Университет Кентербери

Эта статья — об университете в Новой Зеландии. Об университетах в Кентербери, Великобритания см. Университет Кента; о Кентерберийском университете Церкви Христа см. Кентерберийский университет Церкви Христа.

Университет Кентербери (Cantuar., Cant.)
Оригинальное название	маори Te Whare Wānanga o Waitaha
Международное название	University of Canterbury
Девиз	лат. Ergo tua rura manebunt англ. Therefore will your fields remain [yours]
Год основания	1873
Тип	Государственный
Канцлер Вице-канцлер	Джон Вуд Род Карр
Студенты	16 377
Иностранные студенты	1152
Бакалавриат	11 522
Магистратура	969
Аспирантура	1062
Преподаватели	735
Расположение	Крайстчерч, Новая Зеландия
Кампус	Городской, 76 га
Юридический адрес	University of Canterbury Private Bag 4800 Christchurch 8140
Сайт	[www.canterbury.ac.nz/ terbury.ac.nz]
Награды	2006 Велосипедный звонок

К:Учебные заведения, основанные в 1873 году

Университе́т Ке́нтербери (маори Te Whare Wānanga o Waitaha, англ. University of Canterbury, сокр.: Cantuar. или Cant. от лат. названия Кентербери: Cantuariensis) был основан учёными Оксфордского университета в 1873 году и является вторым университетом, появившимся в Новой Зеландии. Основной университетский городок находится в пригороде Крайстчерча, Иламе. В Университете преподаются гуманитарные науки, искусствоведение, предпринимательство, педагогика (физвоспитание), инженерное дело, изящные искусства, лесоводство, юриспруденция, музыка, социальная работа, логопедия и тренерство.

История

Университет был основан в 1873 году в центре Крайстчерча как Колледж Кентербери, первый колледж в составе Университета Новой Зеландии. Он стал вторым высшим учебным заведением в Новой Зеландии (после Университета Отаго, основанного в 1869 году), и четвёртым в Австралазии.

Музей Кентербери, библиотека и колледж Христа были недовольны состоянием высшего образования в Кентербери, и приняли активное участие в образовании Колледжа Кентербери. В 1933 году Колледж Кентербери стал называться «Университетский колледж Кентербери». В 1957 году колледж был переименован в Университет Кентербери.

До 1961 года Университет был частью Университета Новой Зеландии (UNZ). В 1961 году произошло расформирование федеральной системы высшего образования в Новой Зеландии, а Университет Кентербери стал независимым университетом. После ликвидации Университета Новой Зеландии сельскохозяйственный колледж Кентербери стал частью Университета Кентербери как Колледж Линкольна. В 1990 году Колледж Линкольна стал независимым университетом.

В период с 1961 по 1974 годы университетский городок переместился из городского центра в пригород Илам. В неоготических зданиях старого кампуса разместился Центр искусств Крайстчерча.

На протяжении многих лет Университет тесно сотрудничал с Педагогическим колледжем Крайстчерча, что привело к полному их слиянию в 2007 году.

Землетрясение в Крайстчерче

Зданию The James Hight был нанесён значительный ущерб во время землетрясения 2010 года в Кентербери.

После землетрясения в 6,3 магнитуд 22 февраля 2011 года, университет был временно закрыт в целях полной проверки безопасности всех его зданий. Занятия в Университете возобновились 14 марта с лекций, прочитанных в Интернете, за пределами лекториев, и в палатках, установленных на территории кампуса. В сентябре 2011 года было объявлено, что планируется снести некоторые здания университета. Количество студентов в университете Кентербери снизилось по меньшей мере на 13 процентов с начала землетрясений. Университет потерял 25 процентов своих студентов-первокурсников и 8 процентов остальных студентов. Число иностранных студентов, которые платят гораздо больше и являются одним из основных источников дохода, упало на 30 процентов.

