Умершие в декабре 1942 года
Поделись знанием:
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».
В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
Это список известных людей, умерших в декабре 1942 года.
1 декабря
- Антоний (Абашидзе) (75) — епископ Русской Православной Церкви.
- Ваххольц, Леон (75) — польский ученый, врач судебной медицины, психопатолог, криминолог, педагог, профессор, член Польской академии знаний (с 1930).
- Иванов-Радкевич, Павел Иосифович (64) — русский советский хормейстер, композитор, пианист и музыкальный педагог.
2 декабря
- Ачмизов, Айдамир Ахмедович (30) — заряжающий орудия 2-го гвардейского отдельного конного артиллерийского дивизиона 10-й гвардейской казачьей Кубанско-Слуцкой Краснознаменной кавалерийской дивизии, 4-го гвардейского казачьего кавалерийского корпуса, Закавказский фронт. Гвардии казак. Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Марголин, Павел Васильевич — еврейский издатель, редактор, общественный деятель в Вильно и Берлине.
- Юрин, Борис Андреевич (28) — участник Великой Отечественной войны, командир пулемётного взвода 29-го гвардейского стрелкового полка 12-й гвардейской стрелковой дивизии 61-й армии Западного фронта, Герой Советского Союза (посмертно), гвардии старший сержант. Погиб в бою.
3 декабря
- Дроздович, Викентий Иосифович (31) — белорусский партизан, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою с караелями.
- Петерсон-Бергер, Вильгельм (75) — шведский композитор и музыкальный критик.
- Прохорова, Евгения Филипповна (30) — советская лётчица, участница Великой Отечественной войны, командир 586-го женского истребительного авиационного полка ПВО, старший лейтенант. Погиблапр выполнения правительственного задания.
4 декабря
- Адалберт Антонов (32) — болгарский врач-ветеринар.
- Галстян, Бениамин Оганесович (42) — советский военный деятель, политработник, участник Великой Отечественной войны, генерал-майор, член Военного совета 42-й армии. Погиб на фронте.
- Климов, Иван Степанович (33) — министр политической координации Украинского государственного правления. Казнён немецкими оккупантами.
- Кукк, Юхан (57) — эстонский государственный деятель, предприниматель. Умер в советском лагере.
- Лазарев, Евгений Кузьмич (24) — Герой Советского Союза.
- Рейн, Георгий Ермолаевич (88) — врач, общественный деятель, действительный тайный советник. Умер в Софии.
5 декабря
- Кобер, Александр Павлович (16) — пионер-герой, участник антифашистского подполья «Николаевский центр» в Николаеве в годы Великой Отечественной войны. Казнён немецкими оккупантами.
- Прованов, Григорий Васильевич (41) — участник Великой Отечественной войны, командир 69-й танковой бригады 4-го танкового корпуса Донского фронта, Герой Советского Союза (посмертно), подполковник. Погиб в бою
- Путц, Нарциз (65) — блаженный Римско-Католической Церкви, священник, мученик. Погиб в Дахау
- Хоменко, Виктор Кириллович (16) — пионер-герой, участник антифашистского подполья «Николаевский центр» в Николаеве в годы Великой Отечественной войны. Казнён немецкими оккупантами.
6 декабря
- Герксгеймер, Карл (81) — немецкий дерматолог и венеролог еврейского происхождения, описавший реакцию, названную реакция Яриша — Герксгеймера. Погиб в немецком концлагере.
- Селищев, Афанасий Матвеевич (56) — советский лингвист, член-корреспондент АН СССР (1929), член-корреспондент Болгарской АН (1931). Умер от рака.
- Свирский, Алексей Иванович (77) — русский писатель-беллетрист.
- Шершнёва, Римма Ивановна (17) — советская партизанка, закрывшая своим телом амбразуру вражеского дзота.
7 декабря
- Моргилевский, Ипполит Владиславович (53) — историк архитектуры.
- Скоков, Александр Иванович (17) — Герой Советского Союза.
8 декабря
- Кан, Альберт — индустриальный американский архитектор, архитектор Детройта
- Никольский, Александр Михайлович (84) — российский и украинский биолог.
- Сумгин, Михаил Иванович (69) — русский и советский учёный, один из основателей учения о вечной мерзлоте.
