Уотс, Алан

Алан Уотс
Alan Watts
Дата рождения:	6 января 1915(1915-01-06)
Место рождения:	Чизлхёрст, Кент, Англия
Дата смерти:	16 ноября 1973(1973-11-16) (58 лет)
Место смерти:	Калифорния, США
Страна:	США США
Школа/традиция:	Дзэн, Пантеизм
Направление:	Восточная философия
Период:	Философия XX века
Оказавшие влияние:	Дайсэцу Тэйтаро Судзуки

Статья является частью серии статей про
Дзэн
Основные статьи Дзэн Чань Тхиен Сон
Мастера дзэн Чань в Китае Бодхидхарма Хуэйнэн Линьцзи Исюань Дзэн в Японии Эйсай Догэн Банкэй Хакуин
Школы Японские школы Риндзай Обаку Фукэ Сото-сю Китайские школы Линьцзи Цаодун Корейские школы Орден Чоге Кван Ум
Популяризаторы Судзуки Алан Уотс
Доктрины Природа Будды Йогачара Шуньята Бодхисаттва
Учение Праджняпарамита Сатори Четыре пути познания Аватамсака-сутра Сутра Лотоса Сутра помоста Сутра сердца Речения с Лазурного утёса Книга спокойствия
Практика Дзадзэн Дзадзэнкай Кессэй Коан Суйдзэн Сэссин
Близкие школы Буддизм Чистой Земли
Буддизм Махаяна Индийский буддизм Китайский буддизм Японский буддизм

Алан Уилсон Уотс (англ. Alan Watts, 6 января 1915 — 16 ноября 1973) — британский философ, писатель и лектор, известен как переводчик и популяризатор восточной философии для западной аудитории.

Написал более 25 книг и множество статей, затрагивающих темы самоидентификации, истинной природы реальности, высшего осознания, смысла жизни, концепций и изображений Бога и нематериального стремления к счастью. В своих книгах он соотносит свой опыт с научными знаниями и с западными и восточными религиями, эзотерикой и философией.

Ученик и последователь Дайсэцу Тэйтаро Судзуки.

Ранние годы

Уотс родился в 1915 году в городке Чизелхерст, Кент, Англия, на Холбрук Лэйн 3 (теперь 5) в семье со средним достатком. Его отец был представителем компании Michelin, а мать — домохозяйка. Мать происходила из семьи миссионера. В связи со скромным достатком, семья предпочла жить в сельской местности, и Алан, единственный ребёнок, вырос на природе, с детства зная наизусть названия всех растений и насекомых.

Возможно, благодаря влиянию глубоко религиозной семьи матери, зародился интерес к изучению первооснов всего на свете. Также Алан любил читать художественную литературу, особенно романтические истории про таинственный Дальний Восток.

Позже Уотс записал свои мистические видения, которые он испытал в детстве во время болезни. В то время он находился под впечатлением от восточных пейзажей и гобеленов, подаренных его матери миссионерами, вернувшимися из Китая. Те несколько китайских картин, которые Уотс увидел в Англии, по его признанию, совершенно заворожили его: «Я был эстетически очарован абсолютной чистотой, открытостью и ёмкостью китайского и японского искусства. Оно как будто парит в воздухе…». Эти художественные работы акцентировали внимание на взаимодействии природы и человека, теме, которая прошла через всю жизнь Алана.

Буддизм

По его собственному мнению, Уотс был человеком творческим, упрямым и словоохотливым. Ещё совсем маленьким его отослали учиться в школу-интернат (в которой уделялось внимание как наукам, так и физической культуре). Про такую религиозную подготовку он писал: «На всём протяжении обучения, моё религиозное воспитание было мрачным и сентиментальным…» На каникулах в подростковом возрасте Френсис Крошоу, богатый эпикуреец с большим интересом к буддизму и к экзотическим малоизвестным аспектам европейской культуры, взял Уотса в поездку по Франции. Через некоторое время Уотс почувствовал необходимость выбрать между англиканским христианством, которому его учили, и буддизмом, о котором он читал в различных библиотеках, в том числе и у Крошоу. Он выбрал буддизм и вступил в Лондонскую буддистскую общину, которая была основана теософами и управлялась адвокатом Кристмасом Хамфризом. Уотс стал секретарём организатора в 16 лет (в 1931 году). Юный Уотс постиг несколько способов медитации за эти годы.

