Умершие в декабре 1941 года
Поделись знанием:
Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.
В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Это список известных людей, умерших в декабре 1941 года.
1 декабря
- Бумажков, Тихон Пименович (31), один из первых организаторов партизанских отрядов во время Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (1941). Погиб в бою.
- Глобачев, Константин Иванович (71), русский полицейский администратор, начальник Петроградского охранного отделения (1914—1917). Скончался В США
- Томилин, Виктор Константинович (33) — советский композитор. Участник Великой Отечественной войны. Погиб в бою [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/124195/Томилин].
2 декабря
- Балмат, Василий Семёнович (26), лётчик, Командир авиационного звена 54-го ближнебомбардировочного авиационного полка, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Рыдз-Смиглы, Эдвард (55), польский военачальник и политик, маршал Польши (с 1936), верховный главнокомандующий польской армии в войне 1939. Умер от сердечного приступа.
3 декабря
- Преображенский, Пётр Фёдорович (47), российский историк и этнограф. Расстрелян в лагере НКВД. Реабилитирован посмертно.
- Романов, Михаил Тимофеевич (50), советский военачальник, командир 172-й стрелковой дивизии, генерал-майор, умер в плену.
- Синдинг, Кристиан Август (85), норвежский композитор.
- Филонов, Павел Николаевич (58), русский художник, теоретик искусства, поэт. Умер от голода в блокадном Ленинграде
4 декабря
- Репников, Николай Фёдорович — Герой Советского Союза (посмертно), командир эскадрильи 152-го истребительного авиационного полка (103-я смешанная авиационная дивизия, 7-я отдельная армия, Карельский фронт), старший лейтенант. Погиб в бою.
5 декабря
- Бауэн, Гарри (53) — американский актёр [www.kinopoisk.ru/name/218109/].
- Джавид, Гусейн — азербайджанский поэт и драматург. Умер в советском лагере. Реабилитирован посмертно.
- Шер-Гил, Амрита (28), индийская художница
6 декабря
- Абд-ру-шин (66), немецкий писатель и философ.
- Васильковский, Вячеслав Викторович — сержант, командир отделения 1319-го стрелкового полка 185-й стрелковой дивизии. Закрыл грудью огневую точку противника.
7 декабря
- Весманис, Фридрих (66), латвийский юрист и политик. Умер в советской тюрьме.
- Зайцев, Василий Михайлович (31), участник Великой Отечественной войны, командир взвода 46-го танкового полка 46-й танковой бригады 4-й отдельной армии, младший лейтенант. Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Кораблёв, Константин Иванович (38), участник войны с Финляндией 1939—1940 годов и Великой Отечественной войны. Герой Советского Союза (1940). Погиб на фронте.
- Мильет-и-Пажес, Льюис (74), испанский композитор и хоровой дирижёр.
8 декабря
- Дубнов, Семён Маркович (81) российский еврейский историк, публицист и общественный деятель, один из классиков и создателей научной истории еврейского народа. Погиб в Рижском гетто
- Ращупкин, Андрей Иванович младший сержант Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
9 декабря
- Бём-Эрмоли, Эдуард фон (85), барон, австрийский военачальник, фельдмаршал.
- Мережковский, Дмитрий Сергеевич (76), русский писатель, поэт, критик, переводчик, историк, религиозный философ, общественный деятель.
- Хрущев, Василий Михайлович (59), советский ученый-электротехник, профессор, академик АН УССР (1939).
10 декабря
- Вересов, Виктор Иванович (21), участник Великой Отечественной войны, командир отделения 1-го стрелкового батальона 5-й бригады морской пехоты Ленинградского фронта, Герой Советского Союза (1944) (посмертно). Погиб в бою.
- Гнилицкая, Нина Тимофеевна (25), советская войсковая разведчица. Участница Великой Отечественной войны. Герой Советского Союза (посмертно). Погибла в бою.
