Урфийская самооборона

Самооборона Урфы
Основной конфликт: Первая мировая война
Дата	сентябрь-октябрь 1915 года
Место	Урфы
Итог	захват турецкими войсками Урфы
Противники
турецкие регулярные войска, банды курдов армянские добровольцы
Командующие
Халил-бей, Фахри-паша, Ахмед-бей. военный совет, Мкртич Еотнехпарян, Арутюн Расткеленян, Хорен Кюпелян, Левон Егберлерян
Силы сторон
регулярная турецкая армия — 12 тыс. солдат и артиллерийские орудия добровольческий отряд фидаи - 2000-4000 тыс.
Потери
неизвестно неизвестно

Урфийская самооборона — 53-дневная оборона армянами города Урфы (Эдесса, Шанлыурфа) от турецких регулярных частей.

Предыстория

Армянские погромы в Урфе были зафиксированы ещё в конце XIX века, когда в 1895 году в городском кафедральном соборе Рождества Христова заживо сожгли 1200 армян.

В начале Первой мировой войны в Урфе проживало около 35 тысяч армян. В середине лета 1915 года в Урфу прибыли представители партии «Единение и прогресс» Ахмед-бей и Халил-бей, которые намеревались депортировать армян из города. Власти требовали чтобы армяне сдали всё оружие, которое было у них. 19 августа не без помощи властей турецкая толпа учинила погром армянского населения города Урфы. Когда началась массовая резня, часть западноармянского населения прибегла к самообороне и попыталась где это было возможно защитить свою жизнь и честь. После этих событий в числе прочих армянских населённых пунктов армянское население города Урфа также решает прибегнуть к самообороне.

Точно не установленное количество армянских женщин и девушек, насильственно помещенных в мусульманские дома, количество принудительно обращенных в ислам армян трудно определить. Чтобы избежать своей страшной судьбы, армяне восстали в Шабин-Кара-хисаре (июнь/июль 1915 г.) и Урфе (октябрь 1915 г.).

Подготовка к самообороне

Вследствие погромов был создан военный комитет, сформированы боевые отряды из добровольцев. Также были созданы центры продовольствия, медицинской помощи и мастерская по изготовлению и ремонту оружия.

Начало самообороны

29 сентября 1915 года турки в первый раз пробуют нападать на армянскую часть города, но, встретив отважное сопротивление, отступают. Этот день признаётся днём начала героической урфийской самообороны. Ещё несколько дней турки пытались прорвать самооборону армян, но каждый раз их атаки отражались защитниками города. Неудачные атаки турок вынудило правительство отправить в Урфу регулярные войска (12 тыс. солдат, артиллерийские орудия). Войсками 12-го армейского корпуса командовал Фахри-паша, который позже благодаря своим действиям был охарактеризован как «головорез, прославившийся кровавой „очисткой“ Зейтуна и Урфы от армян».

Продолжая своё наступление, турки окружили армянский квартал Урфы и начали вести по нему обстрел из артиллерийского орудия, нанося существенный урон армянам. Практически все армянские дома были уничтожены. Среди обороняющихся были также женщины, девушки и подростки.

Конец самообороны

Инициатива постепенно переходила в сторону турок. Во-первых сказывалось численное превосходство противника, во-вторых армянам не хватало оружия, боеприпасов и продовольствия. Когда оборонявшиеся поняли, что обречены, они решили сражаться до конца, начали уничтожать всё своё имущество и дома, чтобы ничего не досталось врагу. 23 октября турки ворвались в армянский квартал Урфы. Те кто остались в живых, были жестоко убиты, это были в основном старики, женщины и дети. Большинство защитников города погибли героической смертью в бою, а те кто выжил, не желая попасть в плен к туркам, кончили жизнь самоубийством. В ходе урфийской самообороны турки понесли так же значительные потери, насчитывающие около 2000 убитыми.

Память

Героизм защитников Урфы был высоко оценен современниками. Норвежский учёный и гуманист Ф. Нансен отметил, что армяне Урфы погибли после ожесточенной борьбы против во много раз превосходящего численностью врага:

В Урфе армяне погибли после героической, но безнадежной борьбы. Народ, сражающийся во имя справедливости, в которую он верит, с такой отвагой, как сражались тысячи армянских добровольцев на фронтах Кавказа и Сирии, с полным основанием может отвергать все обвинения в трусости.

В Аштаракском районе Армении выходцами из Урфы создан посёлок Нор Эдесса, в котором воздвигнут памятник в честь жертв Уфийской самообороны.

Интересные факты

Среди малого числа выживших оказался вызволенный из курдского рабства 5-летний Элия Каведжян, который потерял в резне 5-братьев и родителей. Позже Элия Каведжян стал известным в Иерусалиме и во всём Израиле фотографом и коллекционером старинных фотографий, чьё дело сейчас продолжают его потомки.

См. также

• Сасунская самооборона (1915)
• Сасунская самооборона (1904)
• Урфа
• Геноцид армян
• Сорок дней Муса-Дага
• Мушская самооборона

Отрывок, характеризующий Урфийская самооборона

– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…