Урусовы
Поделись знанием:
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.
Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
| Урусовы | |
 | |
|
Описание герба: Выписка из Гербовника В щите, разделенном на шесть частей, в середине находится малый щиток красного цвета с изображением золотой луны, окружённой четырьмя шестиугольными звёздами того же металла. В первой части в голубом поле ездок, скачущий на белом коне, держит в левой руке стрелу. Во второй в серебряном поле муж в Татарском одеянии имеет на правой руке птицу. В третьей в золотом поле лук со стрелой, вверх летящей. В четвертой в зеленом поле изображён золотой лев, пронзённый в челюсть двумя стрелами. В пятой в голубом поле означен (летящий) дракон. В шестой части в золотом поле агнец. Щит покрыт мантией и шапкой, принадлежащими Княжескому достоинству. | |
| Том и лист Общего гербовника: |
VI, 1 |
|---|---|
| Титул: | |
| Губернии, в РК которых внесён род: |
Московская, Симбирская, Смоленская, Санкт-Петербургская, Черниговская, Ярославская |
| Часть родословной книги: |
VI, V |
| Родоначальник: | |
| Близкие роды: | |
| Период существования рода: |
С XVII века по настоящее время. |
| Место происхождения: | |
Подданство: | |
 Царство Русское
| |
 Российская империя
| |
 Россия
| |
| Имения: |
Спасское, Спасс-Торбеево, Овиновщина, Осташёво, Люблино, Росва |
Уру́совы — княжеский род ногайского происхождения, наряду с Юсуповыми восходящий к Едигею Мангиту, первому правителю Ногайской Орды.
В середине XVII века род Урусовых, впоследствии разветвившийся и измельчавший, состоял всего из четырёх братьев (которые, по некоторым сведениям[1], приходились царю Алексею Михайловичу троюродными братьями). Котошихин причислял их к самой высшей аристократии Русского царства[2].
Содержание
Происхождение
У сына Едигея Нурадина старший сын был Аказ-мурза, отец трёх сыновей: Мусы, Ямгургея и Арслана мурз. У Муса-мурзы (из восьми сыновей) от третьего вели род князья Кутумовы (теперь не существующие); пятый (Юсуф-мурза) сделался родоначальником русских князей Юсуповых; седьмой — прародитель угасшего рода князей Шейдяковых; у последнего же — мурзы Измаила был единственный сын мурза Урус Магмет Айдарович, по разрядным книгам Уруслан, князь ногайский, переселившийся на Русь и получивший в 1600 году от царя Бориса городок Касимов во владение с титулом царя. От него пошли ногайские князья на службе московскому государству — Урусовы.
Основатель рода — Урус-мурза, убитый (1610) в Калуге вторым Самозванцем (за то и в свою очередь убит вскоре же внуком Уруса — Петром Арслановичем Урусовым), имел по родословным шесть сыновей. Это были мурзы: Кан, Ак-Арслан, Сатый, Байтерек (от которого шла угасшая ветвь князей Байтерековых), Касим и Кобеш. Урусовыми считались собственно дети трех первых сыновей Уруса-мурзы, а именно: четверо детей первого, восьмеро второго и пятеро третьего. Дети Кана-мурзы были: Курмыш, Яндан, Бий и Арслан-мурза. Курмыш в 1626 году находился на царской службе в Астрахани с 2925 человеками своей орды; остался магометанином; а потомство его нам неизвестно. Следующий по нём брат — Яндан-мурза принял православие с именем Бориса, женился в Москве на княжне Татьяне Петровне Ахамашуковой-Черкасской и умер 14 февраля 1620 года, не оставив потомства; вдова его постриглась в монахини с именем Таисы и умерла уже при царе Алексее Михайловиче (24 марта 1646). Третий брат, Бий-мурза, в христианстве князь Пётр Канмурзич, был стольником царя Михаила Фёдоровича и находился в поезде на второй свадьбе его (1626).
Из восьми сыновей второго сына Уруса-мурзы Ак-Арслана приняли в Москве православие три брата: Урак (Пётр Арсланович), убивший тушинского вора, Зарбек (Александр Арсланович) и четвёртый по порядку Янсох-мурза (Иван Арсланович), в 1614 году воевода в Устюжне Железопольской. Старший из сыновей Саты-мурзы — мурза Касим, во святом крещении князь Андрей Сатыевич, писавшийся Урусовым и сделавшийся единственным продолжателем в России княжеской фамилии, — получил от царя вотчины на берегу реки Пахры.