- Железный, Спартак Авксентьевич, военный комиссар разведывательной роты 465-го отдельного разведывательного батальона 383-й стрелковой дивизии 18-й армии Южного фронта, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Лич, Джон Каттерол (47), офицер флота Великобритании, единственный командир линкора «Принц Уэльский» за время его короткой боевой службы. Погиб вместе с кораблём.
- Махарадзе, Филипп Иесеевич (73), советский партийный и государственный деятель, Председатель Совета Народных Комиссаров Грузинской ССР (1929—1931), Председатель Президиума Верховного Совета Грузинской ССР (1938—1941)
- Утин, Василий Ильич (22), автоматчик 14-й мотострелковой роты 95-го пограничного полка особого назначения войск НКВД СССР Управления охраны войскового тыла Южного фронта, замполитрука. Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Филипс, Томас Спенсер Воган (53), английский адмирал, командующий Восточным флотом (1941). Погиб на корабле, потопленном японской авиацией.
11 декабря
- Крайский, Алексей Петрович (50), русский советский поэт. Умер в блокадном Ленинграде.
- Магр, Морис (64), французский поэт, писатель и драматург.
- Пикар, Эмиль (85} — французский математик.
- Сыкульский, Казимеж (58), блаженный Римско-католической церкви, священник, мученик. Погиб в нацистском концлагере.
12 декабря
- Богорад, Яков Иосифович — композитор, дирижёр, музыкант, флейтист, нотоиздатель, книгоиздатель. Расстрелян как еврей немецкими оккупантами.
- Крылов, Николай Васильевич (66), протоиерей. Причислен к лику святых Русской православной церкви в 2000 году. Погиб в советском исправительно-трудовом лагере.
- Пильский, Пётр Мосевич (62), журналист и писатель довоенной Латвии
13 декабря
- Бартосик, Людвик Пий (32), блаженный Римско-Католической Церкви, священник, умер в Освенциме.
14 декабря
- Вольтер, Эдуард Александрович (85) российский и литовский лингвист, этнограф, фольклорист, археолог.
- Ковалёв, Венедикт Ефимович (26), участник Великой Отечественной войны, лейтенант, командир звена 11-го истребительного авиационного полка, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Никифоров-Волгин, Василий Акимович (40), русско-эстонский писатель. Расстрелян органами НКВД. Реабилитирован посмертно.
15 декабря
- Крубер, Александр Александрович (60), советский географ, профессор, основоположник русской и советской карстологии.
- Куликов, Иван Семёнович (66), русский художник, живописец, мастер портретов и бытовых сцен.
- Георгий Невкипелый (28) — командир эскадрильи 65-го штурмового авиационного полка Московской зоны обороны, лейтенант.
- Пери, Габриель (39), французский политический деятель, публицист, один из организаторов Движения Сопротивления во Франции, национальный герой французского народа. Расстрелян гитлеровцами.
- Плисецкий, Владимир Эммануилович (38) — советский актёр, каскадёр. Участник Великой Отечественной войны, погиб в бою.
- Сампе, Люсьен — герой французского движения Сопротивления, деятель Французской коммунистической партии. Расстрелян гитлеровцами.
16 декабря
- Губин, Назар Петрович (23), воздушный стрелок-радист из экипажа Ивана Черных, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Каван, Франтишек (75), чешский художник и писатель.
- Колчак, Владимир Александрович, капитан-лейтенант Балтийского флота военно-морских сил СССР, участник Первой мировой, Гражданской и Великой Отечественной войны. Умер от воспаления лёгких.
- Косинов, Семён Кириллович (24), стрелок-бомбардир из экипажа Ивана Черных, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Черных, Иван Сергеевич (23), советский лётчик, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою
17 декабря
- Левин, Дойвбер — советский еврейский писатель. Участник Великой Отечественной войны. Погиб на фронте.
- Митрович, Вукица (29), югославская партизанка, Народный герой Югославии (посмертно), расстреляна немецкими оккупантами.
