Умершие в феврале 1942 года
Поделись знанием:
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.
Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.
15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Это список известных людей, умерших в феврале 1942 года.
1 февраля
- Иоанникий (Попов) (58) — священнослужитель Русской православной церкви, епископ Рыбинский. Умер от рака желудка.
2 февраля
- Астахов, Георгий Александрович (45) — советский дипломатический деятель, умер в ИТЛ.
- Бирк, Адо (58) — эстонский государственный деятель, дипломат, умер в советском лагере.
- Махмасталь, Иоганн Адамович — советский дипломатический курьер.
- Хармс, Даниил Иванович (36) — русский писатель и поэт. Репрессирован. Умер в психиатрической больнице.
- Чулков, Иван Денисович — Герой Советского Союза.
3 февраля
- Леджинов, Церен Леджинович — калмыцкий поэт, переводчик, автор первой одноактной калмыцкой оперы; скончался после продолжительной болезни.
- Франковский, Адриан Антонович — советский переводчик.
- Фролов, Владимир Александрович (67—68) — русский художник-мозаичист; умер от голода в блокадном Ленинграде.
4 февраля
5 февраля
- Карев, Алексей Еремеевич (62) — российский советский живописец, график и педагог, внёсший существенный вклад в формирование ленинградской школы пейзажной живописи. Умер от голода в блокадном Ленинграде.
- Михаил Коротков (36) — майор Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза.
6 февраля
- Лишневский, Александр Львович — российский и советский архитектор. Умер в эвакуации в Ярославле.
- Соотс, Яан (61) — эстонский военный и государственный деятель, погиб в советском лагере.
- Стрелец, Филипп Евдокимович — лейтенант, командир партизанского отряда в брянских лесах. Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Церетелли, Николай Михайлович (51) — советский актёр и режиссёр.
7 февраля
- Андреев, Василий Яковлевич — основатель первого в мире музея цирка и эстрады (1928), Герой Труда. Репрессирован, умер в советском лагере.
- Билибин, Иван Яковлевич (65) — русский художник, книжный иллюстратор и театральный оформитель, умер от голода в блокадном Ленинграде.
- Гиппиус, Василий Васильевич (51) — российский и советский поэт и переводчик. Умер в блокадном Ленинграде.
- Годовиков, Алексей Николаевич (28) — советский лётчик, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Нерыхлевский, Войцех — блаженный Римско-католической церкви, священник, монах, мученик. Казнён в Освенциме.
- Пьетри, Дорандо (56) — итальянский легкоатлет, известный своей драматической победой и последующей дисквалификацией на марафоне Летних Олимпийских игр 1908 года.
- Стругацкий, Натан Залманович — советский искусствовед, библиограф, иконограф. Умер при эвакуации из блокадного Ленинграда.
- Шаповаленко, Семён Тихонович (28) — Герой Советского Союза
- Шапошников, Владимир Григорьевич (36) — советский астроном, участник Великой Отечественной войны. Погиб в бою.
8 февраля
- Витин, Владимир Карпович (26) — политрук Рабоче-крестьянской Красной Армии, участник Польского похода РККА, советско-финской и Великой Отечественной войн, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Горобец, Степан Христофорович (28) — советский офицер, в годы Великой Отечественной войны командир танка 21-го танкового полка 21-й танковой бригады 30-й армии Калининского фронта, Герой Советского Союза (посмертно) (1942), младший лейтенант. Погиб в бою.
- Зиданшек, Милош (32) — югославский словенский партизан, деятель антифашистского движения в Словении, участник Народно-освободительной войны Югославии. Народный герой Югославии (посмертно). Погиб в бою.
- Майоров, Николай Петрович — советский поэт. Погиб на фронте Великой Отечественной войны.
- Мещеряков, Иван Иванович (33) — советский офицер, гвардии капитан, лётчик-истребитель, участник Великой Отечественной войны, командир эскадрильи 5-го гвардейского авиационного полка, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Семёнов-Тян-Шанский, Вениамин Петрович (71) — русский и советский географ, автор фундаментальных работ по районированию, городскому и сельскому расселению. Сын Петра Семёнова Тян-Шанского Умер в блокадном Ленинграде.
