Урусов, Сергей Дмитриевич

князь Урусов Сергей Дмитриевич
Род деятельности:	общественный и политический деятель
Дата рождения:	19 марта 1862(1862-03-19)
Место рождения:	с. Спасское, Спас-Ярыжническая волость, Ярославский уезд Ярославская губерния
Гражданство:	СССР СССР
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	5 сентября 1937(1937-09-05) (75 лет)
Место смерти:	Москва
Отец:	Дмитрий Семёнович Урусов
Супруга:	Софья Владимировна Лаврова
Дети:	Вера, Дмитрий, Софья
Награды и премии:
Автограф:

Князь Сергей Дмитриевич Урусов (7 [19] марта 1862, с. Спасское, Ярославская губерния — 5 сентября 1937, Москва) — общественный и политический деятель Российской империи конца XIX — начала XX века.

Биография

Сын отставного полковника, председателя Ярославской губернской земской управы, известного шахматиста Дмитрия Семёновича Урусова (1830—1903) и Варвары Силовны урождённой Баташовой (?—1905). Начальное образование получил дома. В 1872 году поступил в Ярославскую гимназию.

Осенью 1881 года поступил на историко-филологический факультет Московского университета. По окончании Московского университета, с 1885 года служил по выборам в Калужской губернии и Москве. С 2 июля 1887 по 8 апреля 1896 — предводитель дворянства Перемышльского уезда Калужской губернии. С 1887 почётный мировой судья. В 1890—1892 — председатель Калужской губернской земской управы. В 1893—1896 — член учётного комитета Государственного банка в Калуге.

С 1896 года много времени проводил за рубежом. В 1898—1902 годах жил с семьёй в Москве.

В 1901 году заведовал типографиями Москвы. С 1902 г. был тамбовским вице-губернатором. Был близок к философу Б. Н. Чичерину и местным левым земцам. 6 июня 1903 года, после Кишинёвского погрома был назначен Бессарабским губернатором по рекомендации В. К. Плеве. Правительство хотело, чтобы он водворил порядок «средствами культурными, без репрессий, без военного положения, усиленной и чрезвычайной охраны».

С ноября 1904 г. служил тверским губернатором. 15 мая 1905 года подал в отставку в связи с назначением Д. Ф. Трепова товарищем министра внутренних дел с особыми полномочиями.

В ноябре 1905 года участвовал в переговорах между премьер-министром С. Ю. Витте и представителями либеральных партий. Наконец, с 6 ноября 1905 г. был товарищем (заместителем) министра внутренних дел в правительстве С. Ю. Витте. Вышел в отставку после того как его проект о местном самоуправлении был отвергнут министром внутренних дел П. Н. Дурново.

В 1906 г. был избран депутатом Государственной Думы от Калужской губернии и активно участвовал в работе вплоть до её роспуска. Вступил в Партию демократических реформ. Входил в аграрную комиссию думы. Прославился после выступления в думе 8 июня 1906 года с резкой критикой внутренней политики. Лондонская газета «Стандарт» в тот же день написала: "Речь князя Урусова фактически явилась историческим моментом, с начала до конца была саркастическим обвинением того, что известно под именем «треповского режима». Он закончил свою речь фразой, мгновенно ставшей знаменитой: «На судьбы страны оказывают влияние люди по воспитанию вахмистры и городовые, а по убеждению погромщики». Эта фраза потонула в громе нескончаемых аплодисментов всего зала заседаний. «Биржевые ведомости» писали, что «более тяжкого поражения, чем речь Урусова, старый режим еще не получал». При этом князь обнародовал собранные бывшим директором Департамента полиции А. А. Лопухиным документы, свидетельствовавшие о прямой причастности полиции к организации погромов.

Как депутат, подписавший Выборгское воззвание, был приговорён к тюремному заключению, которое отбыл в 1908 году в Таганской тюрьме. Был лишён прав государственной и общественной службы.

Вернулся к занятиям сельским хозяйством. Совершил ряд поездок по Европе. Сотрудничал в «Вестнике Европы» и «Русских ведомостях». В 1912—1914 годах — председатель комитета скотоводства и семейного дела при Московском обществе сельского хозяйства.

С 1908 года часто бывал в своем имении Росва в Калужской губернии, занимался сельским хозяйством и литературной деятельностью. Сотрудничал в журнале «Вестник Европы», газете «Русские ведомости». Изданный в Санкт-Петербурге в 1907 г. первый том «Записок губернатора» получил широкую известность, был переведен впоследствии на шесть европейских языков. В «Записках» автор отобразил нравы русской бюрократии и провинциальный быт. За эту книгу был приговорен к четырем месяцам тюрьмы.