Образование

Уотс посещал King’s School, которая была рядом с Кентерберийским кафедральным собором. Несмотря на хорошую успеваемость, особенно в схоластике, и на хорошую репутацию школы, Уотс упустил возможность поступить в Оксфорд. Экзаменаторы сочли его вступительное эссе дерзким и вызывающим разногласия.

Поэтому после окончания школы Уотс сразу отправился работать, сначала в типографию, а позже — в банк. Он проводил своё свободное время в буддистской общине, проходя обучение у «лже-гуру», именующего себя Димитрие Митриновичем (Митринович называл себя последователем Петра Демьяновича Успенского, Георгия Ивановича Гурджиева и ряда психоаналитических школ Фрейда, Юнга и Адлера). Уотс также много изучал философию, историю, психологию, психиатрию и Восточную мудрость.

Первые публикации

Лондон предоставил ему множество других возможностей для личностного роста. Через Хамфри он познакомился с выдающимися эзотерическими писателями (например, Николаем Рерихом и Сарвепалли Радхакришнаном) и яркими теософами, как Алиса Бейли. В 1936 в возрасте 21 года он посетил Всемирный конгресс Веры в Лондонском Университете, слушал доклад Дайсэцу Судзуки, а позже смог и пообщаться с уважаемым учёным школы Дзэн. В результате бесед и случайных знакомств он увлёкся, изучая доступную научную литературу, основными концепциями и терминами основных философских течений Индии и Восточной Азии. В 1936 году была издана первая книга Уотса «Дух Дзэн», которая позже была признана как переосмысление написанного Судзуки.

В 1938 году он со своей невестой покинул Англию и поселился в Америке. Он женился на Элеонор Эверетт, чья мать, Рут Фуллер Эверетт, была связана с дзэн-буддийскими кругами США. Через несколько лет Рут вышла замуж за мастера дзэн Сокэй-ан Сасаки, и этот японский джентльмен служил своего рода образцом для подражания и учителем Алану, хотя Уотс так и не стал официально учеником Сасаки.

В это время, согласно его последующим воспоминаниям, Уотс получил ещё одно мистическое переживание, произошедшее во время прогулки с женой.

Очарование Уотса дзэн-буддизмом (чань), которое началось у него ещё с 1930-х годов, развивалось, поскольку эта традиция воплощается во вплетении духовности в практику. Это проиллюстрировано в подзаголовке книги Уотса «Дух Дзэн»: «Жизненный путь, работа и искусство на Дальнем Востоке». Работа, жизнь и искусство не отодвинуты на второй план на фоне духовного.

Годы священничества

Уотс бросил официальное обучение дзэну в Нью-Йорке из-за того, что методы обучения не очень подходили ему. Он не был посвящён в буддийские монахи, но он чувствовал, что ему необходимо профессионально передавать накопленные философские знания. Он поступил в англиканскую (епископальную) школу (Seabury-Western Theological Seminary, Эванстон, Иллинойс), где обучался христианской скульптуре, теологии и истории Церкви. Он попытался сочетать современное понимание христианства, мистическое христианство и азиатскую философию. Уотс получил звание магистра теологии. Его диссертация была опубликована под названием «Созерцание духа». Уотс больше не скрывал своего недовольства традиционными религиями, считая их косными, заставляющими верующих испытывать чувство вины, притом воинственно вербующими сторонников, причём это относится и к иудаизму, и к христианству, и к индуизму и к буддизму.

Такие воззрения весьма сочетались с его новой ролью епископального священника (он стал им в 1945 году в возрасте 30 лет), пока не разразился скандал с адюльтером, в результате которого его молодая жена аннулировала их брак. Это также повлияло на уход в 1950 году Уотса с должности священника. В следующем году он познакомился с Джозефом Кэмпбеллом, со своей новой женой Джин Эрдман и с Джоном Кейджем.