- Тодт, Фриц (50) — государственный и политический деятель Германии, основатель Организации Тодта, рейхсминистр вооружения и боеприпасов (1940—1942), обергруппенфюрер СА. Погиб в авиационной катастрофе.
9 февраля
- Албатс, Херманис (62) — латышский юрист и политик, Министр иностранных дел (1925—1926). Репрессирован Умер в советском лагере.
- Аттолико, Бернардо (62) — итальянский дипломат, заместитель Генерального секретаря Лиги Наций (1922—1927), посол Италии в СССР (1930—1935), посол Италии в Германии (1935—1939).
- Биншток, Михаил Львович (70) — российский журналист и литератор. Умер в блокадном Ленинграде.
- Бубликов, Николай Евлампиевич (70) — российский советский живописец, маринист. Умер в блокадном Ленинграде.
- Лоскутов, Степан Петрович — командир стрелкового взвода 857-го стрелкового полка 294-й стрелковой дивизии 8-й армии Ленинградского фронта, старший сержант, снайпер. Герой Советского Союза. Умер на фронте от ран, полученных в бою.
- Реландер, Лаури Кристиан (58) — второй президент Финляндии. (1925—1931). Инфаркт.
- Ридный, Степан Григорьевич (24) — Герой Советского Союза.
10 февраля
- Гончаров, Николай Фёдорович (41) — советский ботаник, специалист по бобовым и норичниковым растениям. Умер в блокадном Ленинграде.
- Макаров, Сергей Васильевич — лейтенант, командир звена 180-го истребительного авиационного полка 46-й смешанной авиационной дивизии Калининского фронта, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Петрококкинос, Деметриос (63) — греческий теннисист, серебряный призёр летних Олимпийских игр 1896.
- Тохтаров, Тулеген (20) — участник Великой Отечественной войны, автоматчик 23-го гвардейского стрелкового полка 8-й гвардейской стрелковой дивизии 3-й ударной армии Калининского фронта, гвардии красноармеец, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Тырса, Николай Андреевич (54) — русский живописец, график, специалист прикладного искусства и педагог, представитель ленинградской школы пейзажной живописи. Один из создателей ленинградской школы книжной графики. Умер после эвакуации из блокадного Ленинграда.
- Шаумян, Рафаэль Михайлович (48) — советский лингвист. Скончался при эвакуации из блокадного Ленинграда.
11 февраля
- Латри, Михаил Пелопидович (66) — живописец, художник по керамике, представитель киммерийской школы живописи. Умер в Париже.
- Мифсуд, Уго Паскуале (52) — мальтийский государственный деятель, премьер-министр Мальты (1924—1927 и 1932—1933).
12 февраля
- Вуд, Грант (50) — американский художник, автор картины «Американская готика».
- Штерн, Авраам (Яир) — еврейский поэт и сионистский деятель. Основатель и руководитель подпольной организации «ЛЕХИ».
13 февраля
- Гендриков, Пётр Васильевич (58) — российский государственный деятель, последний Орловский губернатор (1916—1917).
- Евсеев, Дмитрий Гаврилович (49) — российский революционер, руководитель продовольственного отдела Петроградского Военно-революционного комитета (1917), член коллегии и заведующий инструкторским отделом ВЧК (1918). Умер в эвакуации в Ташкенте.
- Климов, Фёдор Петрович — советский боксёр, неоднократный призёр чемпионатов СССР, мастер спорта СССР, участник Великой Отечественной войны, погиб на фронте.
- Кулишер, Александр Михайлович — российский публицист, юрист, правовед, общественный деятель; профессор, скончался в нацистском лагере.
- Песоа, Эпитасиу (76) — бразильский государственный деятель, адвокат и прокурор, одиннадцатый президент Бразилии (1919—1922).
- Фомин, Николай Никитович — участник Великой Отечественной войны, заместитель командира танковой роты, Герой Советского Союза (посмертно). Погиб в бою.
