Крейн, Уолтер
| Уолтер Крейн | |
| Walter Crane | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Стиль: | |
| Награды: | |
 Работы на Викискладе | |
Уолтер Крейн (англ. Walter Crane) (15 августа 1845, Ливерпуль — 14 марта 1915, Хоршем, Западный Суссекс) — английский живописец, иллюстратор и дизайнер.
Содержание
Биография
Родился 15 августа 1845 года в Ливерпуле в семье живописца и миниатюриста Томаса Крейна. Вскоре семья Крейнов перебралась в Девоншир, а в 1857 году переехала в Лондон. Первым учителем Крейна был его отец. После смерти Томаса Крейна в 1859 году Уолтер стал учеником гравёра Уильяма Джеймса Линтона. Тот оценил высокое исполнительское качество работ юноши и помог ему получить первые заказы. Участник чартистского движения, Линтон познакомил Крейна с политическим и религиозным деятелем Дж. Р.Уайзом, чьи радикальные взгляды в значительной степени повлияли на мировоззрение художника и его увлечение социалистическими идеями. Уайз первым познакомил Крейна с поэзией Шелли, которая, по словам самого художника, «сделала его бунтарём», а также с трудами Джона Рескина, в те годы активного идеолога движения прерафаэлитов.
Творческий путь
В 1862 году Крейн дебютировал на выставке в Королевской Академии своей картиной «Леди Шалотт». Вскоре он стал одним из лидеров группы молодых художников, объединённых восхищением творчеством Бёрн-Джонса и Симеона Соломона. Критики презрительно окрестили их «группой поэтов без школы грамматики», намекая на незрелость их стиля. Их работы регулярно отклонялись жюри выставок Королевской Академии, и молодые художники экспонировали свои полотна в более либеральной Галерее Дадли. В течение 1870-х годов Крейн также активно участвовал в выставках Общества акварелистов, а с 1877 года показывал свои работы в Галерее Гросвенор и в Новой Галерее.
В 1871 году художник женился и осенью того же года отправился в свадебное путешествие по Италии. По дороге в Рим он побывал в Вероне и Венеции, изучая полотна Мантеньи, Карпаччо и Беллини, а также во Флоренции, где пришёл в восхищение от картин Боттичелли «Весна» и «Рождение Венеры», представленных в Галерее Уффици, тогда ещё не на самых почётных местах. (Позднее он выразил свой восторг, написав собственное «Рождение Венеры», пожалуй, самую «итальянскую» из его картин, показанную на первой выставке в Галерее Гросвенор и купленную художником Джорджем Фредериком Уоттсом.) В Риме Крейн приступил к работе над одной из самых сложных и символичных своих работ — «Смерть Года» (1872). Картина навеяна одноимённой поэмой Шелли, написанной в 1821 году и изданной посмертно. На картине изображены аллегорические фигуры месяцев, сопровождающих катафалк с телом мёртвого года. Во главе процессии идут две фигуры — Время в образе священника, читающего поминальную молитву, и Любовь, крылатая фигура с кадилом в руке. «Смерть года» определила интерес художника к мистической символике, что сближает его искания с творчеством Эдварда Бёрн-Джонса, перед талантом которого Крейн преклонялся.
В 1871 году Крейн познакомился с Берн-Джонсом и Уильямом Моррисом. Последний также придерживался социалистических взглядов и на долгие годы стал близким другом художника, а его книга «Искусство и социализм» оказала на мировоззрение Крейна огромное влияние. Вместе с Моррисом он принял активное участие в движении за возрождение традиционных искусств и забытых ремёсел и тем самым внёс значительный вклад в развитие декоративного искусства.
Крейн выполнял рисунки для обоев, разрабатывал эскизы гобеленов, витражей и керамической плитки, занимался дизайном интерьера. В оформлении интерьера он стремился достичь гармонии целого, начиная от основных линий ансамбля и кончая простейшими бытовыми предметами, опираясь при этом на исследования в области линии и цвета.
В 1888 году художник стал одним из организаторов и первым президентом «Общества искусств и ремёсел», цель которого он видел в том, чтобы «превратить художников в ремесленников, а ремесленников — в художников». В задачи общества входила организация выставок произведений прикладного искусства с целью их популяризации. Среди членов общества были также Уильям Моррис, Эдвард Берн-Джонс, Хейвуд Самнер, Филип Уэбб, Эдвард-Онслоу Форд и другие художники.
Иллюстратор
Крейн был весьма разносторонним художником и преуспел во многих областях искусства, однако наиболее ощутимый вклад он внес в английскую книжную графику. В начале 1860-х годов художник познакомился с издателем Эдмундом Эвансом, пионером недорогой цветной печати. Вместе они начали массовое производство детских книг на дешёвой бумаге, а потому доступных даже людям с малым достатком. Изысканное художественное оформление, великолепное знание детской психологии и невысокая цена продукции тандема Эванс-Крейн вскоре сделали первого богатым, а второго широко известным. В 1870-х годах Крейн выполнил целый ряд детских книжек-тетрадок для лондонского издательства «Джордж Роутлидж и сыновья», которые ещё более упрочили его успех и сделали одним из самых популярных художников книги. Крейн выполнил более 50 богато иллюстрированных книг для детей. 
Графический стиль Крейна явился отражением его интереса к искусству Ренессанса, что проявилось в первую очередь в изображении костюмов и интерьеров. Он также испытал значительное влияние японской гравюры с её линеарностью и локальным цветовым решением, что, по мнению художника, абсолютно соответствовало особенностям детского восприятия.
Зрелые годы
В 1895 году Крейн был избран почётным членом Мюнхенской Академии. В течение многих лет художник исполнял обязанности директора Манчестерской Школы искусств; в 1897—1898 годах он также непродолжительное время возглавлял Королевский художественный колледж, однако невозможность совмещать службу и творчество вынудила его оставить этот пост. Уолтер Крейн был также литературно одарённым человеком и блестящим теоретиком искусства. Свои эстетические взгляды он изложил в работах «Задачи декоративного искусства» (1892), «Декоративная книжная иллюстрация» (1896), «Основы рисунка» (1898), «Линии и формы» (1900) и другие. В 1907 году увидела свет книга воспоминаний художника.
Политические взгляды
В политике Крейн придерживался левых взглядов. Исповедуя марксизм, художник, вместе с тем, отвергал идею достижения социализма революционным путём, считая, что смена общественных формаций должна произойти через образование и просвещение рабочих масс. Он был членом Независимой лейбористской партии, принимал активное участие в издании партийной литературы. Активная жизненная позиция удивительным образом сочеталась в нём с кротостью характера, деликатным, почти нежным отношением к близким людям, что отмечают в своих воспоминаниях многие его современники.
Смерть Крейна
В декабре 1914 году на Крейна обрушилось несчастье: его жена Мэри погибла под колесами поезда. Художник был глубоко потрясён смертью любимой женщины, с которой прожил 44 года. Не пережив утраты, он умер три месяца спустя, 14 марта 1915 года, в Хоршемской больнице.
Напишите отзыв о статье "Крейн, Уолтер"
Литература
- Мосин И. Прерафаэлизм: иллюстрированная энциклопедия. — СПб.:ООО «СЗКЭО „Кристалл“», 2006.
См. также
Ссылки
- [www.gutenberg.org/ebooks/author/7195 Книги с иллюстрациями Уолтера Крейна]
- [www.gutenberg.org/files/40250/40250-h/40250-h.htm Walter Crane. Of the Decorative Illustration of Books Old and New.]
Отрывок, характеризующий Крейн, Уолтер
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.
Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.
Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
