Универсальная грамматика

Универсальная грамматика — термин, которым в ряде лингвистических теорий обозначается предполагаемый набор правил или принципов, присущих каждому человеческому языку. Подобные правила не определяют язык полностью: они допускают значительную вариантность, но ограничивают её некоторыми конечными рамками. В современной когнитивной науке универсальная грамматика понимается как встроенное на генетическом уровне знание о языке.

Аргументами в пользу существования универсальной грамматики являются:

• наличие определённых языковых универсалий (таких как, к примеру, части речи, гласные и согласные звуки и т. п.), присутствующих во всех языках;
• данные исследований усвоения языка;
• доводы в пользу существования отдельного языкового модуля — независимой когнитивной системы в составе человеческого разума, предназначенной для обработки языка.

В настоящее некоторые авторы подвергают сомнению существование универсальной грамматики.

История

Исторически, идея универсальной грамматики восходит к идеям таких философов, как Роджер Бэкон и Рене Декарт, но в современном контексте она практически всегда ассоциируется с теориями американского лингвиста Ноама Хомского. Хомский выдвинул гипотезу о том, что дети обладают врождённым механизмом усвоения языка (англ. Language Acquisition Device), действующим на протяжении определённого критического периода (примерно до 12 лет). Главным аргументом Хомского стала «бедность стимула» (poverty of stimulus): ребёнок не получает информации о том, какие языковые конструкции невозможны (так как родители по определению никогда не предоставляют примеров таких конструкций), что делает процесс усвоения языка невозможным без наличия какой-то заранее заданной информации.

Универсальная грамматика ограничивает количество гипотез, в противном случае ребёнок должен будет выбирать из бесконечного количества возможностей. Главную задачу лингвистики Хомский видел в формальном описании универсальной грамматики, для этой цели им была предложена трансформационная порождающая грамматика, опирающаяся в первую очередь на синтаксис.

Теория Хомского стала первой попыткой описать язык в рамках когнитивной парадигмы: бихевиоризм отвергал существование внутренних ментальных состояний и опирался на изучение поведения. Хомский же продемонстрировал несостоятельность бихевиористкого подхода к языку и сосредоточил внимание науки на изучении способности человека к языковой деятельности (linguistic competence), а не на самой этой деятельности (linguistic performance). Теория Хомского приобрела огромную популярность в американской лингвистике и стала фундаментом для целого ряда других генеративных (порождающих) теорий языка.

Биологические основания универсальной грамматики

Уже Чарльз Дарвин выделял язык в качестве одного из отличительных признаков человека как вида. Однако Дарвин, как и большинство его современников, не рассматривал язык как отдельную биологическую систему, а считал его производным общих способностей человеческого разума.

Открытия учёных Пьера Поля Брока и Карла Вернике изменили представление того времени о языке: ими были детально описаны случаи афазии, нарушения способности человека к производству (афазия Брока) или восприятию (афазия Вернике) речи (при сохранении большинства прочих когнитивных функций), вызванные поражением определённых областей головного мозга (названных, соответственно, область Брока и область Вернике).

Наличие специфических речевых центров в мозге подтверждает предположения Хомского о врождённом характере языка и наличии универсальной грамматики. Дальнейшее изучение области Брока выявило, что она активируется только при конструировании предложений языка на основе иерархической структуры непосредственно составляющих, и не активируется при конструировании предложений языка, основанного на простом линейном порядке слов, что является сильным аргументом в пользу существования универсальной грамматики.

Современные теории универсальной грамматики

Теория принципов и параметров

Теория принципов и параметров представляет собой модель, созданную Ноамом Хомским и Говардом Лазником, а также множеством других лингвистов-генеративистов для описания языковой когнитивной системы. В рамках этой теории универсальная грамматика задаётся не правилами, а конечным набором фундаментальных принципов, общих для всех языков, и параметров, определяющих языковую вариативность и фиксирующихся при усвоении языка. Теория принципов и параметров проводит чёткое разграничение между универсальным и частным в языке и пытается свести это к простым постулатам. Утверждается, что любую грамматическую систему можно будет представить в качестве одной из вариаций реализации принципов универсальной грамматики. Теория делится на несколько разделов:

• Х-теория, которая содержит принципы и параметры устройства структуры предложения и других фразовых категорий;
• теория трансформаций или передвижений;
• теория ограничений, занимающаяся поиском контекстных ограничений на трансформации;
• теория управления, рассматривающая возможность каждой составляющей быть подвергнутой трансформации;
• теория связывания, включающая в себя принципы и параметры, регулирующие связь между референтами именных групп;
• теория абстрактного падежа, проводящая границы между падежами с семантическим значением и с отсутствием подобного значения; в случае языков без падежей (английский, китайский и др.), падеж рассматривается как абстрактный показатель, который приписывается составляющим на одном из этапов деривации;
• тета-теория, в которой определяются допустимые соотношения между тематическим (семантическими) ролями и предикатных слов и их синтаксическими свойствами. Принцип «один актант — одна семантическая роль» является определяющим;
• теория контроля, устанавливающая закономерности референциального истолкования нулевого подлежащего.

К традиционным глубинной и поверхностной структурам добавляется еще и Логическая форма — интерфейс, отвечающий за внеязыковые механизмы понимания. Разумеется, присутствует также и фонологический интерфейс, выходящий на акустические и артикуляционные механизмы. В более поздних моделях ПГ количество интерфейсов увеличивалось. Словарь лексических единиц представляет собой информацию, не выводимую из системы принципов и параметров, поэтому она вступает в структуру еще до деривации в качестве априорного элемента. В своей статье «Three Factors in Language Design» («Три фактора строения языка») Хомский развивает свои идеи о принципах и параметрах в когнитивной языковой системе и говорит о трёх факторах, которые её определяют:

1. генетически предопределённый фактор, общий для всего вида (сюда входит универсальная грамматика);
2. приобретённый опыт, который ведёт к вариации в заданных рамках;
3. неспецифичные для языка принципы.

Ясно, что первый и третий факторы можно считать общими для всех мыслительно-когнитивных систем и выявление этой связи есть шаг на пути к нашему познанию высшей ментальной деятельности. Не будет преувеличением сказать, что в случае реализации этого проекта удастся объединение всей нейробиологии с лингвистикой. Теория принципов и параметров до появления минималистской программы считалась самой значительной лингвистической теорией всех времен. Она по степени своей разработанности значительно превосходила в предыдущие версии ПГ. И если говорить диахронически, то современная минималистская программа есть усовершенствованная версия Теории принципов и параметров. В среде российских лингвистов (за небольшим исключением некоторых ученых) многие идеи этого подхода (как, собственно, и всего генеративизма) были проигнорированы. Таким же образом отреагировали на эту теорию и представители иных лингвистических теорий, в которых отсутствовал полноценный формальный метод, который явственно присутствовал в модели Хомского.

Теория Джекендоффа

Американский лингвист Рей Джекендофф предложил подход, альтернативный теориям Хомского. Оставаясь верным идее универсальной грамматики, Джекендофф не признаёт синтактоцентризм Хомского, утверждая, что не только синтаксис, но и семантический и фонологический компоненты языка являются генеративными системами. По его мнению, эти системы равноправны, независимы и связаны между собой интерфейсами. Задача лингвистики в данном случае — понять и описать правила интерфейсного взаимодействия.

Джекендофф, как и Хомский, стремится построить лингвистическую теорию, объясняющую возможность усвоения языка ребёнком, но не исключает семантический компонент из процесса научения как не имеющий прямого отношения к языку и универсальной грамматике.

Отклонение от теории

Дениел Эверетт, путешествуя с миссионерскими целями по Южной Америке, обнаружил народность пираха, говорящую на языке пираха, не вписывающемся в теорию универсальной грамматики. Главным аргументом Эверетта является отсутствие в языке пираха приёма, называемого рекурсией.

См. также

• Теория оптимальности
• Лингвистическая типология

Литература

• [web.mit.edu/linguistics/people/faculty/pesetsky/Pesetsky_MITECS_Universals_UG.pdf Pesetsky, David. Linguistic Universals and Universal Grammar // The MIT Encyclopedia of the Cognitive Sciences / Edited by Robert A. Wilson and Frank C. Keil. — Massachusetts Institute of Technology, 1999.]
• [ling.auf.net/lingBuzz/000100 Chomsky, Noam. Three factors in language design. — 2005.]
• Jackendoff, Ray. Foundations of Language: Brain, Meaning, Grammar, Evolution. — Oxford / New York: Oxford University Press, 2002.
• Musso, M., Moro, A., Glauche. V., Rijntjes, M., Reichenbach, J., Büchel, C., Weiller, C. Broca’s area and the language instinct // Nature Neuroscience. — 2003.

Отрывок, характеризующий Универсальная грамматика

Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.