- Франковский, Адриан Антонович — русский переводчик.
- Николай Шупусь-сьынни (52) — чувашский писатель, поэт, литературный переводчик. Репрессирован. Реабилитирован посмертно.
14 февраля
- Аллен, Гловер Моррилл (63) — американский зоолог
- Кузьмин, Матвей Кузьмич (83) — русский крестьянин, самый пожилой обладатель звания Герой Советского Союза (посмертно). Убит немецкими оккупантами.
- Пачоский, Иосиф Конрадович (77) — русский и польский ботаник и энтомолог. Умер от сердечного приступа, узнав о смерти сына в гестапо.
- Циммерман, Николай Владимирович (51) — советский астроном. Умер в блокадном Ленинграде.
15 февраля
- Зубарев, Александр Гордеевич (25) — учитель географии, первый секретарь Харьковского подпольного обкома комсомола. Герой Советского Союза (посмертно). Расстрелян немецкими оккупантами.
- Иванов, Пётр Павлович (63) — советский эмбриолог, профессор (1918). Умер после эвакуации из блокадного Ленинграда.
- Мершин, Павел Михайлович (44) — советский кинооператор, изобретатель в области цветной кинематографии. Погиб на фронте.
- Петров, Сергей Порфирьевич (52) — советский партийный деятель, 1-й секретарь Чувашского обкома партии (1926—1937). Репессирован, умер в советском лагере, реабилитирован посмертно.
16 февраля
- Иннокентий (Усов) (72) — предстоятель зарубежной части Русской православной старообрядческой церкви с титулом — митрополи́т Белокрини́цкий и все́х христиа́н, в расе́янии су́щих. Проповедник и духовный писатель.
- Фомин, Фёдор Фролович (27) — Герой Советского Союза.
17 февраля
- Червяков, Евгений Вениаминович (42) — российский, советский кинорежиссёр, актёр, сценарист; командир Красной армии, погибший при обороне Ленинграда.
- Шапошников, Владимир Григорьевич (36) — советский астроном. Погиб в бою.
18 февраля
- Кречетович, Виталий Иванович (40) — советский ботаник. Умер в блокадном Ленинграде.
- Полосухин, Виктор Иванович (37) — — советский офицер, полковник, командир 32-й Краснознаменной Саратовской стрелковой дивизии. Погиб в бою.
19 февраля
- Зале, Карлис (53) — российский, советский и латвийский скульптор.
- Мазуркевич, Владимир Александрович (70) — русский поэт, прозаик, драматург. Умер от голода в блокадном Ленинграде.
- Чарыков, Михаил Павлович (22) — Герой Советского Союза.
- Фёдоров, Василий Фёдорович (48) — — российский советский живописец, график и педагог, член Ленинградского Союза советских художников. Умер в блокадном Ленинграде.
20 февраля
- Альвинг, Арсений (56) — русский поэт, прозаик, переводчик.
- Варлаам (Ряшенцев) (63) — епископ Православной Российской Церкви; с 1927 года архиепископ Пермский. Репрессирован. Умер в тюрьме.
- Суттер, Луи (70) — швейцарский живописец и график.
- Тодорович, Бошко — член Генштаба сухопутных войск Королевства Югославия, командир штаба Восточного командования Боснии и Герцеговины отряда четников югославской армии во Второй мировой войне. Казнён партизанами.
- Хамад ибн Иса аль-Халифа (хаким) — 9-й властитель (хаким) Бахрейна (1932—1942) из династии аль-Халифа.
- Яхич, Фадил (31) — югославский боснийский партизан, участник Гражданской войны в Испании и Народно-освободительной войны Югославии. Народный герой Югославии (посмертно). Погиб в бою с четниками.
21 февраля
- Багазий, Владимир Пантелеймонович (39—40) — украинский политический деятель, бургомистр Киева во время немецкой оккупации (1941—1942); расстрелян немецкими оккупантами.
- Гитлер, Хайнц (21) — племянник Адольфа Гитлера; умер в советском плену.