Весной 1951 года Уотс переехал в Калифорнию, где он устроился работать в Калифорнийский институт интегральных исследований в Сан-Франциско. Одновременно с ним там преподавали Сабуро Хасэгава, Фредерик Спигелберг, Харидас Чаудхури, лама Токван Тада, а также другие приезжие эксперты и профессора. Хасэгава частным образом обучал Уотса японским традициям, искусству, привычкам, а также единению с природой.

Уотс также обучался китайскому письму и практике каллиграфии у Хасэгавы и у китайских студентов института. Несмотря на то, что основным интересом его был чань-буддизм, который зародился в Китае, его исследовательские изыскания включали веданту, «новую физику», кибернетику, семантику, философию процессов, естествознание, и антропологию сексуальности.

Зрелые годы

В середине 1950-х, побыв несколько лет главой института, Уотс оставил преподавательскую деятельность. С 1953 года он вёл еженедельную передачу на радиостанции Pacifica в Беркли до самой своей смерти в 1973. Поскольку радиостанция была некоммерческой, Уотс за это не получал денег, но зато он собирал большую аудиторию среди жителей области залива Сан-Франциско. Эти передачи впоследствии вещались дополнительными станциями Pacifica в других регионах и транслировались многократно даже после его смерти. Оригиналы записей сейчас хранятся в архиве радио Pacifica (Pacifica Radio Archives) на базе KPFK в Лос-Анджелесе и в архиве Университета электроники, основанного его сыном Марком Уотсом ([www.alanwatts.org/ alanwatts.org]).

В 1957 году, когда Уотсу было 42, была опубликована его самая известная книга «Путь Дзэн», излагающая историю и философские разъяснения дзэнских учений. Помимо описания образа жизни и философии Дзэн в Индии и Китае, Уотс представил идеи общей семантики (основываясь на сочинения Альфреда Коржибски и ранние работы Норберта Винера, которые незадолго до этого были опубликованы). Уотс отметил сходство принципов кибернетики с практикой Дзэн. Книга хорошо продавалась, быстро стала современной классикой и помогала популяризации его лекций.

Примерно в это время Уотс с отцом немного поездил по Европе и встретился там с известным психиатром Карлом Юнгом. В современной психиатрии Уотс больше склонялся к теориям Юнга и Маслоу, чем к Фрейда.

Эксперименты

После возвращения в США, Уотс начал экспериментировать с приёмом психоделиков. Первый опыт — употребление мескалина, который ему дал доктор Оскар Джанигер. Уотс принимал ЛСД несколько раз с разными исследовательскими группами под руководством доктора Кита Дитмана, доктора Стерлинга Буннела и доктора Майкла Агрона. Также он пробовал марихуану, отметив её как полезное и интересное психоактивное вещество, которое даёт иллюзию замедления времени. В книгах Уотса, написанных в 60-х годах, чувствуется влияние подобных химических экспериментов на точку зрения писателя. Позже он комментировал употребление наркотических веществ: «Когда ты получил сообщение, не забудь повесить трубку».

После этого Уотс какое-то время предпочитал писать на языке современной науки и психологии (хороший пример — «Психотерапия на Востоке и Западе»), проводя параллели между мистическими экспериментами и теориями материальной вселенной, предложенными физиками XX века. Позже он увязывал мистические опыты с экологией, обычно ставя акцент на том, что было ближе конкретной аудитории.

Отзывы о работах и критика

Исследования и работа Уотса позволили ему познакомиться со многими известными учёными, художниками и учителями из Движения за человеческий потенциал. Его друг поэт Гери Снайдер взрастил в Уотсе интерес к зарождающемуся энвайронментализму, которому он дал философское обоснование. Также он случайно познакомился с Робертом Антоном Уилсоном, который предвещал Уотсу будущее «Путеводной звезды» во вступительном слове к своей книге «Космический триггер».