Другие университеты Новой Зеландии, по-видимому вопреки неформальному соглашению, запустили рекламную кампанию в пострадавших от землетрясения районах города, для привлечения студентов Университета Кентербери. По состоянию на октябрь 2011 года, сотрудникам было предложено уволиться по собственному желанию в связи с тем, что Университет старается пережить финансовый кризис. Вице-канцлер доктор Карр предупредил:

Несомненно, преподаватели, которые учили меньшее количество студентов, исследователи, результаты которых были меньше и исследователи, не привлекавшие грантов, попадают под высокий риск сокращения.

Оригинальный текст (англ.)  

There was 'no doubt' staff who were teaching a smaller number of students, researchers whose outputs were smaller and researchers who were not attracting grants would be at high risk of redundancy

—

Он описал возможные изменения в университетских курсах, заявив о том, что:

Мы не знаем, и не узнаем, как рационализировать курсы в рамках (учебных) программ — где мы можем вместо двенадцати курсов проводить восемь. Нам может потребоваться персонал для того, чтобы преподавать на четырёх курсах вместо трёх. Однако воздействие на реальные программы, которое мы предлагаем, будет достаточно скромным.

Оригинальный текст (англ.)  

What we don't know, and we won't know, is where there are rationalisations of courses within programmes - where we may be able to, instead of having twelve flavours, have eight flavours. We may require staff to teach four courses instead of three courses. But the impact on the actual programmes we offer will be quite modest

—

Университетский городок

Главный университетский городок (кампус), площадью 76 гектар, расположен в пригороде Крайстчерча, Иламе, примерно в 5 км от центра города. Рядом с основным кампусом находится университетский педагогический Колледж, со своими спортивными полями и площадками. Университету принадлежат пять библиотек, причём Центральная библиотека (маори Te Puna Mātauraka o Waitaha) расположена в самом высоком здании на территории кампуса, 11-этажном The James Hight.

Университетскому педагогическому Колледжу принадлежат небольшие кампусы в Нельсоне, Тауранге, Тимару, и «преподавательские центры» в Греймуте, Нью-Плимуте, Роторуа и Тимару. Персонал Университета работает также в региональных информационных офисах в Нельсоне, Тимару и Окленде.

Около 1800 студентов проживают в шести общежитиях Университета Кентербери. Крупнейшими из них являются Ilam Apartments и University Hall, в которых проживает 845 и 555 студентов соответственно. Три общежития (Ilam Apartments, University Hall и Sonoda Christchurch Campus) управляются компанией UC Accommodation, дочкой Campus Living Villages, в то время как Университету принадлежат права собственности на имущество и здания. Sonoda Christchurch Campus поддерживает дружественные отношения с женским университетом Сонода в Амагасаки, Япония. Общежития Bishop Julius Hall, College House и Rochester and Rutherford Hall работают независимо.

Шесть общежитий Университета (по состоянию на конец 2012 года):

• Bishop Julius Hall — 109 проживающих
• Ilam Apartments — 845 проживающих
• College House — 152 проживающих
• Rochester and Rutherford Hall — 178 проживающих
• Sonoda Christchurch Campus — 110 проживающих
• University Hall — 555 проживающих

Центр полевых лабораторий (англ. The Field Facilities Centre) управляет четырьмя полевыми лабораториями:

• Полевая лаборатория Касс — здесь изучается окружающая среда: горные луга, кустарники, русла рек, осыпи, леса, болота, озёра, ручьи, альпийские экосистемы; всё находится в пешей доступности
• Полевая лаборатория Каикоура — здесь также изучается окружающая среда: разнообразные места обитания морских животных, альпийские экосистемы, заросли чайного дерева, реки, озёра
• Полевая лаборатория Харихари — изучаются местные леса и ручьи
• Полевая лаборатория Уэстпорт — проводится изучение региона Уэст-Кост, в частности горная промышленность

Университет и его партнёры используют дополнительную полевую лабораторию в горных лесах Нигерии, принадлежащую проекту Nigerian Montane Forests Project.

