Упит, Андрей

Андрей Упит
латыш. Andrejs Upīts
Имя при рождении:	Андрей Мартынович Упит
Место рождения:	Ремерсхоф,Лифляндская губерния, Российская империя ныне Скриверский край Латвия
Род деятельности:	прозаик, драматург, поэт, литературный критик
Годы творчества:	1899—1970
Язык произведений:	латышский
Премии:
Награды:

Андре́й Марты́нович У́пит (латыш. Andrejs Upīts; (1877—1970) — известный латышский советский писатель-романист, поэт, драматург, сатирик и критик, государственный деятель. народный писатель Латвийской ССР. Герой Социалистического Труда (1967). Лауреат Сталинской премии второй степени (1946). Член РСДРП(б) с 1917 года.

Его именем названа улица в городе Кирове. В СССР имя было присвоено Государственному академическому театру драмы Латвийской ССР.

Биография

А. М. Упит родился 22 ноября (4 декабря) 1877 года в посёлке Скривери (ныне центр Скриверского края Латвии).

Творческая деятельность писателя началась в 1899 году. Упит являлся одним из крупнейших представителей реалистического направления в латышской литературе его времени. Писатель большого общественного значения и социальной насыщенности, Упит в своих романах, новеллах, рассказах и драмах беспощадно раскрывал эксплуататорскую сущность буржуазии, а также её ограниченность и пошлость. На протяжении всей своей литературной и общественной деятельности Упит был всегда тесно связан с революционной демократией латышского народа; его симпатии всегда на стороне угнетённых тружеников и обездоленных.

В начале XX века Упит начал работать над большой трилогией романов «Робежники» — наиболее значительным своим произведением. В этой своей трилогии Упит задался целью показать, как под влиянием капиталистического развития и социалистического движения расслаивается патриархальная крестьянская семья. Уже в первой части трилогии — «Новые источники» („Jauni avoti“) — Упит показал себя художником, совершенно зрелым, больших творческих возможностей. Вторая часть — „Zīda tīklā“ («В шелковой сети») — даёт широкую картину расслоения латышского общества и борьбы мелкобуржуазно-интеллигентских и пролетарских тенденций. Третья часть — „Ziemeļu vējš“ (Северный ветер), относящаяся к периоду после революции 1905 года, показывает спад революционного движения и борьбу с реакцией после 1905 года. Последующий цикл романов: «Возвращение Яна Робежника» (1932), «Смерть Яна Робежника» (1933), «Мартин Робежник» и «Новый фронт», написанный после значительного промежутка времени, является непосредственным продолжением трилогии. Совместно с романом «Старые тени», который самим автором назван как вводный роман к циклу, весь цикл состоит из 8 романов и остаётся непревзойдённым в латышской литературе. Он создан большим художником-реалистом, художником-мыслителем, тонко понимающим как отображаемые им общественные процессы, так и психологию создаваемых им героев. Уже своей трилогией Упит стал в первых рядах латышской литературы как писатель реалист-общественник.

На протяжении 40-летней творческой деятельности Упит написал ряд значительных романов, из которых „Pērkonu pievārtē“ («Под громами») и „Zem dzelžaina papēža“ («Под железной пятой») имеют особое значение; они посвящены эпохе после империалистической войны; здесь получили своё отображение беженство, разорение латышского крестьянства во время империалистической войны и германской оккупации в Латвии. Упитом также написано много пьес. Одна из лучших — «Мирабо». Большинство его романов переиздано в Советском Союзе. Также ряд романов («Северный ветер», «Под громами» и др.) и пьеса «Мирабо» переведены на русский язык. Особое место занимает серия сатирических рассказов, посвящённых современной буржуазной Латвии, где писатель очень тонко и очень остро высмеивает правящую верхушку господствующего класса. Упит принадлежит также ряд критических статей и двухтомник «История латышской литературы», в которой многие явления латышской литературы Упит пытался осмыслить с позиций марксизма. Дилогия «Земля зелёная» (1945) о жизни латышской деревни во 2-й половине XIX века и «Просвет в тучах» (1951) о первых шагах рабочего движения.

Упит переводил произведения А. С. Грибоедова, Н. В. Гоголя, М. Горького, А. Н. Толстого, У. Шекспира, Г. Гейне, Б. Шоу, Г. Флобера, Г. Манна и других.

Общественная деятельность Упита в советское время была интенсивной и разносторонней: заместитель председателя (1940—1951) и член (с 1951) Президиума ВС Латвийской ССР; председатель правления СП Латвии (1941—1954).

А. М. Упит умер 17 ноября 1970 года в Риге.

Награды и премии

• Сталинская премия второй степени (1946) — за роман «Земля зелёная» (1945)
• Государственная премия Латвийской ССР (1957)
• Герой Социалистического Труда (23.02.1967)
• пять орденов Ленина (31.05.1946; 20.07.1950; 04.12.1957; 01.10.1965; 23.02.1967)
• четыре ордена Трудового Красного Знамени (23.04.1943; 17.12.1947; 04.12.1952; 03.01.1956)
• медали
• народный писатель Латвийской ССР (1943)

Экранизации и фильмы по мотивам произведений

• 1956 — Причины и следствия (режиссёры Варис Круминьш и Марис Рудзитис, по одноимённому роману).
• 1969 — У богатой госпожи (режиссёр Леонид Лейманис, по роману «Улыбающийся лист»).
• 1981 — На грани веков (режиссёр Гунар Пиесис, по мотивам романов «Под господской плетью» и «Первая ночь»).
• 1987 — Если мы всё это перенесём (режиссёр Роланд Калныньш, по мотивам трилогии «Робежниеки»).

Литература

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=13540 Упит, Андрей]. Сайт «Герои Страны».

• Kopoti raksti, sēj. 1-22, Riga, 1946-54; в рус. пер. — Собр. соч. [Вступ. ст. К. Краулиня], т. 1—12, М., 1956—59.
• Калве М., Андрей Упит, Рига, 1957.
• Зелинский К., Реализм Андрея Упита, в его кн.: Октябрь и национальные литературы, М., 1967.
• Krauliņš К., Andrejs Upīts, dzīve un darbs, Rīga, 1963.

Примечания

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

Отрывок, характеризующий Упит, Андрей

Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.