- Майков, Владимир Владимирович (78) — российский и советский археограф, палеограф, библиограф, член-корреспондент Академии наук СССР; умер в блокадном Ленинграде.
- Рогач, Иван Андреевич (28—29) — журналист, закарпатский общественный деятель, член ОУН; казнён немецкими оккупантами.
- Сухотин, Алексей Михайлович (53) — российский лингвист и переводчик; умер от инсульта в Кирове.
- Телига, Елена Ивановна (35) — украинская поэтесса и литературный критик; казнена немецкими оккупантами.
22 февраля
- Левин, Абрам Исаакович (23) — участник Великой Отечественной войны, стрелок 879-го (по другим данным — 881-го) стрелкового полка (158-я стрелковая дивизия, 22-я армия), красноармеец. Закрыл своим телом амбразуру пулемёта.
- Моравский, Сергей Павлович — российский и советский учёный, педагогический деятель.
- Мороз, Василий Константинович (41) — — советский военачальник, генерал-майор, участник Великой Отечественной войны, командир 236-й стрелковой дивизии. Расстрелян по приговору военного трибунала.
- Никифор (Никольский) — священнослужитель Русской православной церкви, архиепископ Калининский.
- Профитлих, Эдуард (51) — апостольский администратор Эстонии (1931—1942). Репрессирован. Умер в советской тюрьме.
- Самохин, Константин Михайлович (26) — советский офицер, участник Великой Отечественной войны, танковый ас. Погиб в бою.
- Стефан Цвейг (60) — австрийский писатель, критик, автор множества новелл и беллетризованных биографий; вместе с женой принял смертельную дозу снотворного.
23 февраля
- Вайцеховский, Михаил Емельянович (45) — гвардии полковник, командир Воронежского добровольческого коммунистического полка. Погиб в бою.
- Васильев, Сергей Николаевич — мичман морской пехоты, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (посмертно), погиб в бою.
- Вильде, Борис (33) — русский поэт, лингвист и этнограф, участник Движения Сопротивления во Франции. Расстрелян немкцкими оккупантами.
- Гольцев, Николай Дмитриевич — советский военачальник, генерал-майор танковых войск (1940), участник Гражданской и Великой Отечественной войн. В 1941 году попал в плен, бежал из него, арестован и расстрелян органами НКВД. Посмертно реабилитирован.
- Гусев, Константин Михайлович — советский военный деятель, заместитель начальника Главного управления военно-воздушных сил Красной Армии, командующий военно-воздушными силами Дальневосточного фронта, генерал-лейтенант авиации (1941). Расстрелян органами НКВД. Реабилитирован посмертно.
- Де Лазари, Александр Николаевич (61) — подполковник генштаба Российской империи. Расстрелян органами НКВД.
- Клёнов, Пётр Семёнович (47) — советский военачальник, генерал-лейтенант (1940). В начале Великой Отечественной войны начальник штаба Северо-Западного фронта. Расстрелян органами НКВД. Реабилитирован посмертно.
- Левашев, Алексей Фёдорович — советский военачальник, участник Великой Отечественной войны, командир 4-го воздушно-десантного корпуса, генерал-майор. Погиб на фронте при высадке десанта.
- Левицкий, Анатолий Николаевич — французский антрополог из числа русских эмигрантов, один из основателей Движения Сопротивления во Франции. Расстрелян немецкими оккупантами.
- Мегер, Павел Власович — судовой кок парохода ледокольного типа «Георгий Седов». Герой Советского Союза (1940). Участник Великой Отечественной войны. Погиб в бою.
- Почтенный, Алексей Петрович — российский советский живописец и график. Умер при эвакуаци из блокадного Ленинграда.
- Птухин, Евгений Саввич (39) — генерал-лейтенант авиации, участник Гражданской войны в Испании, командующий ВВС Ленинградского военного округа (1938—1939). Начальник Главного управления ПВО РККА (1941), командующий ВВС Киевского особого военного округа (1941). В качестве начальника ВВС Северо-Западного фронта участвовал в Зимней войне. Герой Советского Союза. Расстрелян органами НКВД.