Факультет физики и астрономии использует собственные полевые лаборатории:

• Университетская обсерватория Маунт Джон около озера Текапо, в которой проводятся астрономические исследования
• Бирдлингс-Флэт — метеорологическая станция
• Скотт-Бейс — антарктическая научная станция
• Пещеры Крекрофт — лазерный гироскоп

Кроме того, факультет использует Большой южноафриканский телескоп.

Организация

Профессор Рой Шарп (англ. Roy Sharp) занял должность вице-канцлера 1 марта 2003 года. В мае 2008 года он объявил о своей скорой отставке с должности, после назначения на пост главы высшей комиссии по образованию (англ. Tertiary Education Commission, TEC). Он занял эту должность 4 августа 2008 года. Заместитель вице-канцлера, профессор Ян Таун (англ. Ian Town), занял должность вице-канцлера 1 июля 2008 года. 15 октября 2008 года Университет объявил о назначении доктора Рода Карра (англ. Rod Carr) на должность вице-канцлера с 1 февраля 2009 года на пятилетний срок.

Канцлер является председателем руководящего органа университета, Совета. Член Совета, бывший про-канцлер, Рекс Уильямс (англ. Rex Williams), стал канцлером в 2008 году, а член Совета Джон Вуд (англ. John Wood) стал новым про-канцлером.

В состав Совета входят представители факультетов, студентов и персонала, местной промышленности, работодателей и представителей профсоюзов.

В 2004 году в Университете прошла реструктуризация, вместо множества школ и отделений (причём многие отделения занимались кросс-обучением на множестве факультетов) были образованы четыре колледжа и школа права. В 2007 году добавился пятый колледж, путём присоединения педагогического колледжа Крайстчерча к университету.

Структура

Главой каждого колледжа и школы права является Про-вице-канцлер (PVC), который подчиняется вице-канцлеру и несёт ответственность за всю деятельность колледжа или школы. Соответственно, каждый колледж обеспечивает финансовые, административные, научные и человеческие ресурсы, которыми может распоряжаться про-вице-канцлер. Кроме того, в каждом колледже есть менеджер колледжа (англ. College Manager), выполняющий управленческие функции исполнительного характера.

Кроме административной структуры, в Университете действуют семь факультетов:

1. Гуманитарных и социальных наук
2. Торговли
3. Инженерии и лесного хозяйства
4. Педагогический
5. Научный
6. Изобразительных и исполнительских искусств
7. Права

На каждом факультете действует свой профессорско-преподавательский состав, а факультет может предлагать курсы, не входящие в основную образовательную программу факультета. Представители студенчества принимают участие в управлении различными факультетами.

Университет получает финансирование от оплаты за обучение студентов, от правительства Новой Зеландии (оказывающего частичную поддержку местным студентам, а также через различные механизмы финансирования научных исследований), от неправительственных организаций, финансирующих научные исследования, от предоставления имущества в аренду, и так далее.

Совместно с правительством Новой Зеландии, в 2006 году Университет основал Инновационный институт (NZi3) для коммерциализации научных исследований в области информационных систем и развития местных высокотехнологичных отраслей индустрии. Кластер высокотехнологичных компаний, расположенных по всему Крайстчерчу и его окрестностям, носит неофициальное название «Силиконовые равнины».

Рейтинги

В 2012 году в рейтинге Квакварелли-Саймондс Университет Кентербери получил 221-е место в мире, и третье высшее место среди университетов Новой Зеландии

По отдельным дисциплинам рейтинг Университета был определён как: 239-й в области искусства и гуманитарных наук, 134-й в инженерии и информационных технологиях, 326-й в области биологии и медицины, 192-й в области естественных наук, и 278-й в области социальных наук.