- Эйтель Фридрих Прусский (59) — принц Прусский, второй сын кайзера Вильгельма II
9 декабря
- Геника, Ростислав Владимирович (83) — российско-украинский пианист, музыкальный педагог и историк музыки.
- Лигуда, Алоизий (44) — блаженный Римско-Католической Церкви, священник, мученик — погиб в Дахау.
- Мантере, Оскари (68) — финский педагог, просветитель, государственный и политический деятель, премьер-министр Финляндии (1928—1929)
- Сингх, Гобинд — индийский кавалер креста Виктории
10 декабря
- Пётр Руденко (23) — Герой Советского Союза.
- Фуллон, Фёдор Иванович (83) — российский офицер, полковник, командир 5-го пограничного Заамурского конным полка, участник Первой мировой войны. Умер в Белграде.
11 декабря
- Ильин, Лев Александрович (62)) — русский и советский архитектор, градостроитель. Погиб во время бомбардировки в блокадном Ленинграде.
- Луи, Серафина (78) — французская художница, представительница наивного искусства. Умерла от голода в психиатрической клинике.
- Лунд, Карл (54) — финский гимнаст, серебряный призёр летних Олимпийских игр 1912 года в командном первенстве по произвольной системе.
12 декабря
- Даннеберг, Роберт (57) — австрийский политик и юрист. Убит в Освенциме.
- Назарова, Клавдия Ивановна (22) — организатор и руководитель подпольной комсомольской организации в городе Остров Псковской области, Герой Советского Союза (посмертно). Казнена немецкими оккупантами.
- Петрушевский, Дмитрий Моисеевич — русский, советский историк-медиевист.
- Прокатов, Василий Николаевич (19) — советский военнослужащий. Участник Великой Отечественной войны. Герой Советского Союза (1943, посмертно). Сержант. Закрыл своим телом амбразуру вражеского ДЗОТа
- Уэстли, Хелен — американская актриса.
- Харченко, Михаил Семёнович (24) — участник Великой Отечественной войны, командир пулемётного отделения партизанского отряда «Грозный» 2-й Ленинградской партизанской бригады. Герой Советского Союза. Погиб в бою.
- Холле, Хуго (52) — немецкий музыковед и музыкальный педагог. Директор Штутгартской консерватории (1940—1942)
13 декабря
- Ледуховский, Влодзимеж — генерал Общества Иисуса (иезуитов) (1915—1942)
- Фрир, Элинор Эверест (78) — американский композитор и музыкальный деятель.
- Хендерсон, Александр (81) — канадский юрист и политик, комиссар Юкона (1907—1911)
14 декабря
- Бунтман-Дорошкевич, Вениамин Александрович (38) — советский военачальник, участник Великой Отечественной войны, командир 10-й танковой бригады, 13-го танкового корпуса, 41-го танкового полка. Погиб в бою.
15 декабря
- Британ, Илья Алексеевич (57) — русский поэт и публицист, участник французского Движения Сопротивления. Расстрелян немецкими оккупантами.
- Жилник, Милица — югославская партизанка, участница Народно-освободительной войны Югославии. Жена Слободана Жилника, народного героя Югославии. Казнена немецкими оккупантами.
- Фёдоров, Василий Павлович — русский поэт-парнасец, переводчик. Репрессирован. Умер в советском лагере.
16 декабря
- Вольдемарас, Аугустинас (59) — литовский политический деятель, премьер-министр (1918, 1926—1929). Репрессирован, умер в Бутырской тюрьме.
- Гроссфогель, Лео (38) — советский разведчик. Казнён нацистами в Брюсселе.
- Меербаум-Айзингер, Зельма (18) — немецкоязычная поэтесса еврейского происхождения. Умерла от сыпного тифа в нацистском трудовом лагере
17 декабря
- Гилленшмидт, Александр Фёдорович (75) — русский генерал, герой Первой мировой войны. Умер в Париже.
- Левин, Дойвбер (36) — русский писатель-авангардист, один из обериутов, погиб в бою.
- Максимов, Владимир Николаевич (60) — русский архитектор.
- Манойлов, Иван Антонович (32) — старший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Сергеев, Николай Александрович (29) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
18 декабря
- Аргун, Виктор Константинович — первый абхазский лётчик, участник Великой Отечественной войны. Погиб на фронте.