Потомки Касим-мурзы
Касим-мурза, внук Урус-бия, в 1615 г. в Казани принял православие и стал называться Андреем Сатыевичем Урусовым, воевода в Нижнем Новгороде (1636-38); женат на кнж. Марии Васильевне Тюменской (из Кучумовичей)
- Варвара Андреевна, жена князя П. С. Прозоровского
- Семён Андреевич (ум. 1657), кравчий (1641), боярин (1655), разбивший поляков при Верховицах; женат на Федосье Борисовне (возможно[1], дочери князя Б. М. Лыкова, двоюродной сестре царя Михаила Фёдоровича)
- Пётр Семёнович (1636-86), боярин, воевода в Смоленске (1679); женат 1-м браком на знаменитой раскольнице Евдокии Прокофьевне Соковниной (1635-75), после развода (1671) 2-м браком на Степаниде Даниловне Строгановой
- Василий (1652-77), стольник; женат на кнж. Степаниде Ивановне Репниной
- Анастасия (1662—1715), жена бояр М. Л. Плещеева и Ф. П. Шереметева
- Евдокия (1665-97), жена князя Я. И. Лобанова-Ростовского; от них происходят все последующие Лобановы-Ростовские.
- Юрий Семёнович (ум. 1720), боярин, воевода в Киеве; женат 1-м браком на Наталье Петровне Шереметевой (урожд. Северовой), 2-м браком - на Ульяне Васильевне Стрешневой
- Никита Семёнович (1640-91), боярин (1679); женат 1-м браком на Марии Фёдоровне Ладыженской, 2-м браком на кнж. Ефимии Григорьевне Щербатовой
- Иван Никитич, стольник; женат на кнж. Аграфене Степановне Татевой
- Алексей Никитич; родоначальник старшей ветви Урусовых
- Яков Никитич; женат на Евдокии Ивановне Камыниной
- Александр Яковлевич, мичман; женат на Анне Ивановне Измайловой
- Александр Александрович, полковник, собиратель редкостей, подаренных им Московскому университету.
- Александр Яковлевич, мичман; женат на Анне Ивановне Измайловой
- Семён Никитич (ум. 1694); родоначальник младшей ветви Урусовых
- Фёдор Семёнович (ум. 1694), свояк царя Фёдора Алексеевича, боярин (1681), глава Пушкарского приказа (1692); женат на Фёкле Семёновне Грушецкой, сестре царицы Агафьи Семёновны
- (??) Прасковья (ум. 1701), жена боярина Льва Кирилловича Нарышкина, дяди Петра I
- Мария (ум. 1731), жена князя Бориса Ивановича Куракина, русского посла в Вене
- Пётр Семёнович (1636-86), боярин, воевода в Смоленске (1679); женат 1-м браком на знаменитой раскольнице Евдокии Прокофьевне Соковниной (1635-75), после развода (1671) 2-м браком на Степаниде Даниловне Строгановой
Старшая ветвь Урусовых
Князь Алексей Никитич Урусов, стольник; женат на кнж. Василисе Петровне Долгоруковой
- Григорий Алексеевич (1680—1743), генерал-поручик, сенатор; женат на Фёкле Фёдоровне Нарбековой
- Софья, жена кн. А. И. Щербатова; их внук А. Г. Щербатов
- Прасковья, жена кн. А. И. Гагарина; у них сын Иван
- Анна Алексеевна (ум. 1712), жена кн. С. М. Козловского; у них сын Алексей
- Иван Алексеевич, капитан 3-го ранга; женат на кнж. Анне Андреевне Голицыной и на Анне Ивановне Салтыковой
- Ирина, жена кн. И. П. Щербатова
- Александра, жена М. В. Зиновьева
- Василий Алексеевич (ум. 1742), контр-адмирал; женат на Прасковье Михайловне Собакиной и на кнж. Прасковье Петровне Долгоруковой
- Михаил Васильевич (ум. 1795), подполковник; женат на Фелицате Афанасьевне Алябьевой
- Дмитрий Михайлович (1758—1829), майор; женат на Евдокии Сергеевне Власьевой
- Сергей Николаевич (1839—1906), внук предыдущих, генерал от инфантерии
- Александр Михайлович (1767—1857), обер-камергер; родоначальник московской ветви Урусовых
- Владимир Михайлович (1768—1842); женат на кнж. Елизавете Александровне Вяземской
- Дмитрий Михайлович (1758—1829), майор; женат на Евдокии Сергеевне Власьевой
- Сергей Васильевич (1719-87), статский советник; женат на кнж. Ирине Даниловне Друцкой-Соколинской