- Сергеев, Иван Павлович — советский государственный и военный деятель, комдив. Первый народный комиссар боеприпасов СССР (1939—1941). Расстрелян органами НКВД.
- Тальковский, Александр Александрович — советский военачальник, комдив. Расстрелян органами НКВД.
- Таюрский, Андрей Иванович — лётчик-истребитель, генерал-майор авиации (1940), заместитель командующего Военно-воздушными силами Западного Особого военного округа в начале Великой Отечественной войны, командующий ВВС Западного фронта. Расстрелян органами НКВД. Реабилитирован посмертно.
- Толстов, Георгий Алексеевич - зам. наркома, начальник Главснаба Наркомата боеприпасов. Расстрелян органами НКВД в Саратове 23 февраля 1942 в составе группы руководителей Красной Армии и правительства. Реабилитирован посмертно.
- Трубецкой, Николай Иустинович — советский военачальник, генерал-лейтенант технических войск (1940), профессор Академии Генштаба, начальник Центрального управления военных сообщений (ЦУПВОСО) (1939—1941). Расстрелян органами НКВД.
- Филин, Александр Иванович (39) — советский лётчик-испытатель, генерал-майор авиации; расстрелян органами НКВД.
- Шахт, Эрнст Генрихович (37) — генерал-майор авиации, Герой Советского Союза, расстрелян органами НКВД.
24 февраля
- Дрекслер, Антон (57) — основатель и 1-й Председатель НСДАП.
- Лапшин, Николай Фёдорович (54) — русский живописец, график, педагог, книжный иллюстратор, член Ленинградского Союза художников, театральный художник, автор статей по вопросам искусства. Один из представителей ленинградской школы пейзажной живописи. Погиб в блокадном Ленинграде.
25 февраля
- Кондратюк, Юрий Васильевич (44) — украинский советский ученый, один из основоположников космонавтики. Участник Великой Отечественной войны. Погиб в бою.
- Савинов, Александр Иванович (60) — русский советский живописец и педагог, член Ленинградского Союза советских художников. Отец художника Глеба Савинова. Умер в блокадном Ленинграде.
- Трайкович, Йован (34) — югославский служащий, партизан времён Народно-освободительной войны. Погиб в бою с усташами.
26 февраля
- Багрицкий, Всеволод Эдуардович — советский поэт, погиб на фронте при налёте немецкой авиации
- Боджани, Томмазо Пио (79) — итальянкий кардинал, канцлер Римско-католической церкви (1933—1942)
- Григорий Моисеенко — политработник РККА, политрук, Герой Советского Союза.
27 февраля
- Бельгард, Алексей Валерианович (80) — русский государственный деятель, эстляндский губернатор (1902—1905), сенатор. Умер в эмиграции.
- Волженин, Владимир Моисеевич (55) — советский поэт-песенник. Умер после эвакуации из блокадного Ленинграда.
- Земятченский, Пётр Андреевич (85) — русский и советский минералог и почвовед, один из основоположников научного изучения глины. Умер от истощения в блокадном Ленинграде.
28 февраля
- Доорман, Карел Виллем Фредерик Мари (52) — нидерландский контр-адмирал, командующий ост-индийским флотом Нидерландов (1940—1942). Погиб в морском сражении с японским флотом.
- Козмин, Николай Кирович (68) — российский и советский историк литературы, член-корреспондент Академии наук СССР. Умер в блокадном Ленинграде.
- Иосиф Фердинанд Тосканский (69) — австрийский эрцгерцог, военачальник, генерал-полковник, командующий 4-й армией (1914—1916)
- Трояновский, Станислав Тимофей (33) — блаженный Римско-католической церкви, монах из ордена францисканцев, мученик. Умер в Освенциме от голода и побоев.
Без точной даты
- Маркин, Сергей Иванович (38) — советский художник. Был тяжело ранен в боях под Москвой.
Напишите отзыв о статье "Умершие в феврале 1942 года"
Отрывок, характеризующий Умершие в феврале 1942 года
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.
Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.
15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