Университет Кентербери стал первым университетом в Новой Зеландии, получившим 5 звёзд в рейтинге Квакварелли старз. Университеты, которые желают принять участие в этом рейтинге, должны оплачивать услуги аудита наряду с ежегодной оплатой за участие в рейтинге, а программа описывается как «…предоставление тем учреждениям, которые имеют невысокий рейтинг, либо не появляются в рейтингах, возможности достучаться до своих будущих студентов, выделиться и быть признанными за свой передовой опыт».

Таблица рейтингов

Места в мировых рейтингах университетов

	2012	2011	2010	2009	2008	2007	2006	2005
Рейтинг университетов Квакварелли-Саймондс	221	212	189	188	186	188	333	333
Рейтинг университетов по версии The Times Higher Education	301-350	301-350	-	-	-	-	-	-

Персонал

В сентябре 2011 в Университете обучалось 18 178 человек, из которых 16 862 человека составили новозеландцы, а 1324 человека ?— иностранные студенты. Студенты составляли 85 % учащихся, а аспиранты — 15 %. Преподавательский состав насчитывал 589 человек, а не преподавательский персонал — 979 человек. В преподавательском составе работали 14,8 % профессоров, 15,2 % доцентов, 41,7 % старших преподавателей, 20,3 % лекторов и 0,6 % ассистентов. По состоянию на 31 августа 2012 года в Университете обучалось 15 608 человек, из которых 14 087 человек — новозеландцы, а 1521 человек — иностранные студенты. Студенты составили 84 % от общего количества учащихся, аспиранты — 16 %. В преподавательском составе Университета работало 570 человек, общее количество не преподавательского персонала составляло 941 человек. Уменьшение количества студентов произошло в результате того, что Университет после землетрясений в Крайстчерче объявил о необходимости увольнения около 350 сотрудников.

До землетрясений Университет уже сократил 100 рабочих мест, потеряв некоторых видных учёных. Высказывались предположения, что увольнения сотрудников проводятся из-за их научной идеологии, а не по совокупности характеристик. Произошли отставки сотрудников, которые жаловались на ограничения академической свободы. Университет, вместе с некоторыми другими университетами Зеландии, использовал спорный подход к управлению персоналом и, несмотря на увеличение количества кадровых работников, в дело регулярно вступали юристы и адвокаты, чтобы разобраться даже в незначительных вопросах. В финансовом отчёте Университета за 2006 год указаны 836 тысяч новозеландских долларов на выплаты компенсаций бывшим работникам в связи с вопросами трудоустройства, больше чем у любого другого новозеландского университета. В отличие от пяти других университетов Новой Зеландии, Университет Кентербери отказался сообщать в профсоюз университетских работников, сколько он тратит на внешних юристов, адвокатов и консультантов для консультаций и представительства в судебных инстанциях.

Студенческие объединения и традиции

Студенческая ассоциация Университета Кентербери (UCSA) владеет своей собственной радиостанцией RDU и выпускает журнал Canta на территории кампуса. Под управлением Ассоциации работают два бара, театр имени Найо Марш на 430 мест, и несколько кафе в кампусе. Популярный на кампусе бар «Литейная» (англ. The Foundry), известный с 2005 года как «Комната отдыха» (англ. The Common Room), вернулся к своему прежнему названию, как и обещал президент Ассоциации, Майкл Голдштейн (англ. Michael Goldstein).

В Университете существует более 100 академических, спортивных, рекреационных и культурных сообществ и клубов. Наиболее известными из них являются: Инженерное общество Университета Кентербери (ENSOC), юридическое общество (LAWSOC), предпринимательское сообщество (UCom). Крупнейшие не факультетские клубы: автоспортивное сообщество (Motosoc), сообщество любителей крикета (BYCSOC), ассоциация бордеров Университета Кентербери (CUBA), Клуб джентельменов. Театральное сообщество Университета Кентербери (Dramasoc) получило известность благодаря постановкам Шекспира в 1942—1969 годах под руководством Найо Марш. Эти постановки и в настоящее время регулярно показываются на подмостках Крайстчерча активными студентами и выпускниками факультета искусств. Музыкальное сообщество, MuSoc, также участвует в выступлениях.