- Никита Сергеевич, ярославский наместник; родоначальник ярославской ветви Урусовых
- Анна Сергеевна, жена Ф. В. Безобразова
- Екатерина Сергеевна, девица, почётный член «Беседы любителей русского слова»
- Варвара Сергеевна, жена графа А. И. Васильева, министра финансов
- Алексей Васильевич (1722-96), полковник; женат на грф. Екатерине Борисовне Шереметевой
- Василий Алексеевич, генерал-майор; женат на Анне Филипповне Ярцевой
- Варвара Алексеевна, жена князя И. Ф. Касаткина-Ростовского
- Фёдор Васильевич (1727-93), председатель Архангельской уголовной палаты; холост
- Александр Васильевич (1729—1813), генерал-майор, основатель усадьбы Осташёво; женат на Анне Андреевне Волковой
- Софья Александровна (1779—1801), жена барона А. С. Строганова
- Пётр Васильевич (1733—1813), московский губернский прокурор, владелец частного театра (предшественник Большого театра); женат на Александре Сергеевне Салтыковой
- Александр Петрович (1768—1835), генерал-майор; женат на Марии, дочери С. А. Пустошкина
- Софья, жена корнета В. С. Пустошкина
- Александра, жена с.с. А. С. Мельгунова
- Прасковья Петровна, жена Д. И. Киселёва; у них сын Павел
- Вера Петровна, жена князя Я. Л. Грузинского
- Александр Петрович (1768—1835), генерал-майор; женат на Марии, дочери С. А. Пустошкина
- Анна Васильевна, жена Ф. В. Зиновьева
- Анастасия Васильевна, жена С. И. Татищева
- Михаил Васильевич (ум. 1795), подполковник; женат на Фелицате Афанасьевне Алябьевой
- Московские Урусовы
Князь Александр Михайлович Урусов (1767—1857), обер-гофмейстер, президент Московской дворцовой конторы; женат на Екатерине Татищевой (сестре Д. П. Татищева) 
- Мария, жена графа И. А. Мусина-Пушкина (1-й брак) и канцлера А. М. Горчакова (2-й брак)
- Михаил (1802—83), генерал от кавалерии; женат на Екатерине Петровне Энгельгардт, наследнице усадьбы Овиновщина[3]
- Софья (1804—89), фрейлина, жена князя Л. Л. Радзивилла.
- Павел (1807—86), генерал от инфантерии; женат на грф. Александре Сергеевне Уваровой
- Владимир (1838-80), дипломат; женат на кнж. Юлии Львовне Гагариной
- Лев (1839—1928), посол в Риме, Вене, Париже; женат на Прасковье Александровне Абаза
- Александр (1881—1962), дипломат; женат на кнж. Софии Владимировне Урусовой, своей двоюродной сестре
- Николай (1846—1901), статский советник; женат на кнж. Марии Язоновне Тумановой
- Николай (1808—43), поручик; женат на Анастасии Николаевне Бороздиной
- Пётр (1810—90), камергер; женат на Екатерине Николаевне Сипягиной
- Елизавета (1846—1915), жена кн. М. А. Голицына
- Александр (1850—1914), депутат 2-й, 3-й и 4-й Государственных дум; женат на Вере Александровне Овер
- Софья (1853—1928), переводчица, жена А. В. Бельгарда
- Владимир (1857—1907), херсонский вице-губернатор; женат на грф. Варваре Васильевне Гудович (1865–1953)
- Варвара, жена полковника А. А. Подчёрткова
- Екатерина, жена Д. М. Бибикова
- Ирина, жена инженера Л. Д. Ляхова
- Сергей (1859—1918), генерал-майор, шталмейстер, конезаводчик, писатель-зоолог, жертва красного террора; женат на Елизавете Сергеевне Головиной
- Пётр, автор книги о лейб-гвардии Кирасирском полке, погиб в 1914 г. на германском фронте
- Николай (1863—1918), шталмейстер, сенатор, жертва красного террора; женат на Вере Георгиевне Алексеевой
- Иван (1812—71), полковник; женат на Екатерине Ивановне Эльсниц, воспитаннице И. Д. Нарышкина
- Александр (1843—1900), знаменитый адвокат; женат на Марии-Анне Юргенс.
- Ольга (1854-91), жена графа Э. Э. Сиверса
- Наталья (1814—82), фрейлина, жена графа И. П. Кутайсова; у них сын Павел.
- Григорий (1818—88), майор; женат на Софье Николаевне Нарышкиной.