- Самохин, Пётр Яковлевич (21), слесарь завода имени Сергея Горбунова (ныне ГКНПЦ им. М.В.Хруничева), военный лётчик, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
18 декабря
- Лавриненко, Дмитрий Фёдорович (27), советский танковый ас, гвардии старший лейтенант, Герой Советского Союза (посмертно), наиболее результативный танкист Красной Армии, погиб в бою.
- Мартынов, Анатолий Иванович (72), российский военачальник, генерал-лейтенант, герой Первой мировой войны. Умер в Югославии.
- Хенриксон, Николай Владимирович, российский и советский военачальник, генерал-майор российской императорской армии (1916), командарм времён Гражданской войны. Умер в блокадном Ленинграде.
19 декабря
- Введенский, Александр Иванович (37), поэт, репрессирован, умер на этапе.
20 декабря
- Ватомов, Яков Иосифович (23) — сержант Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник боёв на Халхин-Голе и Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (1941). Умер от ран, полученных в бою.
- Игорь Северянин (54), русский поэт «Серебряного века». Умер от сердечного приступа.
- Леонченко, Николай Константинович (29) — Герой Советского Союза.
- Сперлинг, Леон (41) — польский футболист еврейского происхождения, погиб в львовском гетто.
21 декабря
- Вульф, Евгений Владимирович (56), русский ботаник, флорист и биогеограф, специалист в области исторической географии растений. Погиб в Ленинграде во время блокады.
- Доватор, Лев Михайлович (38), советский военачальник, генерал-майор, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Кульбакин, Степан Михайлович (68), русский филолог-славист, палеограф, профессор Харьковского и Белградского университетов, член Сербской академии наук. Умер в Белграде
- Молони, Фредерик (61), американский спортсмен-легкоатлет. Бронзовый призёр летних Олимпийских игр 1900.
- Эндрасс, Энгельберт (30), участник Второй мировой войны, немецкий офицер-подводник, капитан-лейтенант (2 июля 1941 года), один из асов Кригсмарине. Погиб, потопленный английскими кораблями.
22 декабря
- Гальперн, Яков Иосифович (65) известный советский хирург, доктор медицинских наук.
- Лахонин, Вениамин Иванович (30), лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Шерцер, Любомир (26), югославский словенский военный деятель, участник Народно-освободительной войны Югославии. Народный герой Югославии (посмертно). Казнён итальянскими оккупантами.
23 декабря
- Богородицкий, Василий Алексеевич (84), . российский лингвист, профессор, член-корреспондент Санкт-Петербургской академии наук (1915).
- Каменский, Анатолий Павлович (65), российский прозаик, драматург, киносценарист. Репрессирован, умер в советском лагере [www.hrono.info/biograf/bio_k/kamenskiap.php].
- Поляков, Сергей Николаевич, советский военный лётчик. Участник гражданской войны в Испании, Советско-финской и Великой Отечественной войн. Герой Советского Союза (1943, посмертно). Майор авиации. Погиб в бою.
24 декабря
- Хольвек, Фернанд — французский физик. Расстрелян немецкими оккупантами.
25 декабря
- Гринс, Александрс (46), латвийский писатель и военный. Расстрелян органами НКВД.
- Молин, Фёдор Эдуардович (80) русский математик.
- Чекатовский, Игнатий Игнатьевич — генерал-майор, участник Первой мировой войны активный участник Белого движения на Юге России. Умер в Париже.
- Шевляков, Николай Степанович (28) — Герой Советского Союза.
26 декабря
- Байманов Калдыбай (34) — советский государственный и партийный деятель, секретарь Президиума Верховного Совета Казахской ССР, авиакатастрофа.
- Бутковский, Георгий Александрович (38), советский писатель, журналист.
- Генко, Анатолий Несторович (45), российский и советский языковед, кавказовед, историк, этнограф, первый исследователь абазин, убыхов, хыналыгцев, цахур. Умер в тюремной больнице НКВД.
