Унесённые ветром (фильм)

Унесённые ветром
Gone With the Wind
Жанр	драма мелодрама военный фильм
Режиссёр	Виктор Флеминг
Продюсер	Дэвид Селзник
Автор сценария	Маргарет Митчелл (книга) Сидни Ховард
В главных ролях	Вивьен Ли Кларк Гейбл
Композитор	Макс Стайнер
Кинокомпания	Selznick International Pictures MGM
Длительность	222 мин
Бюджет	3,9 млн долл.
Сборы	$200 млн (в США)
Страна	США США
Язык	английский
Год	1939
IMDb	ID 0031381
Выход фильма «Унесённые ветром» (оригинальное название — Gone With the Wind)

К:Фильмы 1939 года

«Унесённые ветром» (англ. Gone With the Wind) — кинофильм режиссёра Виктора Флеминга и продюсера Дэвида Селзника, поставленный по одноимённому роману Маргарет Митчелл. Первая в мире полнометражная цветная кинокартина, снятая по трёхплёночной технологии «техниколор». Премьера фильма состоялась 15 декабря 1939 года в городе Атланта, где и разворачивается его основное действие.

Фильм завоевал 8 премий «Оскар» (и 2 почётных) — рекорд, не побитый в течение двух десятилетий. На «Унесённых ветром» было продано больше билетов, чем на любой другой голливудский фильм; с поправкой на инфляцию это самая кассовая лента в истории домашнего проката в американском кинематографе.

В СССР фильм впервые показали в Центральном Доме кино в июле 1969 года на 6-м Московском международном кинофестивале. В кинотеатрах СССР стал показываться после премьеры фильма с русским дубляжом 19 сентября 1990 года в московском кинотеатре «Октябрь».

Сюжет

Первая серия

Фильм начинается панорамой большой хлопковой плантации под названием Тара, расположенной в сельскохозяйственной Джорджии. Действие относится к 1861 году, то есть накануне Гражданской войны.

Героиня фильма, девица Скарлетт О’Хара (Вивьен Ли), флиртует с двумя близнецами Тарлтонами — Брентом и Стюартом. Скарлетт, Сьюлин и Кэррин — три дочери разбогатевшего ирландского эмигранта Джералда О’Хары (Томас Митчелл) и его жены Эллин О’Хара (Барбара О’Нил). В разговоре близнецы выдают Скарлетт секрет, что один из её кавалеров — Эшли Уилкс (Лесли Говард), сын хозяина соседней плантации, во время приёма гостей должен сделать предложение своей кузине Мелани Гамильтон (Оливия де Хэвилленд). Скарлетт шокирована этим, поскольку втайне влюблена в Эшли.

В «Двенадцати Дубах» она замечает, что на неё обратил внимание импозантный повеса Ретт Батлер (Кларк Гейбл), от которого отреклась его чарльстонская родня. Когда мужчины в патриотических тонах обсуждают выгоды возможной войны, Ретт пытается внести в разговор реалистическую нотку, указывая на то, что Югу нечего противопоставить индустриальному потенциалу Севера. Из-за своей прямоты Ретт Батлер оказывается в немилости у мужской части общества.

Чтобы предотвратить помолвку, Скарлетт решается на незамедлительное объяснение с Эшли. В библиотечной зале она признаётся ему в любви. В ответ Эшли говорит, что они с Мелани больше подходят друг к другу по своим взглядам на жизнь, которых Скарлетт пока не имеет вследствие легкомысленности. Юная особа обвиняет Эшли в том, что он обманул её ожидания, и даёт пощёчину. Эшли без звука выходит, а Скарлетт обнаруживает, что в зале они были не одни: Ретт Батлер стал невольным свидетелем. Он обещает, что никому не выдаст тайну девушки.

В разгаре праздника барбекю прерывается известием о том, что началась война. При этом мужчины демонстрируют свою радость по поводу того, что они смогут завербоваться и геройски проявить себя на войне. Пока Скарлетт из верхнего окна наблюдает за тем, как Эшли одаривает Мелани прощальным поцелуем, брат Мелани Чарльз Гамильтон, с которым она по-светски флиртовала, решился спросить её руки прежде, чем уйдёт на войну. Скарлетт хватается за подвернувшийся случай и неожиданно для себя даёт согласие, — они женятся. Но уже через пару месяцев после свадьбы Чарльз умирает на фронте, причём не в сражении, а от пневмонии и кори, — и Скарлетт оказывается молодой вдовой.

