Уртадо де Мендоса, Гарсия

Гарсия Уртадо де Мендоса García Hurtado de Mendoza<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Губернатор Чили
1557 — 1561
Предшественник:	Франсиско де Агирре
Преемник:	Франсиско де Вильягрa
Вице-король Перу
8 января 1590 — 24 июля 1596
Предшественник:	Фернандо Торрес де Португаль
Преемник:	Луис де Веласко-и-Кастилья
Вероисповедание:	католицизм
Рождение:	21 июля 1535(1535-07-21) Куэнка, Испания
Смерть:	19 мая 1609(1609-05-19) (73 года) Мадрид, Испания
Профессия:	военный

Гарси́я Уртáдо де Мендо́са, 3-й маркиз Каньéте (исп. García Hurtado de Mendoza y Manrique, tercer Marqués de Cañete; 21 июля 1535, Куэнка, Испания — 19 мая 1609, Мадрид, Испания) — испанский дворянин, военный, чиновник. Губернатор Чили 1557—1561 и вице-король Перу 1590—1596.

Молодость

Гарсия Уртадо де Мендоса родился в древней аристократической семье, его отцом был Андрес Уртадо де Мендоса, один из первых вице-королей Перу, а матерью — Магдалена де Манрике, графиня Осорно, которая принадлежала к одной из самых влиятельных в Испании семей.

В 1552 году, в семнадцатилетнем возрасте Гарсия Уртадо де Мендоса бежал из дома с целью сопровождать короля Карлоса I в его военном походе на Корсику. Он также сопровождал короля во многих других походах, в Тоскане, Брюсселе и в Италии.

После того как он узнал, что его отец направлен вице-королём в Перу, Гарсия Уртадо де Мендоса вернулся в Испанию и попросил также послать его в Америку. По пути в Америку он встретился с Херонимо де Альдерете, который был назначен преемником Вальдивии на посту губернатора Чили. Во время этой поездки Херонимо де Альдерете скончался, а в Перу был созван совет из чилийских представителей, на котором старшим чиновником был отец Гарсии Андрес Уртадо де Мендоса, на тот момент вице-король Перу. Чилийские представители разделились на два лагеря, поддерживающих двух разных кандидатов, Франсиско де Агирре и Франсиско де Вильягрa, но в результате споров к единому мнению прийти так и не удалось. Тогда вице-король решил назначить на этот пост своего сына Гарсию Уртадо де Мендоса, считая, что его сыну удастся объединить два этих противоборствующих лагеря конкистадоров.

Таким образом, в возрасте 21 года Гарсия Уртадо де Мендоса отправился в Чили для того, чтобы возглавить колонию. Мендоса гордился своим высоким происхождением и был крайне надменным, но в то же время храбрым молодым человеком. Из-за своего непростого характера он приобрёл множество скрытых врагов в своём ближайшем окружении.

Губернаторство в Чили

В Чили новый губернатор отправился вместе с пятью сотнями испанцев, часть из которых отправилась сухопутным путём, а часть вместе с губернатором отправилась морским. В честь своего сына вице-король устроил банкет и торжественные проводы.

Франсиско де Агирре, управлявший тогда колонией, принял нового губернатора в Ла-Серене достаточно гостеприимно. Примерно в то же самое время в Ла-Серену прибыл Франсиско де Вильягрa. Зная об их вражде и стремлению к власти в колонии, новый губернатор приказал арестовать их и поместить под стражу на корабль.

Вскоре губернатор отправился в Сантьяго, а затем отправился в Консепсьон, где он вынужден был проводить высадку и устраивать временный лагерь под сильным ливнем. Там же он пытался наладить нормальные отношения с местными индейскими племенами, но в результате между испанцами и индейцами вспыхнула настоящая война. Как и везде, испанцы пытались обратить индейцев в христианство, но эта затея не увенчалась успехом. Основным и самым сильным врагом испанцев стали племена арауканов. В результате кровопролитных сражений, шедших с переменным успехом, испанцы всё же смогли обосноваться на этой земле, хотя полностью прекратить нападения индейцев не смогли. В этой войне испанцами было убито множество индейцев и почти полностью истреблены их лидеры. После подавления активного сопротивления индейцев политика испанцев в регионе была направлена на их истребление. Их нещадно грабили и эксплуатировали, что сеяло семена новых восстаний.

Из-за своего гневного характера и гордыни губернатор лишился поддержки многих своих соратников и нажил себе много врагов. В скором времени он узнал, что король Испании отправил его отца в отставку с поста вице-короля Перу, а в Чили новым губернатором был назначен Франсиско де Вильягрa. Испугавшись ослабевшей поддержки отца и того, что Вильягрa будет мстить за то, что он заключил его под стражу, Мендоса решил скорее уехать из Чили. Вскоре он прибыл в Сантьяго, где узнал о том, что назначенный королём преемник его отца скончался, и это значило, что его отец продолжит пребывать на посту вице-короля ещё какое-то время. Мендоса тогда решил остаться в Сантьяго и дождаться Вильягрa, чтобы поговорить с ним о будущем колонии. Вильягрa встретил его холодно, но не вспоминая былых обид.

Во время его пребывания в Сантьяго в Чили была установлена мита, которая наложила тяжкую трудовую повинность на индейцев.

Вскоре Гарсия Уртадо де Мендоса получил сведения о плохом самочувствии отца, и о возможной скорой его кончине. Он принял решение незамедлительно выехать в Перу, а в качестве временного губернатора назначил Родриго де Кирога, а не Вильягрa.

Судебное преследование в Перу

В Перу он был подвергнут судебному преследованию за его ненадлежащие действия в Чили. Он был обвинён в различных злоупотреблениях и произволе, а именно — в конфискации имущества у энкомьендерос, плохом обращении с солдатами, хищениях и многом другом. Мендоса был признан виновным по 196 пунктам, и приговорён к штрафам и запрету выезда из Лимы до их уплаты. Он стал первым губернатором Чили, действия которого подвергли расследованию в соответствии с испанскими законами.

Возвращение в Испанию

Однако Гарсия Уртадо де Мендоса к тому времени уже отбыл в Испанию. Возвратившись, он предоставил обширный отчёт королю Филиппу и Совету Индии. Высокое положение его семьи, а также дошедшая до короля информация о его полезных делах для короны заставили всех быстро забыть о его обвинениях. Вскоре он был также признан победителем индейских племён арауканов, которых, как посчитали, не смогли до этого усмирить более опытные конкистадоры из «первой волны».

В Мадриде он поступил на службу в королевскую Гвардию, а после служил представителем короля в Милане.

Вице-король Перу

В 1590 году Гарсия Уртадо де Мендоса возвратился в Америку, теперь уже в должности вице-короля Перу. Его назначение положительно сказалось также на положении дел в Чили, поскольку он оказывал влияние на колонию, исходя из своего былого опыта.

На посту вице-короля ему часто приходилось конфликтовать с архиепископом Лимы Торибио де Могровехо, всякий раз, когда государственная и церковная власть сталкивалась в каком-либо противоречии. Так, например, серьезный спор возник при строительстве и вводе в эксплуатацию семинарии в Лиме, насчет того, чей герб поместить над входом — королевский или епископский.

После окончания своих полномочий в 1596 году Уртадо де Мендоса возвратился в Испанию. Скончался в Мадриде 19 мая 1609 года.

Ссылки

• [www.geneall.net/H/per_page.php?id=50713 Генеалогия Гарсия Уртадо де Мендоса]

Отрывок, характеризующий Уртадо де Мендоса, Гарсия

Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.