- Севрюк, Александр Александрович, — украинский общественный и политический деятель. Погиб в железнодорожной катастрофе в Германии
27 декабря
- Керенчич, Йоже (28), югославский словенский писатель и публицист, активист Освободительного фронта Словении в годы Второй мировой войны. Народный герой Югославии (посмертно). Расстрелян немецкими оккупантами.
- Ланге, Якоб Эмануэль (77), датский миколог, ботаник и политик.
- Ланговой, Сергей Васильевич — советский актёр, директор Петрозаводского дворца пионеров, погиб при эвакуации дворца [www.kinopoisk.ru/name/2231129/].
- Максимович, Сергей Олимпиевич (65), русский и советский учёный и изобретатель, один из пионеров в области цветной фотографии и цветной кинематографии. Открыватель эффекта Максимовича — Калье (1907) Погиб в блокадном Ленинграде.
- Падерин, Яков Николаевич (40), красноармеец, Герой Советского Союза (1942, посмертно), грудью закрыл амбразуру дота.
- Соколов, Григорий Максимович, красноармеец, Герой Советского Союза.
- Шилин, Георгий Иванович (45), российский и советский прозаик. Репрессирован.
- Шокай, Мустафа (51), казахский общественный и политический деятель, публицист, идеолог борьбы за свободу и независимость Единого Туркестана. Умер в Берлине.
28 декабря
- Агте, Владимир Николаевич (60) — активный участник революционных событий в городе Липецке и его уезде, первый председатель-большевик Липецкого уездного исполкома Совета рабочих и крестьянских депутатов.
- Вилькер, Герман (67), немецкий гребец, чемпион летних Олимпийских игр 1912 и бронзовый призёр летних Олимпийских игр 1900.
- Жебелёв, Сергей Александрович (74), русский, советский историк, специалист в области античной истории, эпиграфики, археологии и классической филологии и начальной истории христианства, академик АН СССР (1927). Умер в блокадном Ленинграде.
- Пшенников, Пётр Степанович (46), советский военачальник, генерал-лейтенант. Погиб на фронте.
- Шамшикова, Елизавета Александровна — советский офицер, участница Великой Отечественной войны, военфельдшер, расстреляна гитлеровцами
29 декабря
- Апдайк, Даниел, американский типограф, историк книгопечатания.
- Гранат, Игнатий Наумович (78), российский издатель, основатель (вместе со старшим братом Александром Наумовичем) знаменитого издательства «Гранат».
- Бакович, Райка (21), студентка, участница Народно-освободительной войны Югославии. Народный герой Югославии (посмертно). Замучена немецкими оккупантами.
- Леви-Чивита, Туллио (68), итальянский математик еврейского происхождения.
- Цурцумия, Александр Пехувич (33), Герой Советского Союза.
30 декабря
- Архипов, Василий Степанович (21), участник советско-финской и Великой Отечественной войн, в годы Великой Отечественной войны — командир пулемётного расчёта кавалерийского эскадрона 160-го гвардейского кавалерийского полка 1-й гвардейской кавалерийской дивизии 1-го гвардейского кавалерийского корпуса Западного фронта, гвардии младший сержант. Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Лисицкий, Лазарь Маркович (51), советский художник и архитектор. Умер от туберкулёза.
- Руденко, Иван Ильич (35), Герой Советского Союза (посмертно), капитан пехоты командир мотострелкового пулемётного батальона 1-й отдельной танковой бригады 40-й армии. Погиб в бою.
31 декабря
- Глебов, Николай Николаевич — русский политический и земский деятель, предприниматель, философ, изобретатель. Умер от голода в блокадном Ленинграде.
- Росинг, Бодил[en] (64) — американская актриса («Восход солнца») [www.kinopoisk.ru/name/216206/].
Напишите отзыв о статье "Умершие в декабре 1941 года"
Отрывок, характеризующий Умершие в декабре 1941 года
На другой день на смотру государь спросил у князя Андрея, где он желает служить, и князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения служить в армии.Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.
В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