Мать героини отправляет её в дом Гамильтонов в город Атланту. Здесь Скарлетт и Мелани посещают благотворительный базар, где появляется Ретт. Как герою, прорывавшему блокаду Конфедерации, Батлеру многое позволено. Скарлетт потрясает атлантское общество, принимая дерзкое предложение Ретта на танец-аукцион, будучи всё ещё в трауре. Во время танцев Ретт говорит Скарлетт о своём намерении завоевать её.

После сражения под Геттисбергом Конфедерация клонится к поражению и Скарлетт лишается многих своих друзей и кавалеров. Пользуясь тем, что Эшли является на трёхдневную рождественскую побывку, Скарлетт решается вторично воззвать к его сердцу, и хотя в целом эта попытка снова не увенчалась успехом, перед самым отбытием он не смог увернуться от поцелуя Скарлетт.

8 месяцев спустя у Мелани начинаются преждевременные и трудные роды. Скарлетт вынуждена принимать ребёнка одна. Она просит Ретта увезти её домой в Тару с Мелани, Присси и ребёнком. Ретт появляется с лошадью и фургоном, чтобы вывезти их из города через горящий район с взрывающимися боеприпасами. Однако затем оставляет Скарлетт с полумёртвой лошадью, больной Мелани, её ребёнком и истеричной Присси и поцелуем напутствует её в дорогу на Тару. Она отвечает ему грубо, отвешивает пощёчину, невзирая на объяснение, что уйти повелевает ему долг: ему надо примкнуть к войскам, чтобы продолжить борьбу с северянами-янки.

На пути к дому Скарлетт находит «Двенадцать Дубов» сожжёнными, но Тара в целом мало пострадала. Её мать умерла от брюшного тифа, а разум отца помрачился от потрясения. На фоне Тары, разграбленной янки, Скарлетт клянётся, что пойдёт на всё ради выживания семьи и себя самой.

Вторая серия

Скарлетт принуждает свою семью и слуг к сбору урожая с хлопковых полей. Она также убивает забредшего к ним дезертира и находит у мёртвого в рюкзаке золотые монеты, которых оказывается достаточно для того, чтобы поддержать семью и слуг в течение некоторого времени.

С поражением Конфедерации и концом войны Эшли возвращается из плена. Когда Скарлетт просит его бежать с ней, он соглашается и неистово целует её, но говорит, что чувство долга для него свято и он не может оставить Мелани.

В Тару приезжает прежний управляющий его плантации, который хочет купить ее в собственность. Джералд О’Хара преследует чужака янки, но при попытке взять барьер падает с лошади и ломает шею. Скарлетт понимает, что не может заплатить повышающиеся налоги на Тару.

Узнав, что Ретт находится в Атланте, она заставляет Мамми сшить для неё богатое платье из портьер. Однако, когда она посещает тюрьму, в которой находится Ретт, тот говорит, что его деньги хранятся в Ливерпуле и её попытка получить от него деньги была напрасной. Уезжая от Ретта, она сталкивается с женихом её сестры, Фрэнком Кеннеди, который имеет успешную лавку и собирается приобрести лесопилку. Скарлетт обманывает Фрэнка уверениями в том, что Сьюлин разочаровалась отсрочками свадьбы и вышла замуж за другого кавалера. Вскоре Скарлетт становится госпожой Кеннеди и циничной изворотливой деловой женщиной, которая не прочь торговать с презираемыми янки и использовать каторжников на лесопилке.

После того как Скарлетт подверглась нападению, проезжая через Декейтерский палаточный городок, Фрэнк, Эшли и другие делают ночной набег на трущобы. Эшли ранен в схватке с янки, а новый муж Фрэнк — убит. Выбраться из ситуации помог вездесущий Ретт.

После похорон Фрэнка Ретт сразу же заходит к Скарлетт с предложением о браке. Скарлетт несколько ошеломлена, но готова принять его предложение, отчасти из-за денег. Он неистово целует её и говорит, что они со Скарлетт очень схожи в чём-то самом главном: они чужды идеализма, они — хозяева жизни.