Одной из студенческих традиций является проведение Undie 500, ежегодного автомобильного ралли по маршруту Крайстчерч — Данидин под патронажем инженерного общества Университета Кентербери, ENSOC. Единственными ограничениями в правилах гонок являются требования о том, чтобы автомобиль, стоимостью до 500 новозеландских долларов, мог эксплуатироваться на дорогах общего пользования, а водитель должен быть трезвым. Гонка 2007 года получила отражение в международных СМИ (в том числе CNN и BBC World), в связи с тем, что она окончилась беспорядками в студенческом квартале Данидина и в Норт-Ист-Валли. ENSOC отменило запланированную на 2008 год гонку, но затем традиция была возобновлена.

Герб университета

Ассоциация Кентербери, основавшая Крайстчерч, и правительство провинции Центербери в XIX веке использовали герб, похожий на нынешний герб университета, но более сложный. Герб провинции был адаптирован Колледжем Кентербери и использовался с основания колледжа в 1873 году. Этот герб в настоящее время можно увидеть в Центре Искусств на башне с часами и над входом на углу Херефорд-стрит и Роллстон-авеню.

После ликвидации Университета Новой Зеландии и образования независимого Университета Кентербери, в 1961 году канцлер Карлтон Перкинс (англ. Carleton Perkins) активизировал разработку нового герба Университета и получение на него формального разрешения. Профессор изобразительных искусств Джон Симпсон (англ. John Simpson) разработал упрощённую версию герба Колледжа Кентербери, и он был пожалован Университету патентом герольдмейстера Великобритании 10 мая 1965 года.

Блазон нового герба звучит как:

В вишнёвом поле — серебряное руно, перевязанное и подвешенное также серебром, сопровождаемое в оконечности золотым плугом. В золотой волнистой главе — открытая серебряная книга в вишнёвом переплёте, с золотыми обрезом и застёжками, сопровождаемая справа лазоревым паллием (в виде вилообразного креста), обременённым четырьмя золотыми крестами, лапчатыми вверху и по бокам и заостренными внизу, положенными сообразно паллию; а слева — лазоревым процветшим крестом.

Оригинальный текст (англ.)  

Murrey a Fleece Argent in base a Plough on a chief wavy Or an Open Book proper bound Murrey edged and clasped Or between a Pall Azure charged with Four Crosses formy fitchy Or and a Cross Flory Azure.

—

Это означает следующее: в оригинале цвет щита — murrey (вишнёвый, тёмно-бордовый). Это цвет редко встречается в геральдике. Далее описаны символы на щите и их цвет. Руно, как правило, изображается в виде перевязанного лентой, поперёк туловища, барана. На этом гербе руно символизирует пастораль, плуг символизирует сельское хозяйство провинции Кентербери. Вилообразный крест, аналогичный изображённому на гербе архиепископа Кентерберийского и лилиевидный крест символизируют экклезиологические связи Кентербери, а открытая книга обозначает студенчество.

Так как герб относится к образовательному учреждению, то он не имеет шлема, нашлемника и намёта.

Вырезанный в камне герб Университета можно увидеть на восточном входе в секретариат (англ. the Registry). Этот герб первоначально был размещён на общежитии Helen Connon Hall, и был сохранён, когда в 2001 году здание общежития пошло под снос. Общежитие Helen Connon Hall, построенное в 1929 году на Честер-стрит-ист, было первым женским общежитием университета. Герб изображён и на логотипе университета.

Награды

В 2006 году Университет был награждён призом «Велосипедный звонок» за лучшие инициативы в отношении велосипедистов, проявленные общественной организацией Новой Зеландии.