Уотс обычно не задерживался надолго в каком-либо институте, но несколько лет являлся научным сотрудником Гарвардского университета. Также он давал лекции для студентов многих колледжей и университетов. Благодаря многочисленным лекциям и книгам Уотс широко повлиял на американскую интеллигенцию 1950-70-х годов, хотя и не был признан научным сообществом. На вопрос об этом от студентов во время беседы в Санта-Крус в 1970, Уотс ответил, что он не академический философ, а скорее представитель «эстрадной философии».

Такие буддийские авторитеты, как Роси Филип Капло, Джон Дайдо Лури и Д. Т. Судзуки, критиковали работы Уотса за якобы неверное толкование ключевых представлений дзэн-буддизма. Капло писал, что Уотс отбросил дзадзэн, руководствуясь только половиной коана. В отношении упомянутого коана Роберт Эйткен сказал, ссылаясь на слова Д. Т. Судзуки: «Как это ни печально, мистер Уотс не понял эту историю». В переводе книги Догэна «Сокровищница глаза истинной дхармы» Лури также упоминает это и продолжает развивает тему предположением о том, что Дзэн по своей сути есть дзадзэн, и его невозможно понять без практики.

Однако у Уотса были и единомышленники в дзэнском обществе — к примеру, Сюнрю Судзуки, основатель центра дзэн в Сан-Франциско. Дэвид Чадвик рассказывал в написанной им биографии Сюнрю Судзуки, что когда один ученик сказал про Уотса: «мы считали его мудрецом, но затем открылась его истинная сущность», — Судзуки вспыхнул: «Вы ничего не понимаете об Алане Уотсе! Вы должны тщательно изучить то, что он сделал. Он великий бодхисаттва».

Кандидат философских наук И. П. Игнатьев, ставя авторитетность интерпретаций Уотса на такой же высокий уровень, на котором, по его мнению, находятся работы Д. Т. Судзуки, отмечал, что Алан Уотс является «пожалуй, наиболее объективным и не подверженным конъюнктуре интерпретатором дзэна».

Е. Г. Балагушкин отмечал, что Уотс «явился вторым по значению пропагандистом дзена на Западе» и вместе со своим учителем Д. Т. Судзуки оказал «непосредственное влияние на духовных вождей битников — видных представителей калифорнийской литературной богемы: Г. Снайдера, А. Гинсберга, Ж. Керуака»

Прикладная эстетика

Уотс часто писал или упоминал о группе соседей в Друид Хайтс (недалеко от Милл Вэлли, Калифорния), которые занимались архитектурой, садоводством и плотничеством сами, чтобы создать себе условия комфортной жизни. Эти соседи занимались всем этим самостоятельно, делая то, к чему у них были способности, поскольку жили они, что называется «в совместной богемной нищете». Друид Хайтс был основан писательницей Эльзой Гидлоу.

Руководствуясь своей идеей, Уотс пытался уменьшить отчуждённость, сопутствующую человеческому бытию, которой были поражены современные жители Запада, и (как его приятель, британский эмигрант Олдос Хаксли) уменьшить болезненность, которая стала неожиданным побочным продуктом отчуждённости от естественной природы. Он чувствовал, что такое учение может улучшить мир хотя бы в небольшой степени. Также он чётко сформулировал возможность увеличения значения эстетики (к примеру, улучшение архитектуры, увеличение количества предметов искусства, улучшение культуры питания) в жизни американцев. В своей автобиографии он написал: «…обновление культуры происходит, когда смешиваются очень разные культуры».

В своём последнем романе «Остров» (1962 г.) Олдос Хаксли пишет, что религиозная практика майтхуна чем-то похожа на то, что Римско-католическая церковь называет «coitus reservatus». Несколькими годами ранее Алан Уотс обсуждал эту тему в своей книге «Природа, мужчина и женщина». Он считал, что эта практика была известна ранним христианам и была засекречена церковью.

Поздние годы

В своих сочинениях 50-х годов он признавался в восхищении практичности, проявленной в истории распространения учения Чань (Дзэн) на Дальнем Востоке. Учение привлекало фермеров, архитекторов, строителей, народных целителей и чиновников в ряды монахов, которые жили в монастырях поколениями.