После роскошного медового месяца в Новом Орлеане Ретт обещает восстановить Тару в её прежнем великолепии, в то время как Скарлетт занята строительством самого большого и богатого особняка в Атланте. У них появляется дочь Бонни. Ретт обожает Бонни и делает всё для того, чтобы завоевать уважение атлантского общества. Скарлетт всё ещё любит Эшли и сокрушена тем, что после родов несколько располнела. Она даёт знать мужу, что не хочет больше детей и что они больше не будут заниматься сексом. В гневе он ломает запертую дверь, чтобы показать ей, что никакие запоры и замки не удержат его от тела законной жены. Посещая однажды лесопилку, Скарлетт выслушивает ностальгическое слова Эшли о возрождении доброго старого времени и принимается утешать его, обнимая. За ними подсматривают две женщины, одна из которых — сестра Эшли Индия, которая давно недовольна Скарлетт. Сплетницы распространяют слух о свидании и репутация Скарлетт оказывается вновь запятнанной.

Вечером того же дня Ретт, услышав слухи, вынуждает Скарлетт в самом роскошном платье посетить вечеринку по случаю дня рождения Эшли. Мелани берёт Скарлетт под свою защиту, обращаясь с ней так, как будто ничего не случилось. Ночью сильно выпивший Ретт говорит, что мог бы убить её, если б знал, что это поможет ей забыть Эшли. Утром Ретт приносит извинения за своё поведение, однако вместе с тем предлагает развод. Скарлетт отвергает предложение, ибо такой поворот обернется позором для всех. Тогда Ретт берет с собой Бонни и уезжает в Лондон на неопределённый срок. Однако малышка скучает по маме, и Ретт возвращается. Скарлетт рада, но муж пресекает её попытки возобновления отношений. Скарлетт сознаётся, что снова беременна. Ретт спрашивает, кто отец ребёнка, возникает перепалка. Он колко отвечает: «Не отчаивайтесь. Возможно, у вас ещё будет выкидыш!». В ярости Скарлетт нападает на него, но тут же кубарем скатывается с лестницы и у неё происходит выкидыш. Обезумевший от чувства вины Ретт со слезами жалуется Мелани на свою ревность. Когда Скарлетт находится уже в стадии выздоровления, маленькая Бонни погибает, пытаясь перескочить через забор на своём пони.

Мелани посещает дом, чтобы успокоить их, и убеждает Ретта позволить Бонни быть похороненной, но затем падает в обморок из-за своей второй беременности. На смертном одре Мелани просит, чтобы Скарлетт тайно позаботилась об Эшли ради неё, как заботилась о ней ради Эшли. Мелани также умоляет Скарлетт быть добрей к Ретту, который так любит её.

Скарлетт осознаёт, что весь её роман с Эшли был выдумкой и что она любила лишь символ — нечто, чего никогда в действительности не существовало. Она бежит домой и видит, что Ретт уже упаковывает чемоданы. Скарлетт просит его не уезжать, признаваясь ему, что теперь она понимает, что любила всё это время именно его и никогда в действительности не любила Эшли. Она умоляет Ретта: «Ретт, если ты уйдёшь, куда идти мне?! Что мне делать?!». На что тот отвечает: «Если честно, дорогая, мне теперь на это наплевать!». Тем самым Ретт демонстрирует, что чаша его терпения переполнена, — и уходит в густой туман.

Скарлетт сидит на лестнице и рыдает в отчаянии: «Что же значимо для меня? Что же может меня поддержать? — Тара! Дом. Я уеду домой, и уже там придумаю, как вернуть Ретта Батлера! Я подумаю об этом завтра. Завтра придёт совсем другой день!».

И финальные кадры показывают Скарлетт приехавшей в Тару и стоящей на том же самом месте, где в начале фильма отец говорил ей о том, что любовь к родной плантации придёт к ней.

