Манитобский университет

Манитобский университет
Международное название	University of Manitoba
Девиз	Pueris his dedit Deus scientiam (Книга Даниила, 1:16)
Год основания	1877
Студенты	27000
Юридический адрес	Виннипег, Канада
Сайт	[www.umanitoba.ca www.umanitoba.ca]

К:Учебные заведения, основанные в 1877 году

Манито́бский университе́т (англ. The University of Manitoba, акроним: UofM) — крупнейший в Манитобе провинциальный общественный научно-исследовательский университет, расположенный в городе Виннипег, Канада. Основан в 1877 — это первый в Западной Канаде университет. Включён в список SJTU как один из 500 лучших университетов мира, также он входит в число 15 крупнейших исследовательских университетов Канады. Первый университете в Западной Канаде.

Манитобский университет был основан Александром Моррисом 28 февраля 1877 года с целью присуждения учёных степеней выпускниками составляющих его колледжей: католического Колледжа святого Вонифатия, англиканского Колледжа святого Иоанна и пресвитеранского Манитобского колледжа.

Со времен основания университет постепенно рос и распространялся, принимая в свой состав путём присоединения других частных и конфессиональных колледжей. В 1882 году к Манитобскому университету присоединился Манитобский медицинский колледж, который основали местные врачи. В 1888 году в состав Манитобского университета вошёл методистский Колледж Уэсли, в 1902 году — Манитобский фармацевтический колледж, в 1906 году — Манитобский колледж агрономии, в 1931 году — римско-католический Колледж святого Павла, в 1931 году — Брендонский колледж, в 1981 году — украинская православная Коллегия святого Андрея.

История

Основан Александром Моррисом, который получил грамоту от 28 февраля 1877 года, он официально открыт 20 июня 1877 года, чтобы выдавать учёные степени студентам, окончивших три колледжа-основателя: Колледж Святого Бонифация (римско-католический, франкоязычный), Колледж Святого Иоанна (англиканский) и колледж Манитобы (пресвитерианский). Поскольку эти отдельные конфессиональные учреждения стояли в ходе своего основания на неопределённом финансовом положении, решено консолидировать их в единое учреждение — Манитобский университет, который уже в 1880 году впервые выдал своим выпускникам академические степени. Алан Беддо разработал герб университета.

С началом XX века в Манитобе высшее образование начала распространяться за традиционные отрасли теологии, права и медицины, курсы из которых излагались в составляющих колледжах вновь высокой провинциальной образовательного учреждения. Примерно тогда же введена и американскую модель образования, которой предусматривалась специализированная курсовая подготовка к аспирантуры и её завершения магистерской тезисом на основании исследовательской работы.

В 1901 году Законодательной палатой Манитобы внесены поправки в «Закон об университете», который позволил Манитобскому университета заниматься уже самостоятельно преподавательской деятельностью, — и в 1905 в центре Виннипега открыт собственный дом Манитобского университета: именно тогда в преподавательский коллектив университета впервые вошло шесть независимых штатных профессоров. Первое здание вновь независимого университета находилась на центральном тогда бульваре Бродвей (англ. Broadway).

В 1920 году Манитобский университет был единственным и самым учреждением высшего образования в Канадских Прериях и пятый в Канаде. В его состав входило восемь факультетов: гуманитарных наук, естественных наук, права, медицины, инженерии, архитектуры, фармацевтики и сельского хозяйства. Уже тогда в соответствии уделял такие бакалавр ать: гуманитарных наук (BA), естественных наук (BSc), гражданской инженерии (BCE), электрической инженерии (BEE), механической инженерии (BME), архитектуры (BArch), фармацевтики (PhmB), сельского хозяйства (BSA), и права (LLB). На аспирантском уровне приговаривал магистерии с гражданской инженерии (MCE) и электрической инженерии (MEE); на докторской — по медицине (MD) и права (LLD). Среди студентов было 1654 мужского и 359 женского пола, а среди профессоров и преподавателей — 184 и 6 соответственно.

Современное состояние

Физический расписание и студенчество университета

Среди всех домов на Кампусе «Форт-Гэри» из них 33 предназначены для преподавания курсов по программам отдельных кафедр и факультетов. Четыре из домов — колледже: Колледж св. Иоанна, Колледж св. Павла, Колледж св. Андрея и Юниверсити-колледж. Остальные дома оборудованы кабинетами и лабораториями, канцелярии и офисы для университетских услуг, студенческие общежития и здания государственных и частных исследовательских агентств.