В своих поздних работах Уотс называл себя «дзэннистом». Уотс интересовался воспитанием детей, искусством, кулинарией, образованием, правом, архитектурой, сексуальностью, развитием технологий и их отрицательным воздействием. В профессиональной деятельности, Уотс пытался доказать ничтожность института брака и жизненных ценностей американского общества в своих классических комментариях к любовным отношениям в «Удивительном безумии» и концепцию единения с окружающей средой в «Философии природы».

В своих социальных работах он настаивает на необходимости международного мира, толерантности и понимания среди различных культур. Также он пришёл к необходимости быстрого осознания растущих экологических проблем, к примеру, в начале 1960-х он написал: «Может ли расплавление или сжигание реально избавить от этих вечно растущих гор мусора — особенно когда вещи, которые мы создаём, всё больше кажутся мусором, даже ещё до того, как их выкинули?». Этой же проблеме была посвящена телевизионная программа, пилотный выпуск которой телекомпания NET сняла в 1971 году в его горном убежище. Уотс отметил в этой передаче, что единственная модель понимания проблемы была бы полностью неадекватна, поскольку мир состоит из множества точек зрения.

Политические убеждения

В своих записях Уотс упоминает уход своих политических взглядов от республиканского консерватизма в сторону либерализации. Потеряв доверие к обеим, левой и правой, признанным политическим сторонам, Уотс вдохновился трудами китайского мудреца Чжуан-цзы. Во многом ему не нравилась традиционная концепция «прогресса». Он предпочитал дружеские, полуизолированные сельские общины, а также считал необходимым более толерантное отношение к городским неблагополучным кварталам, социально необустроенным людям и эксцентричным художникам. Уотс порицал наступление городского образа жизни на сельскую местность.

В одном из своих лекционных туров по университетам США, который он назвал «Конец упадка человечества», Уотс иллюстрировал любовь к природе и гуманность, говоря о различных стадиях человеческого взросления (включая подростковый возраст) и осуждая чрезмерный цинизм и соперничество, при этом восхваляя разумную созидательность, архитектуру и еду.

Духовная и социальная идентификация

Уотс чувствовал, что когда речь заходит о глубоком духовном самоосознании индивида, общепринятая мораль отступает на второй план. В своих работах Уотс всё чаще затрагивал тему этики применительно к отношениям между человечеством и естественной природой, а также между правительством и гражданами. Особо подчёркивал расовое и культурное многообразие социальной среды.

Он часто говорил, что хотел бы выступить в качестве моста между древним и современным, между Востоком и Западом, между цивилизацией и природой.

Уотс не раз организовывал туры по буддистским храмам Японии для американцев. Также он занимался тайцзицюань со своим коллегой «Алом» Хуан Чжунляном.

Мировоззрение

В нескольких его последних публикациях, особенно в «За гранью теологии» и «Книга о табу на знание о том кто ты есть», Уотс описывает мировоззрение, основанное на смеси индуизма, китайской философии, пантеизма и современной науки. Он заявляет, что вселенная представляет собой единый организм, играющий сам с собой в прятки (лила), скрывающийся от себя (майя), становясь всеми живыми и неживыми существами во вселенной, забывающими о том, кто они есть на самом деле; и конечная цель — понять, что мы есть прячущееся ОНО. В таком взгляде на существование, Уотс утверждает, что наше понимание себя как «эго в мешке из кожи» — это миф; сущности, которые мы называем отдельными вещами, являются неотъемлемыми частями целого.

Распространение в Интернете

После создания сыном Алана Марком Уотсом сайта alanwattspodcasts.com и успеха интернет-роликов, созданных фанатами, многие аудиозаписи Алана Уотса были переделаны в видеоролики.

Мэтт Стоун и Трей Паркер — создатели анимационного сериала «Южный парк» — поспособствовали разрастающейся популярности, создав видео трибьют, анимировав несколько его лекций. Это породило культуру анимированных видеолекций, которых в интернете сейчас можно найти порядка сотен.

Личная жизнь

Алан Уотс был трижды женат и успел завести семерых детей: пять дочерей и двоих сыновей. Его старший сын, Марк Уотс, сейчас курирует работы своего отца.

