Упосатха

Упосатха — церемония покаяния буддийских монахов, проводится в 1, 8, 14, 28-й день лунного месяца. Используется как в тхераваде, так и во всех школах махаяны. Монах-чтец читает Патимокху (санскр.: пратимокша), канонический текст, находящийся в буддийском каноне — в Суттавибханге (первой части Виная питаки — «корзине дисциплинарного кодекса»), перечисляющий прегрешения. Имеющий то или иное прегрешение монах выходит и раскаивается. Миряне на церемонию не допускаются. Церемония известна со времён Будды и порядок её проведения зафиксирован в палийском каноне. Грехи делятся на требующие исключения из общины и не требующие.

Нарушения кодекса винайи делятся на несколько категорий.

Составлялся он по принципу прецедента. То есть когда происходил «какой-то случай», который впоследствии был квалифицирован как недопустимый, Будда, как правило, произносил проповедь, и правило было включено в винайю \кодекс моральных норм\. В качествем примера можно привести случай, когда один монах не мог перенести воздержание, и бросился со скалы, желая покончить собой. Он упал на какого-то человека и убил его. Будда отметил, что самоубийство недопустимо. Это стало заповедью: недопустимость самоубийства в буддизме. (См. А. Парибок в Послесловии к Милиндапаньхе, с .432)

Примыкающая к канону на пали книга Милиндапаньха зафиксировала объяснение, которое давали ранние буддисты, почему винайя дана «по принципу прецедента», а не вся сразу. Царь Менандр (пали: Милинда) спросил у буддийского архата Нагасены, неужели Всеведущий Будда не был всеведущим — и не мог сразу дать бхиккху(монахам) все правила винайи. Нагасена ответил ему, что если бы все 227 правил были даны «в один присест», они бы показались монахам очень многочисленными и тяжёлыми (см.: цит. соч. с. 385)

Литература

1.Канаева Н. А.. Пратимокша \\ Словарь буддизма. М.1995

2.Торчинов Е. А.. Введение в буддологию М.1999

3. ДАЛАЙ ЛАМА. Буддизм в Тибете. М.1997

4.Виная питака. Суттавибханга.

5.Милиндапаньха. Пер. А. Парибка. Издательство «Наука». М.1989

Отрывок, характеризующий Упосатха

На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.