Урбанчик, Станислав

Станислав Урбанчик
Stanisław Urbańczyk
Место рождения:	Квачала, Польская губерния, Российская империя
Научная сфера:	лингвистика
Место работы:	Ягеллонский университет, Торуньский университет, Познаньский университет, Институт польского языка Польской академии наук
Альма-матер:	Ягеллонский университет
Награды и премии:

Стани́слав Урба́нчик (польск. Stanisław Urbańczyk; 27 июля 1909, Квачала, Польша — 23 октября 2001) — польский лингвист, профессор Ягеллонского, Торуньского и Познаньского университетов, член Польской академии наук. Известен работами в области истории и диалектологии польского языка.

Биография

С. Урбанчик родился в 1909 году в селе Квачала, расположенном недалеко от Кракова. В 1929 году он поступил в Ягеллонский университет (в Кракове), в котором учился на факультете полонистики до 1934 года, в 1937/1938 учебном году работал ассистентом на кафедре польского языка, преподавал польскую фонетику и описательную грамматику, одним из его студентов в это время был Кароль Войтыла. В 1939 году С. Урбанчик получил учёную степень доктора, в этом же году, в период начала немецкой оккупации Польши, он был арестован вместе с группой учёных Кракова, и находился в заключении в концлагерях Заксенхаузен и Дахау. После войны в 1945 году вернулся на работу в Ягеллонский университет, где прошёл процедуру хабилитации.

В 1946—1948 гг. С. Урбанчик был доцентом Торуньского университета, с 1947 года доцентом, а в 1950—1956 гг. деканом факультета филологии и гуманитарных наук Познаньского университета (с 1955 года — университета Адама Мицкевича). В 1956 году С. Урбанчик вернулся в Ягеллонский университет, получив должность профессора. В 1953 году стал членом Польской академии наук, исполнял обязанности заместителя директора института литературы. При активном участии С. Урбанчика в Кракове был открыт Институт польского языка Польской академии наук, в котором С. Урбанчик занимал должность директора до 1979 года, после чего вышел на пенсию.

В 1989 году С. Урбанчик был избран членом возрождённой Польской академии знаний, в которой стал руководить филологическим отделением. Он принимал участие в работе комитетов академии наук — комитета языкознания (возглавлял его в 1985—1986 гг.) и комитета славистики, также был членом комиссии языкознания и славистики отделения Польской академии наук в Кракове. Помимо этого С. Урбанчик принимал участие в работе многих научных обществ и учреждений, включая Общество друзей польского языка, Научное общество в Торуни, Познаньское научное общество, Западный институт в Познани, Силезский институт в Ополе.

С. Урбанчик был избран почётным доктором университетов в Зальцбурге (1972), Оломоуце (1991), Познани, Эрлангене. Он был награждён Рыцарским и Командорским Крестами ордена Возрождения Польши и орденом «Знамя Труда» II степени, а также золотой медалью Йозефа Добровского Чехословацкой академии наук. Умер 23 октября 2001 года в возрасте 92 лет (через месяц после участия в открытии учебного года в Ягеллонском университете), похоронен в Кракове на Раковицком кладбище.

Научная деятельность

В сферу научной деятельности С. Урбанчика входили: изучение истории и диалектологии польского языка (в работе «Zarys dialektologii polskiej» он опубликовал свой вариант диалектологической карты говоров польского языка), изучение древней истории и мифологии славян, работы в области славянского языкознания (в 1976—1991 гг. возглавлял Международную комиссию по изучению грамматического строя славянских языков, а также находился в составе Международной комиссии Общеславянского лингвистического атласа при Международном комитете славистов). Сразу после второй мировой войны С. Урбанчик участвовал в работе комиссии по названиям географических мест и объектов. В 1953—1978 гг. он возглавлял работы по составлению словаря древнепольского языка, под его редакцией были опубликованы первые десять томов словаря. Подготовил к изданию памятник древнепольской письменности «Библию королевы Софьи» («Biblia Królowej Zofii»), написав к нему предисловие и комментарии (1961—1971). Долгое время являлся редактором журналов «Polonica» и «Język Polski». Участвовал в работе над «Польским биографическим словарём», был редактором «Энциклопедии польского языка» («Encyklopedia języka polskiego»).

Публикации

Некоторые из научных работ и публикаций С. Урбанчика:

1. Urbańczyk S. Biblia królowej Zofii a staroczeskie przekłady Pisma św. — Kraków, 1946.
2. Urbańczyk S. Religia pogańskich Słowian. — Kraków, 1947.
3. Urbańczyk S. Zarys dialektologii polskiej. — wyd. 2 zmienione i rozszerzone. — Warszawa, 1962.
4. Urbańczyk S. Polszczyzna piękna i poprawna. — Wrocław: Zakład Narodowy im. Ossolińskich, 1963.
5. Urbańczyk S. Słowniki, ich rodzaje i użyteczność. — Wrocław: Zakład Narodowy im. Ossolińskich, 1963.
6. Klemensiewicz Z., Lerh-Spławiński T., Urbańczyk S. Gramatyka historyczna języka polskiego. — Warszawa, 1964.
7. Urbańczyk S. Zapiski gwarowe z dwóch wsi Śląska Opolskiego // Rozprawy Komisji Językowej Wrocławskiego Towarzystwa Naukowego, VI. — Warszawa, 1966.
8. Урбанчик С. Замечания о семантике в Общеславянском лингвистическом атласе (Краков) // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования. Выпуск 2 / Отв. ред. Р. И. Аванесов. — М.: Наука, 1968.
9. Urbańczyk S. Uniwersytet za kolczastym drutem. — Kraków: Wyd-wo Literackie, 1975.
10. Encyklopedia wiedzy o języku polskim / pod redakcją S. Urbańczyka. — Wrocław, 1978.
11. Urbańczyk S. Słownictwo staropolskie a wyższa kultura // Prace z dziejów języka polskiego. — Wrocław-Warszawa-Kraków-Gdańsk: Zakład Narodowy im. Ossolińskich, 1979.
12. Urbańczyk S. Periodyzacja dziejów polskiego języka literackiego // Prace z dziejów języka polskiego. — Wrocław-Warszawa-Kraków-Gdańsk: Zakład Narodowy im. Ossolińskich, 1979.
13. Gramatyka współczesnego języka polskiego / pod redakcją S. Urbańczyka. — Warszawa: PWN, 1984.
14. Urbańczyk S. Dawni Słowianie — wiara i kult. — Warszawa: Ossolineum, 1991.
15. Encyklopedia języka polskiego / pod redakcją S. Urbańczyka i M. Kucały. — wyd. 3. — Warszawa: Ossolineum, 1999. — ISBN 83-04-02994-4.

Литература

Kto jest kim w Polsce. Informator biograficzny. — Edycja 3. — Warszawa: Interpress, 1993.

Отрывок, характеризующий Урбанчик, Станислав

Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!