Ундер, Марие

Марие Ундер

Мария Ундер (эст. Marie Under; 27 марта 1883, Ревель (ныне Таллин) — 25 сентября 1980, Стокгольм) — эстонская поэтесса и переводчица.

Биография

Летний вечер в деревне

На деревья льют тучи золото,
на полях туман цвета олова.
Я хожу-брожу в пышном клевере,
тяжко пахнущем в ночь на севере.

И шиповник снег сыплет розовый,
как усталые дети — грёзово
жаждут сна цветы. Стадо к дому в путь.
Тихо тихнет всё, чтоб уснуть, уснуть.

(Перевод Игоря Северянина)

Мария Ундер родилась в семье учителя, родители были выходцами с острова Хийумаа. В 1891-1900 годах училась в частной немецкой женской школе в Ревеле. В 1902 году она выходит замуж и уезжает в Москву, где живёт до 1906 года, после чего возвращается в Ревель. Сочинять стихи начала в четырнадцатилетнем возрасте.

Свои стихи, написанные на немецком языке она подарила близкому другу, эстонскому художнику Антсу Лайкмаа. Лайкмаа убедил поэтессу писать по-эстонски. 2 августа 1904 г. газета «Постимеес» опубликовала первое стихотворение Марие Ундер «Как случилось…». Поэтесса пользовалась псевдонимом Мутти. В 1917 году вступает в литературную группу Сиуру, в этот период поэзия М. Ундер находится под сильным влиянием символизма. Стихотворения поэтессы становятся жизнерадостными, прославляют Любовь и Природу. После распада Сиуру входит в группу Тарапита. Большим успехом был вышедший в 1917 году её сборник «Сонеты».

В 1920—1930-е годы М. Ундер — одна из крупнейших эстонских мастеров слова. Поэт Игорь Северянин, живший в межвоенный период в независимой Эстонии, издал поэтический сборник «Предцветение» из переведённых им на русский язык произведений Марии Ундер. Стихи Марии Ундер также переводила живущая в Эстонии русская поэтесса Елизавета Роос-Базилевская.

Моя весна

Моя весна – сейчас за Рождеством.
Давно, давно мне солнца не хватало:
сквозь запотелость рам лучей так мало,
и в скучной темноте мой дремлет дом.

Сквозь злые тучи, бури и метель
вам, ищущим глаза мои, от света
отвыкшие, – о, сколько вам привета!
Мглу улиц сдует красок карусель...

(Перевод Игоря Северянина)

В 1944 году, при наступлении Советской Армии и изгнании немецких войск из Эстонии, М. Ундер с семьёй эмигрировала в Швецию, где около года жила в лагере беженцев. В 1945 году перебралась в Стокгольм, где работала в одном из театральных музеев. Много переводила, в том числе с русского языка на эстонский, в частности, «Реквием» А. Ахматовой, стихотворения из «Доктора Живаго» Б. Пастернака. Занимала враждебную к советской власти позицию, что послужило поводом для замалчивания её творчества в СССР на долгие годы. Умерла в Стокгольме в 1980 году.

Примечания

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Ундер, Марие

– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.