Известные сотрудники

• Александр Бикертон — химик
• Карл Поппер — философ
• Денис Даттон — философ

Известные выпускники

• Рита Ангус — художник
• Розмари Бэнкс — представитель Новой Зеландии в ООН
• Дон Браш — политик и управляющий Резервного банка Новой Зеландии
• Нейл Черри — учёный-эколог
• Марк Чигнелл — учёный
• Майкл Коллинз — учёный
• Джек Копленд — философ
• Майкл Куллен — политик
• Риз Дэрби — комедиант
• Джеральд Дарт — завуч англиканской гимназии Балларата с 1942 по 1970 годы
• Питер Дюнн — политик
• Денис Даттон — философ
• Роберт Граббс — химик
• Клайв Гренджер — экономист
• Брайан Истон — экономист
• Майкл Эндрес — пианист
• Стивен Элдред-Григг — историк и писатель
• Ян Фостер — учёный в области информационных систем
• Роб Файф — бизнесмен
• Джоэл Хейуорд — учёный
• Рона Хазард — художник
• Кен Генри — секретарь казначейства (Австралия)
• Родни Хайд — политик
• Джок Хоббс — капитан сборной Новой Зеландии по регби
• Мариан Хоббс — политик
• Александр Ивашкин — музыкант
• Брюс Джессон — писатель
• Кэтрин Джадд — политик
• Рой Керр — математик
• Роджер Керр — исполнительный директор Делового круглого стола Новой Зеландии
• Джон Кей — политик, Премьер-министр Новой Зеландии
• Говард Киппенбергер — военный
• Джордан Лак — музыкант
• Юэн МакЛеод — художник
• Маргарет Махи — детский писатель
• Найо Марш — писатель, актриса
• Джули Макстон — проректор Оксфордского университета
• Джон Макмиллан — экономист
• Тревор Моффитт — художник
• Сэм Нилл — актёр
• Алан Макдиармид — химик, нобелевский лауреат
• Крейг Невилл-Мэннинг — инженер
• Апирана Нгата — маорийский политик
• Уильям Альфред Оранж — священник англиканской церкви
• Грэхем Панкхёрст — судья Высшего суда Новой Зеландии
• Уильям Пикеринг — физик, астроном
• Джон Покок — историк
• Эрнест Резерфорд — физик, нобелевский лауреат
• Фелети Севеле — Премьер-министр Тонга
• Ник Смит — политик
• Кевин Смит — актёр
• Беатрис Тинсли — астроном
• Аноте Тонг — политик, президент Кирибати
• Винсент Уорд — режиссёр, сценарист
• Ада Уэллс — феминистка
• Кэл Уилсон — комедиант
• Гленн Уилсон — психолог
• Уильям Янг — судья Верховного суда Новой Зеландии

Администрация

Канцлер

• Джон Вуд (с 2008 года)

Про-канцлер

• Тревор Макинтайр (англ. Trevor McIntyre)

Вице-канцлер

• доктор Род Карр (англ. Rod Carr) (с 1 февраля 2009)

Про-вице-канцлеры

Колледж искусств

• профессор Эд Адельсон (англ. Ed Adelson) (с 2010 года)

Колледж бизнеса и экономики

• доктор Соня Мэзи (англ. Sonia Mazey) (с 2012 года)

Педагогический колледж

• профессор Гейл Гиллон (англ. Gail Gillon) (с 2007 года)

Инженерный колледж

• профессор Ян Эванс-Фримен (англ. Jan Evans-Freeman) (с 2009 года)

Научный колледж

• профессор Пол Флеминг (англ. Paul Fleming) (с 2009 года)

См. также

• Свободный театр Крайстчерча

Примечания

Notes

Ссылки

• [www.canterbury.ac.nz/ terbury.ac.nz] — официальный сайт Университет Кентербери

Отрывок, характеризующий Университет Кентербери

Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.