- Сергей (1858—1912), женат на Варваре Ермоловой, внучке А. П. Ермолова
- Ярославские Урусовы старшей ветви
Князь Никита Сергеевич Урусов, ярославский наместник; женат на Варваре Окуневой (сестре Г. А. Окунева) и на Прасковье Ржевской (дочери С. М. Ржевского); многие из его потомков покоятся в Толгском монастыре на Волге под Ярославлем
- Наталья, жена промышленника А. Ф. Дерябина
- Семён (1785—1857), тайный советник, сенатор, владелец родового имения Спасское; женат на Анне Ивановне Маркшиц
- Екатерина (ум. 1882), жена генерал-лейтенанта С. Г. Батурина
- Сергей (1827-97), генерал-майор, математик, выдающийся шахматист, владелец имения Спасс-Торбеево; женат на Татьяне Афанасьевне Нестеровой
- Юлия, жена дипломата А. А. Рыбалтовского
- Дмитрий (1830—1903), действительный статский советник; женат на Варваре Силичне Баташовой
- Сергей (1862—1937), бессарабский и тверской губернатор, мемуарист; женат на Софье Владимировне Лавровой
- Варвара (1866—1952), жена Г. В. Калачова, члена Государственного совета
- Екатерина (1868—1930), жена А. А. Лопухина, эстляндского губернатора
- Пётр (1869—1933), женат на Наталье Владимировне Истоминой, оставившей воспоминания
- Дмитрий (1873—1935), заместитель председателя 4-й Государственной думы; женат на Анне Устиновне Белевич
- Юрий (1878—1937), юрист; женат на грф. Евдокии Евгеньевне Салиас
- Евдокия (1908-96), народная артистка России, жена актёра М. С. Унковского
- Елена (1913-37), репрессирована; жена С. П. Раевского (1907—2004), автора книги «Пять веков Раевских»
Младшая ветвь Урусовых
Семён Никитич Урусов (ум. 1694), женатый на Софье, старшей дочери графа Б. П. Шереметева, имел правнуков — помещиков Ярославской губернии:
- Николай Юрьевич (1767—1821), генерал-майор; женат на Ирине Никитичне Хитрово
- Сергей Николаевич (1816-83), сенатор, статс-секретарь; женат на кнж. Елизавете Петровне Трубецкой
- Анастасия Николаевна, жена заводчика С. И. Мальцова
- Дмитрий Юрьевич, ярославский уездный предводитель дворянства; женат на Агриппине Николаевне Голубцовой
- Павел и Николай Дмитриевичи, погибли в бою у Мариенверде, где им поставлен памятник.
- Сергей Юрьевич (1772—1840), санкт-петербургский вице-губернатор; женат на Екатерине Ивановне Кусовой
- Иван Юрьевич (ум. 1833), ярославский вице-губернатор.
- Николай Юрьевич (1767—1821), генерал-майор; женат на Ирине Никитичне Хитрово
Официальные регистры
Род князей Урусовых был внесён в V и VI части родословных книг Московской, Симбирской, Смоленской, Санкт-Петербургской, Черниговской и Ярославской губерний (Гербовник, VI, 1).
Герб рода князей Урусовых внесён в Часть 6 Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи, стр. 1.
Напишите отзыв о статье "Урусовы"
Примечания
- ↑ 1 2 А. Н. Нарбут. Князья Урусовы. М., 1994. Стр. 9.
- ↑ [www.hist.msu.ru/ER/Etext/kotoshih.htm Котошихин]
- ↑ [www.nasledie-smolensk.ru/pkns/index.php?option=com_content&task=view&id=3058&Itemid=126 Культурное наследие земли Смоленской | Смоленск и Смоленская область | Красная книга Смоленщины — Усадьба князей Урусовых — Овиновщина. Ю. М. Семенова: Страница 1]
Источники
- Долгоруков П. В. Российская родословная книга. — СПб.: Тип. Э. Веймара, 1855. — Т. 2. — С. 26.
- История родов русского дворянства: В 2 кн. / авт.-сост. П. Н. Петров. — М.: Современник; Лексика, 1991. — Т. 1. — С. 404. — 50 000 экз. — ISBN 5-270-01513-7.
- Н. Д. Плешко. Князья Урусовы и их предки. Нью–Йорк, 1955.
- А. Н. Нарбут. Князья Урусовы. М., 1994.
- Ю. М. Унковский. Эда Урусова: актриса из княжеского рода. Фолиант, 2007.
- Лакиер А. Б. Русская геральдика. М.: Книга, 1990.
Ссылки
- Урусовы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
| ||||||
Отрывок, характеризующий Урусовы
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.
Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