- Каплунов, Илья Макарович (24) — наводчик противотанкового ружья (ПТР) 4-го стрелкового полка 98-й стрелковой дивизии 2-й гвардейской армии Сталинградского фронта, гвардии красноармеец, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою
19 декабря
- Абдиров, Нуркен Абдирович (23) — советский лётчик, Герой Советского Союза (посмертно), сержант. Погиб в бою.
- Алексеев, Борис Павлович (29) — советский лётчик, Герой Советского Союза (посмертно), младший лейтенант. Погиб в бою.
- Воловская, Казимера (63) — блаженная Римско-Католической Церкви, монахиня из женской монашеской конгрегации «Сёстры Непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии», мученица. Расстреляна немецкими оккупантами.
- Ноишевская, Богумила (56) — блаженная Римско-Католической Церкви, монахиня из женской монашеской конгрегации «Сёстры Непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии», мученица. Расстреляна немецкими оккупантами.
- Хомченовский, Владимир Антонович (22) — Герой Советского Союза
- Шимон, Тавик Франтишек (65) — чешский художник, график и скульптор по дереву.
20 декабря
- Вержбицкий, Григорий Афанасьевич (67) — видный деятель белого движения в Сибири, генерал-лейтенант. Умер в Тяньцзине.
- Кулиев, Ягуб Аллахгулу оглу (42) — советский военачальник, генерал-майор, командир 21-й горно-кавалерийской дивизии. Погиб в результате авианалёта противника
21 декабря
- Боас, Франц (84) — американский антрополог, лингвист и естествоиспытатель, «отец американской антропологии».
- Задгер, Исидор (75) — австрийский врач и психоаналитик еврейского происхождения, погиб в Терезине
- Стельмах, Григорий Давыдович — советский военачальник, генерал-майор. Участник Великой Отечественной войны. Начальник штаба Волховского и Юго-Западного фронтов. Погиб на фронте.
22 декабря
- Головненков, Александр Павлович — лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Грауденц, Джон (58) — немецкий журналист, антифашист, член движения Сопротивления во время Второй мировой войны, член организации «Красная капелла». Казнён нацистами.
- Елисеев, Алексей Борисович (55) — генерал-лейтенант береговой службы, командующий береговой обороны Дальнего Востока и береговой обороны Балтийского района. Покончил жизнь самоубийством
- Камал, Шариф Камалетдинович (58) — татарский писатель.
- Коппи, Ганс (26) — антифашист, член движения Сопротивления во время Второй мировой войны, член организации «Красная капелла». Казнён нацистами.
- Хайльман, Хорст (19) — офицер Абвера, член движения Сопротивления во время Второй мировой войны, член организации «Красная капелла». Казнён нацистами.
- Харнак, Арвид (41) — антифашист, член движения Сопротивления во время Второй мировой войны, одиниз руководителей организации «Красная капелла». Казнён нацистами.
- Шелиа, Рудольф фон (45) — барон, немецкий дипломат, агент советской разведки, казнён нацистами.
- Штёбе, Ильза (31) — журналистка, участница немецкого движения Сопротивления, агент советской военной разведки. Казнена нацистами.
- Шульце, Курт (47) — деятель антифашистского Сопротивления в Германии, член организации «Красная капелла». Казнён нацистами.
- Шульце-Бойзен, Либертас — писательница, кинокритик, антифашист, член движения Сопротивления во время Второй мировой войны, член организации «Красная капелла». Казнена нацистами.
- Шульце-Бойзен, Харро (33) — — антифашист, член движения Сопротивления во время Второй мировой войны, один из руководителей организации «Красная капелла». Казнён нацистами.
- Шумахер, Курт (37) — немецкий скульптор, художник, график, антифашист, член движения Сопротивления во время Второй мировой войны, член организации «Красная капелла». Казнён нацистами.
- Шумахер, Элизабет (38) — немецкий художник, антифашист, член движения Сопротивления во время Второй мировой войны, член организации «Красная капелла». Казнена нацистами.
23 декабря
- Бальмонт, Константин Дмитриевич (75) — поэт-символист, переводчик, эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века. Умер от воспаления лёгких.
