Умершие в ноябре 1942 года
Поделись знанием:
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
Это список известных людей, умерших в ноябре 1942 года.
1 ноября
- Голубин, Иван Филиппович — лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Еллиев, Ефрем Васильевич (35) — чувашский писатель, погиб на фронте
- Дистлер, Хуго (34) — немецкий композитор, покончил жизнь самоубийством из-за травли нацистами.
2 ноября
- Бодин, Павел Иванович (42) — советский военачальник, генерал-лейтенант (1941), с октября 1941 г. по март 1942 г. — начальник штаба Юго-Западного фронта; с марта по август 1942 г. — Второй заместитель начальника Генерального штаба, с апреля 1942 г. по совместительству — Начальник Оперативного управления Генерального штаба, одновременно в июне—июле 1942 г., исполнял обязанности начальника штаба Юго-Западного и Сталинградского фронтов; в августе— ноябре 1942 г. — начальник штаба Закавказского фронта. Погиб на фронте.
- Болвинов, Василий Александрович — советский военачальник, участник Великой Отечественной войны, командир 149-й стрелковой бригады 62-й армии, погиб на фронте в Сталинграде.
- Тимрот, Готгард Готгардович (74) — российский военачальник, генерал-майор, участник Первой мировой войны. Командир 92-й пехотного Печорского полка, 15-я пехотной дивизии. Умер в Дрездене.
3 ноября
- Кошурников, Александр Михайлович (37) — советский учёный, инженер, изыскатель. Погиб на реке Казыр при изыскании трассы от Нижнеудинска до Абакан
- Криворотченко, Сергей Данилович (32) — майор Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
- Штернхейм, Карл — немецкий драматург и писатель-новеллист еврейского происхождения. Покончил жизнь самоубийством в эмиграции в Бельгии после её оккупации нацистпми
4 ноября
- Бруно, Пьетро — итальянский офицер, танкист во время Второй мировой войны. Кавалер высшей награды Италии за подвиг на поле боя — золотой медали «За воинскую доблесть» (1942, посмертно). Погиб в бою вовремя второго сражения при Эль-Аламейне
- Кубилюс, Юргис (52) — литовский политический и общественный деятель, губернатор Клайпедского края. (1936—1938). Расстрелян органами НКВД.
5 ноября
- Паскуччи, Луиджи — — итальянский офицер, танкист во время Второй мировой войны. Кавалер высшей награды Италии за подвиг на поле боя — золотой медали «За воинскую доблесть» (1942, посмертно). погиб в бою во время второго сражения при Эль-Аламейне
6 ноября
- Капшученко, Раиса Николаевна (была известна как Раиса Окипная, 30) — известная украинская советская актриса, прима Киевского оперного театра, участница киевского советского подполья; расстреляна.
7 ноября
- Дейч, Арнольд Генрихович — советский разведчик-нелегал, создатель «оксфордской группы» и «кембриджской пятёрки», погиб на потопленном немцами танкере «Донбасс»
- Чулков, Алексей Петрович (34) — заместитель командира эскадрильи по политической части 751-го авиационного полка дальнего действия 17-й авиационной дивизии дальнего действия, майор, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб при выполнении боевого задания.
- Шерипов, Майрбек Джемалдинович — организатор антисоветского движения в Чечне в 1941—1942 гг. Убит в ходе спецоперации НКВД
8 ноября
- Карханин, Иван Михайлович — участник Великой Отечественной войны, конный разведчик 434-го стрелкового полка, 169-й стрелковой дивизии, 57-й армии, Сталинградского фронта, красноармеец. Закрыл своим телом амбразуру пулемёта.
9 ноября
- Барбашев, Пётр Парфёнович (24) — командир отделения 34-го мотострелкового полка НКВД, младший сержант, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Кириченко, Александр Поликарпович — политрук, заместитель командира роты по политической части 168-го стрелкового полка (по другим данным 256-го Краснознаменного гвардейского стрелкового полка), 30-й стрелковой дивизии, 56-й армии, Закавказского фронта, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Оливер, Эдна Мэй (59) — американская актриса, номинантка на премию «Оскар».
- Шуар, Эрнест (85) — швейцарский политик, президент(1924).
10 ноября
- Дымченко, Пётр Леонтьевич (24) — заместитель командира эскадрильи 659-го истребительного авиационного полка (288-я истребительная авиационная дивизия, 1-й смешанный авиационный корпус, 8-я воздушная армия, Сталинградский фронт), лейтенант, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Половинкин, Валентин Алексеевич (20) — советский военнослужащий. Участник Великой Отечественной войны. Гвардии красноармеец. Герой Советского Союза (посмертно).
- Шумавцов, Алексей Семёнович (17) — Герой Советского Союза.
11 ноября
- Клыков, Юрий Константинович (16) — участник Великой Отечественной войны, партизан. Погиб в немецком плену.
- Куприн, Павел Тихонович — сотрудник советских органов государственной безопасности, начальник особого отдела НКВД Северного фронта, комиссар государственной безопасности 3-го ранга.