В ролях

• Вивьен Ли — Скарлетт О’Хара
• Кларк Гейбл — Ретт Батлер
• Лесли Говард — Эшли Уилкс
• Оливия де Хэвилленд — Мэлани Гамильтон
• Томас Митчелл — Джеральд О’Хара
• Барбара О’Нил — Эллен О’Хара
• Эвелин Кейс — Сьюлин О’Хара
• Энн Разерфорд — Кэррин О’Хара
• Джордж Ривз — Брэнт Тарлтон
• Хэтти Макдэниел — Мамушка
• Джейн Дарвелл — миссис Долли Мэрриуэзер
• Алисия Ретт — Индия Уилкс
• Лора Хоуп Крюс — тётя «Питтипэт» Гамильтон
• Баттерфлай МакКуин — Присси
• Она Мансон — Белль Уотлинг
• Виктор Джори — Джонас Уилкерсон
• Изабел Джуэлл — Эмми Слэттери
• Филлис Дуглас — Бонни Блю Батлер (2 года) (в титрах не указана)
• Маргарет Манн — сиделка в госпитале (в титрах не указана)

В эпизодах

• Камми Кинг — Бонни Блю Батлер (4 года)
• Клифф Эдвардс — умирающий солдат (озвучивание)
• Микки Кун — Бо Уилкс
• Эрик Линден — солдат с ампутированными конечностями
• Мэри Андерсон — Мэйбелл Мэрриуэзер

Кинопрокатный дубляж киностудии «Союзмультфильм» (1990 год)

• Перевод: Ирины Ус, Евгения Морозова
• Режиссёр: Алла Гончарова
• Ассистент режиссёра: Ирина Ширяева
• Звукооператор: Сергей Карпов
• Редактор: Елена Михайлова
• Директор: Ольга Хрулёва

Роли дублировали

• Светлана Дирина — Скарлетт
• Евгений Карельских — Ретт Батлер
• Аристарх Ливанов — Эшли
• Алина Покровская — Мелани Гамильтон
• Всеволод Ларионов — Джеральд О’Хара
• Надежда Румянцева — Присси
• Алексей Борзунов — Джонас Уилкерсон
• Рудольф Панков — Фрэнк Кеннеди

DVD-дубляж студии «Мост-Видео» (2002 год)

• Перевод: Елены Кононенко
• Автор синхронного текста и режиссёр: Валентина Кузнецова
• Звукооператор: Леонид Чечиков
• Директор: Людмила Бронникова

Роли дублировали

• Анна Каменкова — Скарлетт
• Владимир Антоник — Ретт Батлер
• Валерий Сторожик — Эшли
• Наталья Казначеева — Мелани Гамильтон
• Алексей Сафонов — Джеральд О’Хара
• Марина Тарасова — Эллен
• Ольга Сирина — Кэррин, Бонни Блю Батлер
• Дмитрий Филимонов — Брэнт Тарлтон
• Светлана Харлап — Мамушка/тётя «Питтипэт» Гамильтон
• Татьяна Канаева — Индия/Присси