В рядовом в университет ежегодно вписываются студентов из 27 000, в том числе 24000 — бакалавранты, а 3000 — аспиранты. Университетская программа обучения завершается одним из 82 различных дипломов, в том числе 51 — на бакалаврском уровне. Большинство отделов предлагают учебные программы, которые завершаются магистерским или докторской званию.

Колледжи

Два из трёх первоначальный колледжа Манитобского университета действуют в его рамках и в настоящее время.

Римско-католический Колледж святого Вонифатия (фр. College universitaire de Saint-Boniface), корни которого уходят по 1818 года и в ранних дней Ред-риверского поселения, поныне пребывает единственной франкоязычной высшей школой в Манитобе. Язык преподавания — исключительно французский: колледж единственный воспитывает и подготавливает для провинции учителей, которые, заинтересованы в распространении франко-манитобской культуры на местной почве, для преподавания во франкоязычной системе школ Манитобы. Колледж находится в Виннипегском пригороде Сен-Бонифас на левобережье реки Ред-Ривер: раньше Сен-Бонифас был отдельным франкоязычным городом, который впоследствии поглотил разросшийся город Виннипег, что впрочем и не лишило его языковой и культурной автономии, которой франкофоны дорожат по сегодняшний день.

Колледж святого Иоанна (англ. St. John's College), которого корни подобно же достигают по 1820 год, предлагает студентам курсы и программы Манитобского университета, которые завершаются бакалавра гуманистических и естественных наук. В приложении колледж готовит священнослужителей для Англиканской церкви Канады. Он определяется и тем, что пребывает старейшей англоязычной высшей школой в Западной Канаде, — и тем, что по сегодняшний день поддерживает тесные связи с англиканской церковью и её церковными общинами. Раньше колледж находился в Северном Виннипеге недалеко англиканского Кафедрального храма святого Иоанна; сейчас, как другие, он расположен на кампусе.

Колледж святого Павла (англ. St. Paul's College) вошёл в состав Манитобского университета ещё в 1931 году как англоязычный римо-католическое высшее образовательное учреждение. Сначала в центре. Виннипег, этот иезуитский колледж перенесено в 1958 году в университетский городок; в 1962 году распространено и увеличено его природоведческим корпусом, а в 1972 — библиотекой и театром для изложений. По сегодняшний день является основным и самой авторитетной католической высшей школой в Манитобе, служит общественности и церкви в традициях Игнатия Лойолы: способствует личной, светском и и религиозном развитии студенчества, внося свой отдельный вклад в программы и курсы по точек зрения обеих христианской и католической наследия, и поощряет отличие в исследовательском, преподавательском и общественном планах.

Колледж святого Андрея (также Коллегия святого Андрея, англ. St. Andrew's College) — последний конфессиональный колледж, который вошел в состав Манитобского университета в 1981 году. Основана в 1946 году, официально открыта 26 ноября того же года, как православная семинария для обучения клира. Являются собственностью Украинской православной церкви Канады. Со своим переносом из района Северного Виннипега в университетский городок, в 1962 году получила статус ассоциированного, а в 1981 — аффилированного колледжа. В 1981 году при колледже основан Центр украинских канадских исследований, в котором для заинтересованного украиноканадского студенчества курсы украинского языка и украиноведения.

Кампусы Манитобского университета

Кампус «Форт-Гэри»

Главное студенческий городок, расположенный на площади 2,74 апреле км (233 га) в самой южной части Виннипега вдоль реки Ред-Ривер, носит название Кампус «Форт-Гэри» (англ. Fort Gary Campus) и состоит из которых 60 корпусов, в которых проводятся основные преподавательская и исследовательская программы университета.

Кампус «Баннатайн»

В самом центре города Виннипег и недалеко от Центральной виннипегской больницы, которая носит название «Виннипегский центр наук о здоровье» (англ. Winnipeg Health Sciences Centre), расположен Кампус «Баннатайн» (англ. Bannatyne Campus): комплекс из десяти корпусов, в которых сосредоточены медицинский, стоматологический и фармакологический факультеты и Высшая школа физической реабилитации и дентальной гигиены.

Центр им. Уильяма Норри

Самый дом вне обеими кампусам — это Центр имени Уильяма Норри (англ. William Norrie Centre) с общежитием в Северном Виннипеге, где находится Высшая школа социальной работы. Здесь учатся кандидаты на социальных работников, проживающих в том же экономически разрушенном и заброшенном ранонах, где их и сейчас, и в будущем наибольшее существует потребность.

Ссылки

• [umanitoba.ca/ Официальная веб-страница Манитобского Университета]
• [www.aucc.ca/can_uni/our_universities/manitoba_e.html Веб-страница Ассоциации канадских университетов и колледжей о Манитобский университет]

Отрывок, характеризующий Манитобский университет

– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.