Урсус
| Урсус | |
| Варшава | |
|---|---|
| Первое упоминание: |
1977 (вхождение в Варшаву) |
| Прежний статус: |
Дзельница (район) |
| Площадь: |
9,35 км² |
| Население: |
50 355 чел. |
| Глава: |
Веслав Кшемень (бурмистр) |
|
| |
| www.ursus.warszawa.pl | |
Урсус (польск. Ursus) – дзельница (район) Варшавы, которая в 1952–1977 была отдельным городом, а до 1954 известна под названием Чеховице (Czechowice).
По данным GUS (главного статистического управления) на 31.12.2009, дзельница имеет площадь 9,35 км2 и население 50 355 жителей [1]
Административные границы
Урсус граничит:
- на западе – с Западно-Варшавским повятом
- на севере – с дзельницами Бемово и Влохи
- на востоке – с дзельницей Влохи
- на юге – с Прушковским повятом
Районы
Согласно Городской системе информации (Miejski System Informacji), Урсус делится на районы:
- Голомбки (Gołąbki)
- Шамоты (Szamoty)
- Недзвядек (Niedźwiadek)
- Чеховице (Czechowice)
- Скороше (Skorosze)
История
На территории современного Урсуса с XIV века существовали три деревни: Чеховице, Скороше и Шамоты, позднее появились Голомбки. И только XX век дал толчок развитию этих населенных пунктов. Когда в 1916 соседний Прушкув был преобразован из сельской общины в город, управление гмины разместилось в Скороше. Первым войтом стал местный уроженец Владислав Хасс (Władysław Hass). Он был потомком супругов Хассов (Юзефа и Кристины), которые в середине XIX в. приобрели эти земли у тогдашнего главы Варшавы Фёдора Ланжерона.
В 1923 на территории Шамот была возведена новая фабрика машиностроительного предприятия «Урсус». Соседство такого производства превратило Чеховице в фабричный поселок. Несмотря на то, что кризис 30-х годов притормозил развитие местности, население деревни в 1939 составляло около 7 тыс. жителей. На её территории располагалась начальная школа, отделение полиции и железнодорожная станция.
В 1939–1945 немцы приспособили фабрику для производства вооружения. Тут же нелегально производились зажигалки, называемые «саботажовками» (sabotażówki), доход с их продажи шел на поддержание польского подполья. В 1945 в процессе отступления с территории Чеховиц немецкие войска пытались вывезти оборудование, но это им не удалось из-за акции польских партизан.
Годы войны – это также время антинемецкого подполья. На территории Чеховиц действовала 10-я рота «Кордиан» (Kordian), составляющая часть 3-го батальона VI района Армии Крайовой «Хеленув» (Helenów). Отсюда же происходит также часть батальона «Мётла» (Miotła), который вместе с группой «Радослав» (Radosław) принимал участие в Варшавском восстании. Восстала также рота 7 полка «Гарлух-Мадагаскар» (Garłuch-Madagaskar). В здании на ул. Героев Варшавы (Bohaterów Warszawy) 31 в период с августа 1944 до января 1945 размещался повстанческий госпиталь «Кордиан», относящийся к VI району Армии Крайовой, о чем напоминает соответствующая мемориальная доска.
После войны, в 1945, на заводе была начато освоение производства сельскохозяйственного тягача на базе немецкого «Ланц-Бульдог» (Lanz-Buldog). С 1947 местность снова начала развиваться благодаря выпуску этого тягача.
1 июля 1952 Чеховице, Скороше, Шамоты, Голомбки и Грабково были объединены в единый город Чеховице, который в 1954 сменил название на Урсус, чтобы не было совпадения с одноименным городом на севере Польши (современный Чеховице-Дзедзице).
Урсус быстро развивался, в основном – благодаря фабрике. В 1968–1978 здесь был построен большой поселок Недзвядек (Niedźwiadek), состоящий главным образом из высоких корпусов. 1 августа 1977 Урсус был присоединен к Варшаве и стал частью дзельницы Охота. При этом в дзельнице сменилось множество названий улиц, совпадавших с варшавскими.
1 января 1993 из части Охоты была выделена новая дзельница Урсус. В результате административной реформы Варшавы, совершенной на основании нового устава с 25 марта 1994, город стал коммунальным объединением 11-ти гмин, в состав которого в числе прочих входила гмина Варшава-Урсус. После этого, на основании положения от 15 марта 2002 о устройстве Варшавы, столица Польши стало гминой со статусом города на правах павята, а Урсус – одной из 18 дзельниц.
25 июня 1976 на механическом заводе «Урсус» начались забастовки против повышения цен на продовольствие. На несколько часов протестующие заблокировали железнодорожные линии, пока их жестоко не подавила милиция. После этого произошли судебные процессы, в результате которых организаторы получили суровые приговоры. Во время протестов были остановлены поезда, следующие через Урсус, и даже попробовали разобрать пути.
Туманным утром 20 августа 1990 в Урсусе произошла железнодорожная катастрофа, результат – 16 погибших, 43 раненых.
XXI век
Урсус – одна из наименьших по площади дзельниц Варшавы, но плотность её населения (5030 чел./км2) – намного выше, чем в среднем для Варшавы (3219 чел./км2).
Урсус имеет самый низкий показатель преступности в Варшаве: как в категориях «мелких» преступлений, таких как угон автомобилей, так и в категории тяжких преступлений – разбоев и убийств.
В Урсусе расположены 2 парка: Чеховицкий и Ахера; последний назван по имени бывшего землевладельца Франциска Адольфа Ахера, на чьих бывших землях сейчас и расположился этот парк.
С сентября 2002 в доме № 6 на пл. Июня 1976 г. (Czerwca 1976 r.) начал функционировать центр промтоварных магазинов Factory.
12 сентября 2008 дзельница подписала договор о взаимопомощи с Шевченковским районом Киева.
Напишите отзыв о статье "Урсус"
Примечания
- ↑ [web.archive.org/web/20110806110025/www.stat.gov.pl/cps/rde/xbcr/gus/PUBL_L_powierzchnia_ludnosc_teryt_2010.pdf POWIERZCHNIA I LUDNOŚĆ W PRZEKROJU TERYTORIALNYM W 2010 R.] (польск.), s. 22, 2010-11-15
Ссылки
Отрывок, характеризующий Урсус
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