Факты

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• В фильме изначально вместо паровозов снимали макеты. Тогда 29 декабря 1938 года Уилберт Куртц (англ. Wilbur G. Kurtz), который был историческим консультантом фильма, написал письмо руководству дороги NC&StL Ry с просьбой предоставить для съёмок паровоз Генерал (англ. General — известный в США локомотив, прославившийся после одного инцидента во время Гражданской войны), который на тот момент хранился в Чаттануге. Однако 3 января 1939 года пришёл ответ, что локомотив уже подготовлен для отправки в Нью-Йорк на Всемирную выставку и будет недоступен в течение года. Тогда Куртц отправил новое письмо, с просьбой предоставить Генерала для съёмок на февраль-март, то есть до выставки. Ответ был положительным, но руководство дороги потребовало в этом случае оплатить доставку паровоза с тендером в Лос-Анджелес и обратно по стоимости 3 $ за каждые сто фунтов веса. Однако в этом случае получалась значительная сумма (один только паровоз весил 50 300 фунтов), поэтому от идеи использования Генерала в фильме были вынуждены отказаться. В итоге в фильме нет ни одного настоящего паровоза, а лишь деревянные макеты, построенные под руководством плотника Дэвида Селзника (англ. David O. Selznick's).
• Первой сценой, отснятой для фильма, была сцена побега Скарлетт и Ретта из пылающей Атланты. Сцену снимали в естественных условиях — руководство студии подожгло целый «квартал» декораций, оставшихся от съёмок других фильмов: «Кинг-Конг», «Последний из могикан», «Маленький лорд Фаунтлерой».
• Несмотря на то, что цветное кино распространилось гораздо позже — примерно в 1960-е годы, — «Унесённые ветром» является первым цветным фильмом, основанным на трёхцветной модели, в отличие от двухцветных технологий, использовавшихся начиная с 1909 года. Он был снят при помощи четвёртой по счёту версии системы «Техниколор» (англ. Technicolor), которая предусматривала съёмку специальным киносъёмочным аппаратом на три чёрно-белых киноплёнки через цветоделительные светофильтры, и гидротипную печать фильмокопий, что позволяло получить полноценную цветопередачу. Этот метод был дорогостоящим, так как не только потреблял большое количество плёнки, но и также нуждался в аренде дорогой кинокамеры и мощном освещении съёмочной площадки. В результате это был первый цветной фильм, получивший премию Оскар. В 2004 г. «Унесённые ветром» были реставрированы путём компьютерной обработки, причем цифровая версия фильма оказалась гораздо лучше по качеству всех предыдущих пленочных, поскольку реставрация была осуществлена посредством оцифровки трёх оригинальных цветоделительных негативов с последующим совмещением их цветовых гамм на компьютере. В итоге в цифровой версии фильма открылось множество деталей, до этого не видимых на плёночных носителях.
• Вивьен Ли утвердили на роль совершенно случайно, после многочисленных проб других известных голливудских актрис, «американскую девушку» сыграла англичанка. На роль пробовалось около 1400 актрис, из которых 400 пригласили на второе прослушивание. На её место также пробовались актрисы, сыгравшие в итоге роли Индии Уилкс (Алисия Ретт) и Кэтлин (Марселла Мартин).
• По результатам опроса на сайте myfilms.com, цитата «Честно говоря, дорогая, мне наплевать» (англ. «Frankly, my dear, I don't give a damn») заняла второе место в списке самых любимых реплик кинозрителей. В голосовании приняли участие более 2000 посетителей сайта.
• Два человека из актерского состава «Унесённые ветром» жили в те годы, в которые разворачивается сюжет фильма: Гарри Девенпорт (доктор Мид) и Маргарет Манн (эпизодическая роль сиделки в госпитале, пишущей письмо под диктовку умирающего солдата).
• На сегодняшний день живы двое актёров, сыгравшие в «Унесённые ветром»: Оливия де Хэвилленд (Мелани Уилкс) и Микки Кун (Бо Уилкс). В 2008 году ушли из жизни сразу два актёра из этого фильма — Эвелин Кейс (Сьюлин О’Хара) и Фрэд Крэйн (Брэнт). В 2010 году не стало двух самых юных актрис — Филлис Дуглас и Камми Кинг, сыгравших в фильме Бонни Блу Батлер в возрасте 2 и 4 лет соответственно, в 2012 году скончалась Энн Разерфорд, исполнившая роль Кэррин О’Хара, а в 2014 году скончались Алисия Ретт (Индия Уилкс) и Мэри Андерсон (Мэйблл Мэрриуэзер).

Награды

Фильм получил премию «Оскар» в номинациях:

• Лучший фильм,
• Лучшая женская роль (Вивьен Ли),
• Лучшая женская роль второго плана (Хэтти Макдэниел),
• Лучший режиссёр (Виктор Флеминг),
• Лучший адаптированный сценарий,
• Лучшая работа оператора (цветные фильмы — Эрнест Хэллер и Рей Реннахан),
• Лучшая работа художника,
• Лучший монтаж.
• Также выдвигался на «Оскар» ещё в пяти номинациях.
• Художник Уильям Кэмерон Мензиес получил Почётную медаль «Оскар» за использование цвета.
• В 1989 году включён в Национальный регистр фильмов США.

Релиз

В начале 1980-х годов фильм начал выпускаться компанией «MGM/CBS Home Video» на Betamax. С 9 марта 1984 года фильм перевыпущен компанией «MGM/UA Home Video» на VHS-видеокассетах. Стоили они 89.95$. Перевыпущен в середине 1990-х годов той же компанией. В конце 1990-х годов компания «Metro-Goldwyn-Mayer Home Entertainment» выпустила отреставрированную версию фильма.

В СССР фильм распространялся на видеокассетах в авторских одноголосых закадровых переводах. В России в начале 1990-х годов фильм официально выпущен на видеокассетах с советским дубляжем. Перевыпущен в начале 2000-х годов фирмой «Светла» на VHS и DVD. На DVD с августа 2002 года выпускался с дубляжом и многоголосым закадровым переводом.

Ссылки

• [www.allmovie.com/movie/v20278 Унесённые ветром] (англ.) на сайте allmovie

Отрывок, характеризующий Унесённые ветром (фильм)

Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.