будут захвачены мусульманами и не будут разрушены». Софроний, по просьбе халифа, показал ему местонахождения храма Гроба Господня, где благочестивый мусульманский правитель помолился за пророка. Затем Умар спросил Софрония о том, где находится та самая гора, откуда Мухаммад вознесся (мирадж) на небо к Аллаху. Софроний не хотел сразу показывать то место, на котором раньше стояли величественные Иерусалимские храмы (первый и второй), а ныне находилась мусорная свалка. После долгого упорства патриарх привел Умара на эту гору и рассказал о её истории. Халиф упал на колени, расчистив груды мусора, и вновь помолился. И тут спросил он Софрония о том, где находился тот самый храм. Патриарх решил обмануть Умара и сказал, что в северной части горы. Но рассудительный халиф не поверил словам Софрония, и приказал поставить мечеть в южной части горы, где она по сей день и находится.

«Когда Иерусалим был завоёван арабами, халиф Омар первым делом восстановил „Храм Господень“. С помощью своих главных военачальников предводитель правоверных совершил благочестивые деяния: он расчистил землю собственными руками и наметил основания величественной мечети, чей тёмный и высокий купол венчает вершину горы Мориа».

— из [www.globalfolio.net/templar/orden/Istorija/orden_istorija_sozdanije_adison.htm «История рыцарей-тамплиеров, церкви Темпла и Темпла»], написанная Ч. Дж. Аддисоном, эксквайром из Внутреннего Темпла

Другой вариант легенды о том, как 'Умар ибн аль-Хаттаб нашёл храм и совершил намаз на его месте, содержится в сборнике хадисов имама Ахмада ибн Ханбаля (нач. и середина 9ст.). «Убейд ибн Адам рассказывал, что слышал, как ‘Умар ибн аль-Хаттаб спросил Ка‘ба аль-Ахбара: „Где мне лучше совершить намаз?“ Ка‘б ответил: „По-моему, тебе следует совершить намаз позади скалы, чтобы весь Кудс был перед тобой, как на ладони“. ‘Умар возразил: „Ты уподобляешься иудеям. Я не стану делать этого. Я совершу намаз там, где это сделал Посланник Аллаха“. Он обратился лицом к кибле, совершил намаз, а затем отошел в сторону, расстелил свой плащ и начал собирать в него сор, и люди стали делать то же самое».

Литература

• Али Мухаммад ас-Салляби. Умар ибн аль-Хаттаб. Второй праведный халиф / Пер. с араб., прим., комм. Е. Сорокоумовой. — М.: Умма, 2011. — 496 с. — (История Халифата). — ISBN 978-5-94824-150-0.
• Большаков О. Г. [gumilevica.kulichki.net/HOC/hoc2.htm История Халифата. 2. Эпоха великих завоеваний (633—656)]. — М.: Восточная литература, 1993.
• Али-заде, А. А. Омар ибн Хаттаб : [[web.archive.org/web/20111001003110/slovar-islam.ru/books/o.html арх.] 1 октября 2011] // Исламский энциклопедический словарь. — М. : Ансар, 2007.</span>
• Большаков О.Г. [www.academia.edu/800250/_._M._1991 ’УМАР (Омар I) б. ал-Хаттаб ал-Фарук] // Ислам: энциклопедический словарь / отв. ред. С. М. Прозоров. — М. : Наука, 1991. — С. 241.</span>
• Крымский А. Е. Омар ибн Хаттаб // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [islamnaneve.com/mpage.php?p=lichnosti/Omar Повелитель правоверных Умар ибн аль Хаттаб]. Islam Na Neve. Проверено 27 сентября 2013. [webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:-waByToralAJ:islamnaneve.com/mpage.php%3Fp%3Dlichnosti/Omar+&cd=3&hl=ru&ct=clnk Архивировано из первоисточника 17 сентября 2013].
• Абдулхаким-хазрат Яфаров. [dumso.ru/volsk/vosxod-i-zakat-xalifa-umara.html Восход и закат халифа Умара] (21 июня 2011). Проверено 20 апреля 2013. [www.webcitation.org/6GD54r28N Архивировано из первоисточника 28 апреля 2013].
• Гамзатов, Зайнула [assalam.ru/content/story/255 Второй праведный халиф Умар ибн аль-Хаттаб]. Assalam.ru. Проверено 20 апреля 2013. [www.peeep.us/434175f8 Архивировано из первоисточника 20 апреля 2013].

Отрывок, характеризующий Умар ибн аль-Хаттаб

Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.