Уотс встретил Элеонор Эверетт в 1936 году, когда её мать, Рут Фуллер Эверетт, привезла её в Лондон обучаться игре на пианино. Они встретились в буддистской общине, где обручились через год и поженились в апреле 1938. Дочь Джоанна родилась в ноябре 1938, Анна — в 1943. Их брак распался через 11 лет, но Уотс продолжал общаться со своей бывшей тёщей.

Уотс жил со своей женой Мэри Джейн в Саусалито, Калифорния, в 60-х годах. Позже он временами жил на лодке возле Саусалито, а временами — в уединённой хижине на горе Тамалпаис. Обременённый социальными и финансовыми обязательствами, он постоянно боролся с алкогольной зависимостью, которая, вероятнее всего, сократила продолжительность его жизни.

В октябре 1973 он вернулся из изнуряющего лекционного тура по Европе. Он умер от остановки сердца во сне в своём доме на горе Тамалпаис в возрасте 58 лет.

Библиография

• 1936 Дух Дзэн
• 1940 Значение счастья
• 1944 Мистическая теология св. Дионисия (перевод с греческого псевдо-Дионисия)
• 1948 Созерцание духа: изучение необходимости в мистической религии
• 1950 Сверхличность
• 1951 Мудрость ненадёжного
• 1953 Миф и ритуал в христианстве
• 1957 [ki-moscow.narod.ru/litra/dzen_uots.htm Путь Дзэн]
• 1958 Природа, мужчина и женщина
• 1959 Бунтарский дзэн, «авторитарный дзэн» и просто дзэн
• 1960 «Это оно» и другие сочинения про дзэн и духовные практики
• 1961 Психотерапия на Востоке и Западе
• 1962 Космическая радость просветления
• 1963 Две руки Всевышнего
• 1964 За пределами теологии
• 1966 Книга о табу на знание о том, кто ты есть
• 1967 Нонсенс
• 1970 Имеет ли это значение?
• 1971 Эротическая духовность
• 1972 Искусство созерцания
• 1972 На моём пути — автобиография
• 1973 Туманное неизведанное: горный дневник

Посмертные публикации

• 1974 Сущность Алана Уотса
• 1975 Дао: Течение, в соавторстве с Алом Хуан Чжунляном
• 1976 Основы Алана Уотса
• 1978 Необработанная древесина, неотбеленный шелк: тайна жизни
• 1979 Ом: продуктивная медитация
• 1982 Игра в жизнь
• 1983 Путь к освобождению: эссе и лекции о трансформации эго
• 1985 Прочь из западни
• 1986 Алмазная паутина
• 1987 Ранние записи Алана Уотса
• 1990 Современная мистика: новая коллекция ранних записей
• 1994 Беседы о Дзэн
• 1995 Стать кем ты есть
• 1995 Буддизм: не религиозная религия
• 1995 Философия Азии
• 1995 Дао философии
• 1996 Миф и религия
• 1997 Даосизм: ненайденный путь
• 1997 Дзэн и движение битников
• 1998 Культура и контркультура
• 2000 Что такое дзэн?
• 2000 Что такое дао?
• 2000 Остановить ум: введение в медитацию
• 2000 Восточная мудрость

Другие работы

«Истинная ложь: Биография Алана Уотса» Моника Фэрлонг, 1986 год

Академическое признание

Высшая школа Сэйбрука при Университете Сэйбрука предлагает единственный в США курс Алана Уотса, и, возможно, единственный в мире. Также в Сэйбруке есть единственная в мире должность уотсоведа, занимаемая всемирно известным психологом Стэнли Криппнером.

Литература

• Балагушкин Е. Г. Критика современных нетрадиционных религий (истоки, сущность, влияние на молодёжь Запада). — М.: Изд-во МГУ, 1986. — 286 с. — 12 300 экз.
• Игнатьев И. П. 2. Как стать буддой // Как стать буддой. — Л.: Лениздат, 1990. — 104 с. — ISBN 5-289-00567-6.

Ссылки

[ariom.ru/wiki/AlanUots Энциклопедия современной эзотерики: Алан Уотс]

Отрывок, характеризующий Уотс, Алан

Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.