- Истомин, Владимир Михайлович — советский партийный деятель. Первый секретарь Амурского областного комитета ВКП(б) в 1938 — 1940 годах, председатель Хабаровского крайисполкома в 1940 — 1942 годах.
- Лубянецкий, Иван Федосеевич (28) — советский офицер-танкист, Герой Советского Союза (1943, посмертно). Погиб в бою.
- Рахметов, Жумаш Рахметович — советский офицер-танкист, участник Великой Отечественной войны. Погиб в бою.
- Ускова, Мария Ивановна — разведчица, герой обороны Сталинграда. Казнена немецкими оккупантами.
- Филиппов, Александр Александрович (17) — разведчик, герой обороны Сталинграда. Казнён немецкими оккупантами.
24 декабря
- Блейц, Матия (28) — словенский партизан, участник Народно-освободительной борьбы Югославии, Народный герой Югославии, (посмертно) Погиб в бою.
- Вучкович, Воислав (32) — сербский композитор, дирижёр и музыкальный педагог, участник национально-освободительной войны Югославии. Замучен немецкими оккупантами
- Дарлан, Франсуа (61) — французский адмирал флота, один из лидеров вишистского режима в 1940 —1942 годах.
- Клозе, Фридрих (60) — немецко-швейцарский композитор.
- Серогодский, Василий Александрович (23) — Герой Советского Союза.
25 декабря
- Ларин, Илларион Иванович — политический работник РККА, генерал-майор (1942), член Военного совета 6-й армии, член Военного совета Южного фронта, член Военного совета 2-й гвардейской армии. Покончил жизнь самоубийством.
- Майер, Адольф Эдуард (99) — немецкий агроном, способствовавший созданию вирусологии
- Стодола, Аурель Болеслав — словацкий учёный, педагог, инженер-конструктор, основатель прикладной термодинамики, турбиностроения.
26 декабря
- Ретси, Джордж — британский яхтсмен, бронзовый призёр летних Олимпийских игр 1908.
- Балабан, Майер (65) — польский историк, специалист по истории евреев в Польше и Галиции, основатель польской еврейской историографии. Умер в Варшавском гетто
- Нечаев, Михаил Ефимович (26) — участник Великой Отечественной войны, командир батальона 130-й танковой бригады 24-го танкового корпуса 1-й гвардейской армии Юго-Западного фронта, капитан. Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Шторк, Фредерик (70) — румынский скульптор
27 декабря
- Морган, Уильям (72) — изобретатель волейбола.
- Рябцов, Александр Васильевич — лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Соловьёв, Константин Владимирович (28) — участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Шпрингер, Исидор (30) — бельгийский коммунист, советский разведчик, участник сети резидентур Красная капелла. Покончил жизнь самоубийством после ареста.
28 декабря
- Флатов, Альфред — немецкий гимнаст, трёхкратный чемпион летних Олимпийских игр 1896. Умер от голода в Терезине, куда был отпрвлен как еврей.
29 декабря
- Радлов, Николай Эрнестович (53) — русский и советский художник, искусствовед, педагог.
30 декабря
- Георгий Конев (30) — Герой Советского Союза.
31 декабря
- Венцковский, Станислав (60) — полковник Войска Польского, врач, общественный деятель, участник Движения Сопротивления, погиб в Освенциме
- Джатиев, Александр Михайлович (51) — советский государственный и партийный деятель, ответственный секретарь Областного комитета КП(б) Грузии Автономной области Юго-Осетии (1924—1925), умер в ИТЛ.
- Клещёв, Иван Иванович (24) — участник Великой Отечественной войны, командир эскадрильи 521-го истребительного авиационного полка Калининского фронта, майор. Герой Советского Союза. Погиб на фронте.
- Кроль, Моисей Ааронович (80) — крупный исследователь статистики Сибири, этнограф и юрист. Умер в Ницце
- Кудашев-Ашказарский, Ильясбек Батыргареевич (58) — татарский музыкант и театральный деятель. Герой Труда.
- Чувелев, Иван Павлович (45) — советский актёр, заслуженный артист РСФСР.
- Шелагин, Евгений Евгеньевич — советский футболист, нападающий. Участник Великой Отечественной войны. Погиб в бою за город Миллерово
Напишите отзыв о статье "Умершие в декабре 1942 года"
Отрывок, характеризующий Умершие в декабре 1942 года
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».
В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