Именно в эти годы С. Д. Урусов вступает в масонскую ложу Великого востока Франции. Затем в ВВФ были посвящены ещё 15 русских кандидатов. Среди них историк В. О. Ключевский, писатель В. И. Немирович-Данченко. Уже через год масонские ложи появились в 18 городах России. В январе 1908 года в Москве возникла ложа «Освобождение», в которую вошли наряду с другими В. П. Обнинский и С. Д. Урусов. Урусов был выбран первым братом-наставником, вторым стал В. П. Обнинский. В 1908 году Урусов вошёл в капитул (4-14 градус ДПШУ) Астрея. Позднее Урусов вошёл в Верховный совет Великого востока народов России, совершил ряд поездок в города России с целью организации там лож этой организации.

Урусов стал видным деятелем т. н. политического масонства начало которому положил в 1912 году учредительный съезд Великого востока народов России. Входил в целый ряд лож ВВНР: «Возрождение», «Киевская заря» и «Кавказская» ложа в Кутаиси.

В 1915—1916 годах уполномоченный и председатель комитета Всероссийского союза городов на Юго-Западном фронте (Киев).

После Февральской революции был вызван в Петроград. С 1 марта по июнь 1917 года — товарищ министра внутренних дел Временного правительства. Составил проект положения о милиции, который был принят.

В ноябре 1917 года избран членом Всероссийского учредительного собрания от Бессарабской губернии по списку Партии народной свободы.

После Октябрьской революции несколько раз арестовывался, но освобождался. 27 декабря 1919 призван на военную службу в красную армию. Служил бухгалтером строевого управления штаба всех морских сил Республики.

В 1920 году был арестован по делу «Тактического центра», но оправдан.

С 1 ноября 1921 года — управляющий делами особой комиссии при президиуме ВСНХ по исследованию Курских магнитных аномалий. С 1 октября 1924 года заведующий общим отделом особой комиссии при президиуме ВСНХ. 1 марта 1925 уволен по собственному желанию. В 1925—1929 годах работал инспектором Госбанка. В 1929 уволен во время чистки. Работал бухгалтером в кооперативном товариществе «Техпомощь». В 1931—1932 годах экономист-финансист Племмолтреста. В 1933 году — сотрудник планово-финансового сектора треста «Совхоззапчасть» Наркомсовхозов. Последние годы жизни работал в библиотеке Союза писателей.

В конце 1920-х — 30-е годы работал в различных советских учреждениях. Характеризовался сослуживцами как «человек исключительной добросовестности, отдающий делу все свои знания и силы», который «может служить образцом советского работника». Однако на обращение в Московский губернский комитет социального страхования о назначении пенсии получил отказ, так как «до революции был князем». Лишь благодаря вмешательству сотрудников Госбанка пенсия была назначена.

Скончался в Москве 5 сентября 1937 году, избежав ареста.

Личная жизнь

Жена — Софья Владимировна Урусова (урождённая Лаврова, двоюродная внучка П. Л. Лаврова, ум. 1922)

Дети:

• Вера Сергеевна (ум. 1922)
• Дмитрий Сергеевич (ум. 1942)
• Софья Сергеевна

Награды

• Орден Святого Владимира III степени
• Орден Короны Румынии 1-й ст. (24.11.1904)
• Орден Трудового Красного Знамени (постановление ВЦИК от 10.5.1923)

Сочинения

• [oldchisinau.com/lib/urusov/urusov-zapiski_gubernatora.html Князь С. Д. Урусов. Записки губернатора]. Кишинёв. 1903—1904 г. — М.: Изд-во В. М. Саблина, 1907.
  • Переиздание: Berlin: J. Ladyschnikow, 1907. — 377 с.
  • Второе, дополненное издание: 1908. — 245 с.
  • Переиздание: Лейпциг: Б. и., 191?. — 215 с.
• Князь С. Д. Урусов. В тисках законов. Очерк о положении евреев в России. — М.: Изд-во В. М. Саблина, 1907. — 33 с.
• Урусов С. Д. «И вот вдали показался красавец Ярославль…» : (Из воспоминаний) / вступит. ст. и публ. В. Г. Пуцко // Ярославская старина. — 1997. — Вып. 4. — С. 42-64.
• Урусов С. Д. Записки. Три года государственной службы / вступ. ст., подгот. текста, сост. и коммент. Н. Б. Хайловой. — М. : Новое литературное обозрение, 2009. — 856 с. (Россия в мемуарах).

Ссылки

• [rusliberal.ru/urusov.php Урусов Сергей Дмитриевич (1862—1937)]. Фонд «Русское либеральное наследие»

Отрывок, характеризующий Урусов, Сергей Дмитриевич

Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.