- Герасим Кучерявый (39) — Герой Советского Союза.
- Лещинский, Сигизмунд Владиславович — российский и польский политический деятель.
- Штригль, Рихард фон (51) — австрийский экономист, представитель австрийской школы в экономической науке. Единственный из экономистов австрийской традиции, оставшийся на родине после Аншлюса.
12 ноября
- Григорьев, Пётр Григорьевич (43) — советский футболист. Правый крайний нападающий. Заслуженный мастер спорта СССР (1936). Погиб в блокадном Ленинграде.
- Карницкий, Александр Станиславович — российский и польский генерал, герой Первой мировой войны.
- Каллаган, Дэниел Джадсон (52) — американский военно-морской деятель, контр-адмирал периода Второй мировой войны, командовал соединениями линейных кораблей на Тихом океане. Погиб во время ночного боя за Гуадалканал.
- Нардов, Владимир Леонардович (66) — оперный певец (тенор) и режиссёр оперного театра, Заслуженный артист РСФСР
- Братья Салливан — пять родных братьев, погибших во время морского сражения за Гуадалканал после потопления лёгкого крейсера «Джуно»
13 ноября
14 ноября
- Бен Адир (64) — писатель и общественный деятель, один из активистов движения СЕРП.
- Арис, Аркадий Иванович (41) — советский чувашский прозаик, критик, переводчик. Репрессирован Умер в советском лагере. Реабилитирован посмертно.
- Заслонов, Константин Сергеевич (32) — советский партизан, герой Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою
- Фокс, Сидни (34) — американкая актриса, популярная в начале 30-х годов. Покончила жизнь самоубийством.
15 ноября
- Жердев, Николай Прокофьевич (31) — военный лётчик, Участник боёвв Испании, на реке Халхин-Гол и Великой Отечественной войны. Герой Советского Союза (1939). Погиб в бою.
- Кочетков, Алексей Гаврилович (24) — Герой Советского Союза, участник Великой Отечественной войны (посмертно), активный участник партизанской борьбы на Украине, командир партизанской роты. Погиб в бою.
- Шамрай, Михаил Семёнович (34) — Герой Советского Союза
16 ноября
17 ноября
- Герман, Макс (77) — немецкий литературовед и театровед еврейского происхождения. Погиб в нацистском концентрационном лагере.
- Рюмин, Николай Николаевич (34) — советский шахматист, мастер спорта СССР (1931). Умер в эвакуации в Омске.
18 ноября
- Климохин, Сергей Капитонович — активный деятель рабочего движения, советский государственный деятель, ближайший соратник М. В. Фрунзе.
- Шамшурин, Василий Григорьевич (22) — Герой Советского Союза.
19 ноября
- Аббасов, Балоглан — советский снайпер. Погиб в бою.
- Лайкмаа, Антс (76) — эстонский художник.
- Малкехи, Джон (66) — американский гребец, чемпион и серебряный призёр летних Олимпийских игр 1904.
- Шидловский, Александр Фёдорович (78) — русский учёный-краевед, последний губернатор Олонецкой губернии. Репрессирован, умер в ссылке в Муроме, реабилитирован посмертно.
- Шульц, Бруно — польский писатель и художник еврейского происхождения. Убит немецкими оккупантами.
20 ноября
- Гринвелл, Джек (58) — английский футболист и тренер, сердечный приступ.
- Кабанов, Николай Александрович (78) — российский и советский врач-терапевт, ученый и педагог, эсперантист. Умер в эвакуации в Казани.
- Качуевская, Наталья Александровна— санинструктор 105-го гвардейского стрелкового полка (34-я гвардейская стрелковая дивизия, 28-я армия, Сталинградский фронт), гвардии красноармеец. Герой Российской Федерации (посмертно). Погибла, спасая раненых.
- Шефлер, Бела — советский архитектор немецкого происхождения. Расстрелян по обвинению в шпионаже органами НКВД. Реабилитирован посмертно.
21 ноября
- Берхтольд, Леопольд фон (79) — граф, австро-венгерский политик, дипломат, посол Австро-Венгрии в России (1906—1911), министр иностранных дел Австро-Венгрия (1912—1915)
- Герцог, Джеймс Барри (76) — южноафриканский политик, премьер-министр ЮАС (1924—1939)
- Гужвин, Пётр Кузьмич — младший лейтенант Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, командир взвода 276-го стрелкового полка 11-й стрелковой дивизии войск НКВД 37-й армии Закавказского фронта. Герой Советского Соза (посмертно). Закрыл собой амбразуру дзота.
- Забуров, Иван Сергеевич (22) — участник Великой Отечественной войны, командир стрелковой роты 103-го гвардейского стрелкового полка 34-й гвардейской стрелковой дивизии 28-й армии Сталинградского фронта, гвардии лейтенант. Закрыл своим телом амбразуру пулемёта.
- Лёнберг, Эйнар (76) — шведский зоолог и сторонник охраны природы.
22 ноября
23 ноября
- Аббасов, Балоглан — советский снайпер, участник Великой Отечественной войны, старший сержант., погиб в бою.
- Дубинец, Андрей Петрович (31) — участник Великой Отечественной войны, командир мотоциклетной роты 1-й мотострелковой дивизии 20-й армии Западного фронта, лейтенант. Герой Советского Союза. Погиб в бою.
- Клименко, Иван Иванович (28) — участник Великой Отечественной войны, командир танковой роты 152-го танкового батальона 69-й танковой бригады 4-го танкового корпуса 21-й армии Сталинградского фронта, лейтенант, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Королёва, Марионелла Владимировна (20) — — советская киноактриса, героиня Великой Отечественной войны, санинструктор, героиня повести «Четвёртая высота» Елены Ильиной. Погибла в бою.
- Лебедев, Николай Александрович (28) — советский танкист-ас, участник Великой Отечественной войне, Герой Советского Союза (посмертно). Уничтожил 28 танков противника. Погиб на фронте.
- Лёнберг, Эйнар (76) — шведский зоолог и сторонник охраны природы.
- Силес Рейес, Эрнандо (60) боливийский государственный и политический деятель, 31-й президент Боливии. Умер в изгнании в Перу.
- Тентелис, Август (66) — латвийский педагог, историк и политик. Декан факультета филологии и истории Латвийского университета. Профессор и ректор (1925) Латвийского университета. Почетный доктор исторических наук (1936). Министр образования Латвии (24.01.1928 — 30.11.1928; 11.07.1935 — 21.08.1938). Директор Института истории.
- Хории, Томитаро (52) — японский военачальник, генерал-майор императорской армии Японии, командир 55-й дивизии. командующий оккупационными войсками на Новой Гвинее (1942). Погиб во время боевых действий.
24 ноября
- Кенсы, Францишек (22) — блаженный Римско-католической церкви, мученик, мирянин. Казнён немецкими нацистами.
- Кристенсен, Карл Фредерик Альберт (70) — датский ботаник.
- Пече, Ян Яковлевич (60) — латвийский и российский коммунист, революционер.
- Усов, Павел Васильевич (25) — командир взвода 7-го понтонно-мостового батальона 7-й армии. Герой Советского Союза (1940), младший лейтенант. Погиб при выполнении боевого задания.
25 ноября
26 ноября
- Волкова, Надежда Терентьевна (22) — участник Великой Отечественной войны, участник подпольной и партизанской борьбы на Харьковщине, Герой Советского Союза (посмертно). Погибла в бою с карателями.
- Спатаев, Карсыбай (24) —) — заряжающий миномёта 2-й батареи 13-го отдельного конно-артиллерийского дивизиона 61-й кавалерийской дивизии 4-го кавалерийского корпуса Южного фронта, рядовой, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Трухачёв, Сергей Михайлович (63) — — русский (Российская империя и Белое Дело) военачальник, генерал-майор Генштаба. Первопоходник. Умер в Ницце.
- Фик, Игнаций (38) — польский поэт, публицист, литературный критик, деятель коммунистического движения. Казнён немецкими оккупантами.
- Яворский, Болеслав Леопольдович (65) — русский и советский музыковед и пианист. Умер в эвакуаци в Саратове.
27 ноября
- Ганский, Пётр Павлович (75) — российский художник-импрессионист. Умер во Франции.
- Осоргин, Михаил Андреевич (64) — русский писатель, журналист, эссеист. Умер во Франции.
- Хармс, Герман Август Теодор (72) — немецкий ботаник
- Щербак, Александр Михайлович (27) — участник Великой Отечественной войны, секретарь Харьковского подпольного обкома ЛКСМУ Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою с карателями.
28 ноября
- Занадворов, Владислав Леонидович (28) — советский писатель и поэт.
- Капетанович, Исмет — югославский партизан Народно-освободительной войны, Народный герой Югославии (посмертно). Погиб в бою с чётниками
29 ноября
- Венцов, Николай Сергеевич — майор Рабоче-крестьянской Красной Армии.
- Кончаловский, Максим Петрович (67) — выдающийся российский и советский врач, крупный клиницист, основатель школы клиники внутренних болезней.
- Кулик, Илья Александрович (18) — Герой Советского Союза.
30 ноября
- Абрамашвили, Николай Георгиевич (23) — летчик 273-го истребительного авиационного полка 268-й истребительной авиационной дивизии 8-й воздушной армии Сталинградского фронта, капитан. Герой России (посмертно). Погиб в бою.
- Винокуров, Вячеслав Петрович (28) — советский танковый командир, подполковник, Герой Советского Союза (1938), участник Великой Отечественной войны. командир 200 отдельной танковой бригады 6 танкового корпуса. Погиб в бою.
- Кошкин, Алексей Иванович (22) — — участник Великой Отечественной войны, командир взвода автоматчиков 1-го ударного отряда особого назначения Туапсинского оборонительного района 18-й армии Закавказского фронта, лейтенант. Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
Напишите отзыв о статье "Умершие в ноябре 1942 года"
Отрывок, характеризующий Умершие в ноябре 1942 года
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.
После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.